Чтение 32–й страницы книги ~Горбатые атланты, или новый Дон Кишот~

- ничего не делать и триста рваных получить?

- Умоляю - не пачкай меня, пожалуйста.

И Шурка притих, притих...

- Итак, папа, - следователь вернулся к допросу, - в этом мире, мне
послышалось, сыскалось что-то бессмертное?

Внезапно сердце Сабурова забилось отнюдь не эстрадным манером.

- В истории это дело самое обычное, - справился Сабуров. - Чье-то
творчество силой государственной власти превозносится выше звезд небес-
ных... Литтруды Брежнева вы сами в школе проходили.

- Уж Эра так трепетала... - криво усмехнулся Аркаша.

- А сейчас помину нет. И это, повторяю, дело самое обычное - взять
хотя бы философские сочинения Сталина, пение Нерона...

Шурка с Натальей смеются, Аркаша и на них косит со злостью - как же,
у алтаря!..

- Потому и не должно быть таких сверхчеловеческих сил... - заводит
он, но Сабуров останавливает его жестом гаишника:

- Но государство с любым казенным талантом обращается как и с прочим
казенным имуществом: то вознесет его высоко, то бросит в бездну без сле-
да. Именно без следа. А чтобы уничтожить без следа, скажем, Пушкина,
пришлось бы стереть с лица земли миллионы людей - может быть, просто-та-
ки всю человеческую культуру. Хотя знают и понимают его единицы, а для
остальных "фрукт - яблоко, поэт - Пушкин".

Сабурову неловко. Аркаша ждет, к чему он клонит. Шурка и так знал,
что гениям море по колено. А у Натальи на лице просветленная скорбь: ге-
нии, хоть тресни, всегда рождают в людях просветленность. И Сабуров до-
бавляет десертную ложку иронически-лекторского тона.

- Складывается впечатление, что у определенных явлений культуры есть
некое подземное корневище, которое дает все новые и новые побеги,
сколько их ни срезай, и вот оно-то, это бессмертное корневище, вероятно,
и является единственной вещью, на которую способны смотреть снизу вверх
мы, аристократы духа.

Сабуров всегда испытывает страх получить вместо улыбки усмешку.

К идее бессмертного крневища Наталья с Шуркой отнеслись вполне жи-
тейски, но Аркаша!.. Сабурову случалось видеть Аркашу восхищенным, но он
уж и не помнил, когда в последний раз видел его обрадованным... не тогда
ли, когда Аркаша, точно зная, где враги, а где друзья, покрывал бумажные
листочки краснозвездными самолетиками, испускающими пламенные пунктиры
во вражеские танки?

- Я только теперь понял, - ахал Аркаша, простирая лапку и тут же от-
дергивая ее обратно (Сабуров не поощрял физических контактов), - а то я
книг не мог читать, искусство ненавидел - за то, что в нем всегда ка-
кая-то гармония - тьфу, слово-то какое поганое! - чувствуется, даже в
отчаянии, красота какая-то паршивая, даже в грязи, в уродстве... Да ка-
кое право вы имеете вносить гармонию, эстетизм в чужие страдания!.. Я
все думал: как же отчаянье выразить только отчаяньем, черноту - только
чернотой, без признаков этой... да не перебивай же меня! - без "траги-
ческой просветленности"... Но ведь личные, смертные чувства поневоле
приходится выражать бессмертными средствами - ведь язык, краски, слова -
они не нам принадлежат и с нами не исчезнут, вот в чем соль! Вполне лич-
но выраженное чувство - это только бессловесный вой или визг, а чуть ты
подключил слово, мысль, как уже впустил ту самую гармонию, потому что
это уже говоришь не вполне лично сам, а сквозь тебя говорит какой-то
бессмертный корешок, волоконце... Искусство оттого и не может быть бесп-
росветно черным, как твоя личная, животная смерть!

- А к бессмертному всех, я заметил, тянет, - вдруг мрачно загудел
Шурка, которому надоели темные Аркашины пророчествования. - У спортсме-
нов есть свое корневище... И у блатных тоже...

- Недаром я всегда чувствовал: хуже всего, когда убьют, да еще и след
хотят отнять, волоконце бессмертное перерезать...

Но тут Наталья заметила перед собой три желудка, которые, если пото-
ропиться, можно успеть наполнить чем-то вкусным. Бросив быстрый взгляд
на будильник и, перепоясавшись передником, она скоренько извлекла из хо-
лодильника ком теста, обмятый словно бы пещерным гончаром.

- А пирог бессмертен? - вдруг ляпнул Шурка и, покраснев, сердито
зыркнул в сторону Аркаши, - А чего? Рецепт пирога можно передать!

- Бессмертие пирога - это высокое анонимное бессмертие, - провозгла-
сил Сабуров.

- Если анонимное - какое же это бессмертие? - рассердился Шурка. -
Интерес собачий!

- И мне его не надо, - медленно покачал головой Аркаша и надолго оне-
мел, пораженный надчеловеческой идеей анонимного бессмертия. А Наталья
продолжала ласково укладывать бледный, обвисающий пирог в противень,
словно безнадежно больного младенца в колыбель.

Когда, умиротверенная их сытостью, она вновь удалилась на театр воен-
ных действий, и Сабуров вновь защемился в своей дневной келье, заглянул
Шурка, чем-то заранее смущенный.

