вились ему, иные увлекали, а вот настоящей любви он не знал. Стоило неб-
режно, по-хозяйски свистнуть, и женщина уже тут как тут. То были просто
развлечения, эпизоды, часть игры, в которую играют мужчины, но почти
всегда далеко не самая важная для них часть. А теперь он впервые оказал-
ся в роли просителя - нежного, робкого, неуверенного. Он не знал, как
себя вести, не знал языка любви, а кристальная чистота любимой пугала
его.
вом ее водовороте, Мартин усвоил одно правило: когда играешь в незнако-
мую игру, первый ход предоставь другому. Правило это выручало его тысячи
раз, да в придачу отточило его наблюдательность. Он умел приглядываться
к тому, что незнакомо, и дождаться, когда обнаружится, в чем тут сла-
бость, где уязвимое место. Все равно как в кулачном бою пробными ударами
пытаться обнаружить слабину противника. И обнаружив ее, - этому его нау-
чил долгий опыт - использовать ее, использовать вовсю.
заговорить о своей любви, но он не смел. Боялся ее испугать и не был
уверен в себе. И даже не догадывался, что ведет себя именно так, как на-
до. Любовь появилась на свете еще прежде членораздельной речи, с первых
же шагов научилась выражать себя самыми верными способами и уже никогда
не забывала их. Как повелось исстари, без затей, Мартин и ухаживал за
Руфью. Поначалу он даже не подозревал, об этом, но потом догадался. При-
косновенье руки к ее руке было куда красноречивее любых слов, а его сила
потрясала воображение Руфи и влекла неотразимей всех напечатанных в кни-
гах стихов и высказанной сливами страсти бессчетных поколений влюблен-
ных. На все, что он мог бы выговорить, она отозвалась бы наполовину, а
вот касанье руки, самое мимолетное соприкосновенье взывало прямо к инс-
тинкту. Ее рассудок был молод, как она сама, а женские инстинкты стары,
как род человеческий, и еще того старше. Молоды они были в той далекой
древности, когда молода была любовь, и оттого они мудрее условностей,
убеждений и всего прочего, что появилось позднее. Итак, рассудок ее ока-
зался ни при чем. Здесь он не требовался, и Руфь не отдавала себе отче-
та, с какой силой Мартин порою взывал к той стороне ее натуры, которая
требовала любви. И при этом было ясно как день, что он ее любит, и она
радовалась доказательствам его любвисиянью глаз, излучающих нежность,
дрожи рук, неизменному жарко вспыхивающему под загаром румянцу. Она пош-
ла даже дальше, - робко поощряла его, но так деликатно, что он и не по-
дозревал об этом, да Руфь и сама едва ли подозревала, ведь это получа-
лось само собой. Она трепетала при виде этих доказательств своего женс-
кого могущества и, как истинная дочь Евы, с наслаждением, играючи, его
мучила.
ухаживал за ней бесхитростно и неуклюже, пользуясь все тем же языком
прикосновений. Ей нравилось, когда он касался ее руки, больше чем нрави-
лось, как-то сладко волновало. Этого Мартин не понимал, но ясно понимал,
что он Руфи не противен. Не сказать, чтобы руки их встречались часто,
разве лишь когда они здоровались и прощались; но когда готовили в дорогу
велосипеды и перевязывали ремнями книги стихов, собираясь за город, или
сидя рядом перелистывали страницы, рука одного нет-нет да и касалась не-
нароком руки другого. И когда, склонясь над книжкой, они упивались прек-
расными страницами, волосы ее нет-нет да и касались его щеки, а плечо -
плеча. Она улыбалась про себя, едва ни с того ни с сего ей вдруг захо-
чется взъерошить ему волосы; ему же, когда они уставали от чтения, отча-
янно хотелось положить голову ей на колени и с закрытыми глазами помеч-
тать о будущем, о поре, когда они будут вместе. В прошлом, на воскресных
пикниках в Шелмонд-парке или в Шетзен-парке, он, бывало, клал голову к
девушке на колени и, вовсе о ней не думая, безмятежно засыпал крепким
сном, а девушка заслоняла его лицо от солнца, и смотрела на него влюб-
ленными глазами, и дивилась, с какой царственной небрежностью он прини-
мает ее любовь. Прежде ему ничего не стоило положить голову на девичьи
колени, а вот когда рядом Руфь, об этом и помыслить невозможно. Однако
именно в этой сдержанности и таилась сила его обаяния. Именно благодаря
своей сдержанности он и не отпугивал Руфь. Она же, утонченная и робкая,
вовсе не догадывалась, какой опасный оборот принимают их отношения. Едва
заметно и не сознавая этого, она тянулась к Мартину, день ото дня он
становился ей ближе, и он жаждал сделать следующий шаг, но не смел.
ной, с мучительной головной болью.
не принимаю порошки от головной боли, доктор Холл мне запретил.
