– А почему ты не поехал?
– Я же сорвал… – Он опять подозрительно завсхлипывал. – Чуть не сорвал. Мне стихи давали учить, а я сорвал.
– Не выучил?
– Да выучил! – с отчаянием сказал Стасик. – Только одет не по-праздничному.
– Из-за этого тебе и запись сделали?
– Ну да! – сказал он и опять заревел. Громко, ровно и безнадежно.
– Не гуди, – попросил Серёжа. – Я же так ничего не пойму. Зачем тебе Неля Ивановна? Попросить, чтобы дневник убрала?
– Ну-у-у…
– А ты ее раньше просил?
– Ага-а-а…
– А что она сказала?
Стасик перестал гудеть, отдышался немного и сообщил:
– Не хочет. Говорит, проси у всего класса, потому что они коллектив, а ты коллектив тащишь назад… А как у них просить? Они все не слушают, только орут. А Бычков говорит: "Ты, что ли, лучше других? У тех пусть стоят дневники, а у тебя убрать? Какой хитренький!" А у других уже давно решили поставить, а у меня только сегодня, из-за формы.
"Кому концерт, а кому слезы", – подумал Серёжа и взял Стасика за плечо.
– Пойдем разыщем Наташку. Что-нибудь придумаем.
Наташа и Кузнечик отыскались в пионерской комнате. Они разрисовывали гуашью объявление о вечере.
– Так я и знала. Снова несчастье? – сказала Наташа, едва увидев Стасика. – Что опять?
Серёжа рассказал. И шепотом спросил у Наташи:
– Он правду говорит, что отец дерется?
Она незаметно кивнула. Потом сказала:
– Гена, сходи умой его как следует, пожалуйста. Он вон какой зареванный.
Стасик уныло побрёл за Кузнечиком в туалет.
Наташа взяла щеки в ладони, словно у нее зубы болели, и печально посмотрела на Серёжу.
– Ты даже не представляешь. Он его за каждый пустяк ремнем бьет. Он такой… ну просто негодяй какой-то! Стаська домой приходить боится. И всегда при отце тихий, как мышонок. А тот все одно только повторяет: "Я сам как рос? С пятнадцати лет работать пошел! С пути не свихнулся, человеком стал. И из тебя человека сделаю!"
– Он кто? Дурак или пьяница? – спросил Серёжа. От злости и отвращения у него захолодело в груди.
– Да не пьяница он… Он ведь Стаську не сгоряча бьет, а наоборот… Ну, как будто по плану по какому-то. – Наташа поморщилась. – Не могу я про него говорить, у него глаза рыбьи… Ой, а Стаська всегда визжит так: "Папочка, папочка!" Наш папа один раз не выдержал… – Наташа слабо улыбнулась. – Не выдержал, вызвал этого Грачёва в коридор да как взял его за рубашку! Приподнял и к стенке прижал, висячего. И говорит: "Если еще раз ребенка тронешь…"
– Так и надо, – сказал Серёжа.
– Думаешь, очень помогло? – спросила Наташа. – Грачёв Стаське кричать запретил. Стаська теперь только мычит да ойкает, когда его лупят. Папа у нас по вечерам на работе, а меня и маму Грачёв не боится. Недавно опять Стаську так изукрасил, у него все ноги и плечи в полосах. Я видела, когда он утром умываться выбегал. Он, конечно, и парадную форму не надел, чтобы следы от ремня на ногах не увидели.
– Этого Грачёва… его же повесить мало! – сжимаясь от отвращения, тихо сказал Серёжа. – Если кто-нибудь котенка или голубя мучает, за это и то могут под суд отдать… Даже в газетах про это пишут. А тут…
Наташа что-то ответила, но он уже не слышал. Странное чувство он испытывал. Первый раз в жизни. Какую-то смесь жгучей жалости и ярости. Но ярости не такой, когда хочется крушить, ломать, кидаться на врага очертя голову. Наоборот, голова сделалась ясная, и стало тихо и пусто вокруг.
…Никогда-никогда ни один взрослый человек не ударил Серёжу. И никогда Серёжа не знал, что такое страх перед возвращением домой. Всякое бывало: и двойки, и записи в дневнике, и порванные штаны, и утонувшие в реке ботинки, но дом всегда оставался добрым. Это был его дом – свой, надежный. И не могло там случится такого, чего надо бояться…
Но вот в комнатах, где он жил с отцом, с Маринкой, с тетей Галей, где когда-то ходила и пела мама, поселился этот хлипкий плешивый дядька с бесцветными глазами. Такой тихий и вежливый на вид. Он поселился там, и комнаты, где раньше дружно жили хорошие люди, стали местом страха и боли. Почему? Кто позволил? Откуда берутся эти люди вроде Грачёва?..