- Знаешь, я зачем хотел побольше бабок наварить? Чтобы как у Ремар-
ка... или у Хэма... заглянул в бар, пропустил рюмочку кальвадоса. Или
коктейля.

Про мопед не вспомнил, значит не врет.

Внезапно Шурка с отвращением вывернул губы:

- На толчке такие - умм... пог-ганые спекули попадаются: жирный, в
вареной джинсй, полный рот золотых зубов - ме-э-э... - и вдруг снова на
что-то решился:

- Меня один пацан, малолетка, просил камеру для вйлика достать. Я его
спрашиваю, для смеха, конечно: а сколько бабок отмаксаешь? А он говорит:
тебе моя бабушка гостинца даст. Представляешь? Гостинца даст... Мы, все,
конечно, загоготали. А теперь, как вспомню, так сердце болит. Он-то, на-
верно, уже и забыл, может, сам уже гогочет, а я как вспомню... Моя ба-
бушка тебе гостинца даст...

Шурка зажмурился и замотал головой, словно от осы - вот тебе и ге-
рой-добытчик.

- Занято! - словно в вагонном сортире, заорал он заглянувшему Аркаше
и вновь перешел на умоляющий тон:

- Мне шустрить, маклевать знаешь почему нравится? - Шурка просил про-
щения. - Потому что азарт. А вообще... бабушка тебе гостинца даст...
Мяа, - вдруг заорал он по-кошачьи и, зажмурясь изо всех сил, остервенело
завертел головой.

- Не сходи с ума. Лучше пойми и больше не делай.

Однако от его деревянных слов Шурка повеселел.

- А знаешь, есть такое восточное учение - дзен: никогда не раскаивай-
ся, а только хорошо вдумайся - и больше уже не захочешь.

И только пыль за ним завилась.

Вот зачем, оказывается, ходят к исповеди - лишь чужое мнение может
зарядить тебя несомненностью.

- Этот упрыгал наконец? - эхом его мыслей заглянул Аркаша. - Я понял:
бессмертное корневище должно оставаться подземным. А когда его вытаски-
вают наружу, делают господствующим... Оно засыхает. Я теперь понял: по-
бедитель всегда неправ!

Аркаша словно тоже ждал утешения. Но Сабуров увидел в окно, как Шурка
на велосипеде взъехал на детскую горку и остановился на вершине, на вы-
соте двух с половиной метров, балансируя и пытаясь поймать ногой ни-
зенькие перильца. Не поймал и, перевернувшись через них, вместе с вело-
сипедом полетел вниз головой. Исхитрился в воздухе вывернуться из седла
и шлепнулся на бок, а велосипед сверху. Сабуров, оцепенев, смотрел, как
Шурка, лежа на боку, замедленно дрыгает ногой.

Через полминуты Шурка выбрался из-под велосипеда и заходил вокруг не-
го, кланяясь для этого на каждом шагу.

- Жизнь может обернуть во зло любое доброе дело. Несомненно только
то, что ты съел, только удовольствия...

Аркаша с надеждой ждал возражений, но Сабурову было не до премудрос-
тей. И Аркаша повлекся прочь с пустыми руками. Зато снова возник Шурка,
байронически прихрамывающий и продолжающий растирать зашибленный бок.

- Видел, как я летел? - есть чем гордиться!..

- Дать бы тебе... - с редкой даже для сегодняшнего дня задушевностью
ответил Сабуров. Шурка просиял, и - будущий Ван Гог - отправился отраба-
тывать штриховку: он каждый божий день по целому часу с непостижимым
упорством штрихует здоровенный лист ватмана - штрихует и стирает, штри-
хует и стирает. Смотреть - и то начинает рябить в глазах.

После бессонной ночи и словопрений Сабуров чувствовал себя таким из-
мотанным, что не испытывал уже и досады на то, что разменял нетронутый
золотой запас цельного, несомненного чувства на ходячую монету словес -
сомнительную, как все, что предназначено для общего пользования.

И вдруг - редчайший случай, он и лежа-то спать не умеет - Сабуров
задремал сидя. И увидел, как с троллейбусной остановки к дому идут Арка-
ша и Шурка - Шурке лет пять, а Аркаше не больше десяти, а за ними на
полнеба пылает невиданная сиреневая заря. До самой зари, до самого гори-
зонта тянется пустырь, донельзя загроможденный строительными обломками,
словно здесь не строили, а разрушали - все, как в реальности, но гранди-
ознее: расколотые бетонные плиты, бетонные кольца в человеческий рост,
окаменевшие лепехи бетона из не нашедших другого места опростаться са-
мосвалов, крупно поперченные битым кирпичом всех размеров и расцветок,
целые бетонные лестницы с кручеными перилами вздымаются из окаменелой
глины, напоминающей застывшую лаву, выдираясь из которой пытаются что-то
нашарить в воздухе щупальца арматуры... а мальчишки шли ему навстречу,
не замечая его, чем-то встревоженные, и ответственный Аркаша держал Шур-
ку за руку, испытующе глядя исподлобья, а Шурка таращил глазищи с откро-
венным испугом, и рубашонка, как обычно, вылезавшая из связанных На-
тальей штанишек, развевалась по ветру, - и Сабуров так и не сумел засто-
нать от невыносимой нежности и беспомощности - таким недоступно громад-