- Я, конечно, не уверен, но можно попробовать. Это всего лишь массаж. Я
выучился этому фокусу у японца. Все они великие мастера массажа. Потом
учился еще раз, немного по-другому, на Гавайях. Они называют свой массаж
"ломи-ломи". Он помогает почти во всех случаях, когда помогают ле-
карства, и еще во многих, когда лекарства не помогают.
спросила только:
погрузилась в дремотное раздумье о том, как успокоительна, как целебна
его сила. Из кончиков его пальцев струилась жизнь и, казалось, изгоняла
боль - наконец боль утихла. Руфь уснула, и Мартин тихонько выскользнул
из комнаты.
ли меня, мистер Иден, просто не знаю, как вас благодарить.
фонный разговор, в мыслях все время трепетало воспоминание о Браунинге и
хрупкой Элизабет Баррет. Что было сделано однажды, можно сделать еще
раз, и он, Мартин Иден, способен это сделать и сделает - для Руфи Морз.
Он вернулся к себе в комнату, к "Социологии" Спенсера, что лежала раск-
рытая на кровати. Но читать не мог. Любовь терзала его, подчинила волю,
и, наперекор прежнему решению, он оказался за столиком в чернильных пят-
нах. В тот вечер Мартин сочинил сонет, и он стал первым в любовном цикле
из пятидесяти сонетов, который закончен был за два месяца. Он писал и
думал при этом о "Любовных сонетах с португальского", писал в состоянии
наилучшем для истинного творчества, на огромном подъеме, в муках, в сла-
достном безумии любви.
хам о любви" и чтению дома или в публичных библиотеках, лучше ознакомил-
ся там с последними журналами, с их направлением и содержанием. Часы,
которые он проводил подле Руфи, будили то надежу, то сомнения и одинако-
во сводили с ума. Спустя неделю после того как Мартин сиял у Руфи голов-
ную боль, Норман затеял прогулку при луне по озеру Мерритт, Артур и Олни
его поддержали, Мартин единственный умел управляться с лодкой, и приш-
лось ему взяться за это. Руфь села рядом с ним на корме, а трое молодых
людей расположились посредине и яростно, многословно заспорили о делах
студенческих.
Мартином она не обменялась ни словом, и вдруг ей стало очень одиноко.
Она взглянула на Мартина. Порыв ветра так накренил лодку, что на палубу
плеснула вода, а Мартин, одной рукой держа румпель, другой управляя
грот-штоком, чуть изменил курс и в то же время зорко всматривался впе-
ред, стараясь увидеть северный берег. Он не замечал взгляда Руфи, и она
внимательно приглядывалась к нему, пытаясь понять и представить, что за
душевный вывих заставляет его, на редкость способного молодого человека,
растрачивать время впустую - писать стихи и рассказы, посредственные и
обреченные на неуспех.
головы на могучей шее, и, как прежде, захотелось обхватить эту шею рука-
ми. Сила, прежде ненавистная, теперь притягивала. Ощущение одиночества
стало острей, накатила усталость. Утомительно было сидеть в кренящейся
лодке, вспомнилось, как Мартин излечил ее, когда у нее разболелась голо-
ва и какой на нее снизошел божественный покой. Сейчас он рядом, совсем
рядом, и лодка будто клонит ее к нему. И вдруг захотелось прислониться к
Мартину, опереться, довериться, его силе; едва зародившееся желание это,
не успела Руфь его осознать, завладело ею и заставило прислониться к
Мартину. Или это накренилась лодка? Бог весть. Руфь не знала этого, не
поняла. Знала только, что прислонилась к Мартину, и так хорошо ей стало,
так умиротворенно и покойно. Может, во всем виновата лодка - качнула ее
к Мартину. Но Руфь не пыталась выпрямиться. Она прислонялась к его пле-
чу, - слегка, но все-таки прислонялась, и не отодвинулась, когда он чуть
изменил позу, чтобы ей было удобней.
Она уже не та, что прежде, теперь она - женщина, и по-женски жаждет к
кому-то прильнуть, и, лишь едва-едва прислонись к плечу Мартина, жажду
эту словно бы утолила. И уже не чувствовала усталости. А Мартин молчал.
Заговори он, чары рассеялись бы. Но своей сдержанностью в любви он их
длил. Он был ошеломлен, голова кружилась. Он не понимал, что происходит.
Это же чудо - уж не бредит ли он? Он подавил безумное желание выпустить
парус и румпель и сжать Руфь в объятиях. Чутье подсказало: нет, это не
годится, и он порадовался, что руки заняты, благо есть парус и румпель,
и отогнал искушенье. Но он уже не так осторожно приводил судно к ветру,
бессовестно выплескивал ветер из паруса, лишь бы продлить путь к север-
ному берегу. На подходе к берегу придется маневрировать, и отрадная бли-
зость нарушится. Искусно управляя парусом, он замедлил ход лодки, но
так, что спорщики ничего не заметили, и мысленно простил все самые труд-
ные в его жизни плавания, ведь они подарили ему такую дивную ночь, нау-
Афанасьев Роман
Конан-Дойль Артур
Андреев Николай
Куликов Роман
Корнев Павел
Конан-Дойль Артур