Вернулись Генка и Стасик.
Генка озабоченно взглянул на Серёжу.
– Что с тобой? Ты какой-то… натянутый.
– Думаю, – зло сказал Серёжа. – Про то, что зря дуэлей сейчас нет. Обидно: живет на свете какой-нибудь скот и ничего с ним не сделаешь.
– На дуэлях иногда и скоты побеждали, – возразил Кузнечик.
– Не верю.
– А Дантес?
Их перебила Наташа. Сказала, что Стасику пора домой. Если он задержится, ему попадет не меньше, чем за дневник.
За окнами уже густели сумерки.
– Может, нам самим дождаться его Нелю Ивановну и поговорить с ней? – предложил Кузнечик.
– Да откуда вы взяли, что она сюда вернется? – спросила Наташа. – Наверняка она распустит ребят у завода, а сама уедет домой до собрания. Сейчас еще шести нет, а собрание в восемь… Да и не будет она никого слушать. Вы ее знаете?
Серёжа вспомнил Нелли Ивановну: молодую, с громким, раздраженным голосом, с желтым тюрбаном прически. Когда она шла по коридору, тюрбан колыхался, а каблучки стучали отчетливо, как дятел в утреннем лесу.
Стасик опять подозрительно притих и заморгал.
– Проводите его домой, – сказал Серёжа. – Я знаю, что делать.
– Не пойду я, – заупрямился Стасик.
Мучаясь от жалости и злости, Серёжа сказал как можно мягче:
– Ты иди. Я сделаю так, что все будет хорошо.
Стасик нерешительно моргал.
– Иди. Я тебе обещаю, – очень твердо сказал Серёжа.
– Ты что придумал? – шепотом спросил Генка.
Так же шепотом Серёжа ответил:
– Пока ничего. Главное, пусть он уйдет, иначе опять начнет реветь. Помоги Наташке его увести, а то он по дороге может ей концерт выдать. Потом вернетесь, и мы что-нибудь придумаем.
Серёжа правильно рассчитал: Генку не пришлось уговаривать идти с Наташей, это он всегда готов. И хорошо, что ушел. Не надо ему лезть в это дело. Завтра Кузнечику на вечере выступать, и неприятности ему ни к чему.
Серёжа знал, что идет на громкий скандал, но не колебался. В нем уже звенела "система отсчета": девять, восемь, семь…
Он вернулся в Стаськин класс. Пошатал дверцы витрин. Они были, конечно, заперты. Серёжа спустился на первый этаж и отыскал гардеробщицу тетю Лиду.
Тетя Лида владела богатейшей коллекцией ключей, про это знала вся школа. Когда терялись или портились ключи от классов, мастерских, от шкафов и ящиков, все сразу шли к тете Лиде. Иногда к ней прибегали несчастные люди, потерявшие ключ от квартиры.
– Тетя Лида, во втором классе шкаф заело, – сказал Серёжа. – Наверно, кто-то запер, а ключа нет.
Тетя Лида, притворно ворча, вытащила громадную звякающую связку.
– Какой шкаф-то?
– Давайте ключи, я сам подберу. И сразу принесу. Чего вам наверх ходить…
Нужный ключ нашелся быстро. Серёжа распахнул обе витрины. Из правой достал дневники с двойками. Потом "пятерочные" дневники равномерно расставил в обеих витринах. Стало редковато, но ничего. Серёжа отцепил бумажные ленты. Правую он отложил, а левую аккуратно, по сгибу, разорвал пополам. На одной половине осталось: "Мы ими", а на другой "гордимся". Эти половинки он опять приколол над витринами.
Дневники тех, кто "тянет назад" и ленту с черной надписью он положил в портфель. А куда их было девать?
После этого Серёжа запер дверцы и отнес ключи.
Больше в школе делать было нечего. Серёжа зашагал к Наташиному дому, чтобы встретить друзей.
Он повстречал их на углу Октябрьской и Пристанской. Генка и Наташа спешили назад, в школу.
– Ты куда? – удивился Кузнечик. – А дневник?
– Все в порядке. – Серёжа хлопнул по тугому портфелю.
Наташа удивилась:
– Она отдала?
– Я ее не видел. Поэтому не спрашивал.
Наташа опустила руки и широко открыла глаза.
– Ты сумасшедший, – сказала она печально. – Ты представляешь, какой крик поднимется?
– Приблизительно представляю, – сказал Серёжа.
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Березин Федор
Лукин Евгений
Роллинс Джеймс
Орлов Алекс