Чтение 32–й страницы книги ~Повесть о смерти и суете~

-- Нолик! -- ахнул я. -- Айвазовский!

Бульдозер застопорился, забуксовал и взревел:

-- Это ты?! Дорогой мой!

К изумлению Зари Востока, Нолик расцеловал меня и потащил к столу.
Представлять как закадычного друга.

59. В друзьях мы не состояли

В друзьях мы не состояли, хотя знакомы были с детства.

Звали его сперва по-армянски - Норик Айвазян, а Айвазовским он стал по
переезду из Грузии в Москву. Захотел звучать по-русски и "художественно".
Что же касается имени, Нолик, - за пухлость форм прозвал его так в школе я.
Имя пристало, и при замене фамилии Норик записал себя в паспорте Ноликом,
что при упоминании армян позволяло ему в те годы добровольной русификации
нацменов изображать на лице недоумение.

В Штатах я читал о нём дважды. В первом случае его имя значилось в
списке любовников брежневской дочки, но список был опубликован в местном
русском "Слове". Зато заметка в "Таймс" звучала правдоподобно.
Рассказывалось в ней о кооперативных ресторанах перестроившейся Москвы, и в
числе валютных был назван "Кавказ" у Новодевичьего кладбища.

Упоминалось и имя кооператора - Норика Айвазяна, "Московского Директора
Организации Освобождения Нагорного Карабаха".

60. Пора выходить на Америку!

Оправившись от липких лобзаний с хмельными кутилами и с самим Ноликом,
а также от водки, которую он перелил в меня из чайного стакана, я сразу же
собрался попросить у него десятку. Решил, однако, сперва справиться о
доходах. Ответ меня обнадёжил: "Кавказ" приносил Нолику ежемесячно сорок
тысяч "париков". Зелёных банкнот с изображением отцов американской
демократии в парике.

Вдобавок - вместе с полковником Фёдоровым - он затеял под Москвой дело,
связанное с производством зеркальных очков. Хотя "снимал в лысых", - в
банкнотах с изображением отца советской демократии без парика, - это
"двадцать больших в тех же париках"!

Потом, безо всякой связи со сказанным, он пожурил американцев за то,
что, как только они набирают несколько миллионов "париков", сразу же
притворяются богачами. А богачи, сказал Нолик, - если они не борются за
великое дело, - омерзительны.

На какое-то мгновение мне стало больно за то, что я покинул отчизну, но
я вспомнил, что на новой родине есть беженцы, которые скопили больше. В
качестве их представителя я качнул головой и поморщился:

-- Сорок тысяч? Всего? На двоих?

-- Ты что?! -- возмутился Нолик. -- Толик срывает пятьдесят! Но ему и
карты в руки: это его идея!

-- Какой Толик? -- спросил я, хотя не был знаком и с идеей.

-- Полковник Фёдоров, -- сказал Айвазовский. -- Я вас знакомил!

-- Который из них? -- оглядел я еле присутствующих.

Они гоготали по английски.

Единственный, кто изъяснялся по русски, причём, в рифму, сидел
напротив, выглядел полуевреем и не скрывал этого от соседа, которому сам же
каждую свою фразу и переводил:

"Мой отец - еврей из Минска, мать пошла в свою родню. Право, было б
больше смысла вылить семя в простыню. Но пошло - и я родился, - непонятно
кто с лица. Я, как русский, рано спился; как еврей - не до конца".

Сосед посматривал на него с подозрением. Не верил, что полуеврей спился
не до конца. Не верил и я. Не тому, что до конца спившийся полуеврей не
может быть полковником, а тому, что он ежемесячно срывает под Москвой
пятьдесят больших "париков".

-- Это он? -- спросил я Нолика. -- Это Толик?

-- Толик это я, -- сказал мне полковник Фёдоров, сидевший, оказывается,
рядом, по мою левую руку. Которую я, смутившись, сунул ему под нос и сказал:

-- Ещё раз, полковник!

На полковника Фёдоров не походил потому, что на нём был ярко-жёлтый
нейлоновый блейзер. А под блейзером - ярко-красная тельняшка со словом
"Калифорния".

-- Никогда б не догадался, -- улыбнулся я. -- Молод!

-- Эх! -- обрадовался полковник. -- "Забыл бык, когда телёнком был". А
ещё, знаешь, говорят: "Молодость ушла - не простилась, старость пришла - не
поздоровалась".

Айвазовский хлопнул меня по спине и воскликнул:

-- Каков Толик-то, а! Ума палата и руки золотые! У армян говорят:
"Олень стрелы боится, а дело - мастера"!

-- Я армян уважаю, -- согласился полковник. -- Но у русских тоже есть
своё: "Дело мастера боится".

-- Почти одинаково, только без оленя! -- сообразил я и добавил более
масштабное наблюдение. -- Народ народу брат!

-- Философ! -- сообщил Нолик обо мне полковнику.

-- Философов тоже уважаю! -- разрешил Толик и выпил водку, а потом
рассмеялся. -- А такое, кстати, слышал? Философское: "Всё течёт, всё из
меня"? Или: "Я мыслю, следователь, но существую"?

-- А что у вас за войска? -- рассмеялся я. -- Фольклорные?

-- Толик у нас полковник безопасности! -- ответил Нолик.

-- КГБ?! -- осмотрелся я. -- Или как это у вас сейчас называют?

Кроме попугая и Зари Востока, никто на нас не смотрел.

-- Удивительно! -- сказал я Нолику. -- А говорил: в одном деле...

-- Новые времена! -- похвалился полковник.

-- А мы тут ещё хотим ресторан перекупить у Тариела, -- добавил Нолик.
-- Пора выходить на Америку! -- вспомнил полковник.

-- Это дорого? -- согласился я. -- Выходить на Америку?

-- Наскребём! -- пообещал Нолик.

-- Молодцы! -- вздохнул я. -- Нолик, мне нужна десятка.

-- Как срочно? -- опешил Айвазовский.

-- Сейчас.

Нолик вытер губы ладонью и обиделся.

-- Десять тысяч?! -- разинул рот полковник и вылил в него рюмку.

-- Десять долларов, -- сказал я.

Айвазовский переглянулся с Фёдоровым и после выразительной паузы
проговорил:

-- Мой тебе совет... Бросай-ка ты на фиг философию и займись делом. Это
же Америка! Даже у нас, в вонючем Совке, башковитый народ очухался и это...
Пошёл в дело. Я тебе расскажу сейчас что делать, а ты выпей, не стесняйся!
-- и снова переглянулся с Толиком. -- Что я тебе говорил вчера, Толик, а?
Прав я или нет?

-- Я и не спорил! Народ говорит так: "Ворона и за море летала, а умна
не стала"! -- и повернулся ко мне. -- А ты пей и прислушайся к Норику
Вартанычу: он дурному не научит! Таких мало: ему могилу буду рыть, а там
нефть, например, найдут!

-- Так что же, Нолик, найдётся десятка? -- спросил я.

-- Слушай, милый, -- опять обиделся Нолик, -- откуда я возьму
десятку-то? Мы же тут ходим с чеками. "Тривилерс"! Да, Толик?

-- "Три-вилерс", "два-вилерс"! -- рассмеялся полковник. -- Трэвелерс! А
мы тебе это... -- повернулся он ко мне. -- Хотим очки подарить! От них
польза бывает, понимаешь? Дай-ка надену тебе, мы же друзья уже, дай-ка мне
твой нос!

Я не дал носа. Поднялся и похлопал обоих по плечу:

-- Мне пора: "У каждого Абрама - своя программа". Ну а "таких друзей -
за жопу да в музей"!

-- Отлично сказано! -- взвизгнул Толик.

-- По философски! -- определил Нолик.

61. Тайное в душе тайным и остаётся

Идти было некуда, и я машинально вернулся к телефону.

Заря Востока рассаживала семинолок между борцами против апартеида, а я
- тоже машинально - нащёлкивал свой номер, хотя по-прежнему упирался и не
подходил к телефону на другом конце провода.

За круглым столом не было уже ни овербаевца, ни непонятливой
собеседницы. Она, должно быть, поняла его и удалилась с ним. Попугай смотрел
уже не на меня, а на Чайковского, - и одобрительно кивал головой. Старику
песня нравилась и самому:

Скажи мне, наша речка говорливая,

Длиною в сотни вёрст и сотни лет: