рубаху, глаза еще раз открываются, и в них снова стоит крик, и они снова
смотрят этим безумным взглядом, так что я поневоле заслоняю их ладонью,
прижимаю веки пальцами и шепчу: "Ведь я хочу помочь тебе, товарищ,
camarade. camarade, camarade". Я настойчиво твержу это слово, чтобы он
меня понял.
кает из-под повязки. Я затягиваю ее покрепче, тогда он стонет.
ловеку, чтобы умереть? Я ведь знаю: его уже не спасти. Сначала я еще пы-
таюсь убедить себя, что он выживет, но в середине дня этот самообман
рухнул, разлетелся во прах, сметенный его предсмертными стонами. Если бы
только я не потерял револьвера, я бы пристрелил этого человека. Заколоть
его я не могу.
грани. Меня гложет голод, я чуть не плачу, так мне хочется есть, но ни-
как не могу взять себя в руки. Приношу то и дело воды умирающему, а по-
том пью и сам.
меня на глазах, по моей вине. И Кату, и Кроппу, и Мюллеру тоже доводи-
лось видеть людей, которых они застрелили, многие из нас испытали это,
во время рукопашной это бывает нередко...
есть союзники - минуты и часы; у него есть незримый нож, которым он меня
убивает, - время и мои мысли.
смотреть, как он умирает.
переносить молчание еще труднее, чем слышать его стоны. Мне хотелось бы
вновь услышать его хрип, отрывистый, то затихающий, то опять громкий и
сиплый.
Еще раз укладываю покойника поудобнее, хотя он уже ничего больше не
чувствует. Закрываю ему глаза. Глаза у него карие, волосы черные, слегка
вьющиеся на висках.
смуглое; теперь он не выглядит таким болезненно бледным, как прежде,
когда он еще был жив. На минуту оно даже кажется почти совсем здоровым;
затем оно быстро превращается в одно из тех осунувшихся, отчужденных
лиц, которые я так часто видел у покойников и которые так похожи друг на
друга.
лось. Судя по его виду, он ей часто писал. Письма еще будут приходить к
ней, - завтра, через неделю, быть может, какое-нибудь запоздавшее письмо
придет даже через месяц. Она будет читать его, и в этом письме он будет
разговаривать с ней.
лыв мыслей. Как выглядит его жена? Уж не похожа ли она на ту худенькую,
смуглую с той стороны канала? Разве я не могу считать ее своей? Быть мо-
жет, теперь, после того, что случилось, она стала моей! Ах, если бы Кан-
торек был сейчас здесь! А что если бы моя мать увидела меня сейчас?..
запомнил, как мне идти обратно. Если бы он пробежал на два метра левее,
он сидел бы сейчас у себя в окопе и писал бы новое письмо своей жене.
бы Кеммерих отставил свою ногу на десять сантиметров правее, если бы Ха-
йе пригнулся на пять сантиметров ниже...
обращаюсь к нему и высказываю ему все:
я не сделал бы того, что сделал, - конечно, если бы и ты вел себя благо-
разумно. Но раньше ты был для меня лишь отвлеченным понятием, комбинаци-
ей идей, жившей в моем мозгу и подсказавшей мне мое решение. Вот эту-то
комбинацию я и убил. Теперь только я вижу, что ты такой же человек, как
и я. Я помнил только о том, что у тебя есть оружие: гранаты, штык; те-
перь же я смотрю на твое лицо, думаю о твоей жене и вижу то общее, что
есть у нас обоих. Прости меня, товарищ! Мы всегда слишком поздно прозре-
ваем. Ах, если б нам почаще говорили, что вы такие же несчастные ма-
ленькие люди, как и мы, что вашим матерям так же страшно за своих сыно-
вей, как и нашим, и что мы с вами одинаково боимся смерти, одинаково
умираем и одинаково страдаем от боли! Прости меня, товарищ: как мог ты
быть моим врагом? Если бы мы бросили наше оружие и сняли наши солдатские
куртки, ты бы мог быть мне братом, - точно так же, как Кат и Альберт.
Возьми от меня двадцать лет жизни, товарищ, и встань. Возьми больше, - я
не знаю, что мне теперь с ней делать!
ложатся густо, это не беспорядочная стрельба, - обе стороны ведут при-
цельный огонь. Мне нельзя выходить отсюда.
пусть она узнает об этом от меня. Я скажу ей все, что говорю тебе. Она
не должна терпеть нужду, я буду ей помогать, и твоим родителям, и твоему
ребенку тоже...
вернуть его. В нем лежит солдатская книжка с его фамилией. Пока я не
знаю его фамилии, я, быть может, еще забуду его, время сотрет его образ.
А его фамилия - это гвоздь, который будет забит где-то у меня внутри,
так что его уж никогда не вытащишь. Она будет обладать властью вновь и
вновь вызывать в моей памяти все случившееся, и оно сможет тогда посто-
янно возвращаться - и опять вставать передо мной.
ся. Из него выпадает несколько писем и фотографий. Я подбираю их и хочу
вложить обратно, но голод, опасность, неопределенность моего положения,
часы, проведенные с мертвецом, - все эти гнетущие переживания довели ме-
ня до отчаяния. Я хочу ускорить развязку, усугубить мучения и разом по-
кончить с ними. Так человек, у которого нестерпимо болит рука, со всего
маху бьет ею о дерево, - все равно, будь что будет!
тельские снимки узкого формата, сделанные на фоне увитой плющом стены.
Рядом с ними лежат письма. Вынимаю их и пытаюсь читать. Я почти ничего
не понимаю, - почерк неразборчивый, к тому же французский язык я знаю
неважно. Но каждое слово, которое мне удается перевести, вонзается мне в
грудь как пуля, как нож.
сать этим людям, хоть и собирался это сделать. Это невозможно. Я еще раз
смотрю на фотографии. Это небогатые люди. Я мог бы посылать им денежные
переводы без подписи, - когда-нибудь потом, когда я буду зарабатывать. Я
цепляюсь за эту мысль, в ней есть что-то такое, на чем можно хоть нена-
долго остановиться. Этот убитый солдат связан и с моей собственной
жизнью, поэтому, если я хочу спастись, мне надо сделать и пообещать все;
не задумываясь, клянусь я ему, что посвящу всю свою жизнь только ему и
его семье; торопливо, брызжа слюной, я заверяю его в этом, а где-то в
глубине души у меня таится надежда, что этим я откуплюсь и что, может
быть, мне еще удастся выбраться отсюда, - мелкая хитрость в расчете на
то, что там, мол, будет видно. И поэтому я раскрываю его солдатскую
книжку и медленно читаю: "Жерар Дюваль, печатник".
вдруг поспешно засовываю все это обратно в его карман.
думаю я, уже окончательно запутавшись, - стать печатником, печатни-
ком..."
имя уже не приводит меня в смятение.
ным тоном. - Сегодня ты, завтра я. Но если я вернусь домой, я буду бо-
роться против этого, против того, что сломило нас с тобой. У тебя отняли
жизнь, а у меня? У меня тоже отняли жизнь. Обещаю тебе, товарищ: это не
должно повториться, никогда.
вчера, представляется мне, как в тумане, я уже потерял надежду выбраться
отсюда. Сижу в полудреме и даже не соображаю, что дело идет к вечеру.
час. Если бы дело было летом, еще три часа. Еще час.
не думаю об убитом, сейчас он мне совершенно безразличен. Во мне внезап-
но пробудилась жажда жизни, и все мои добрые намерения отступают перед
ней в тень. Только для того, чтобы не накликать на себя беду в последнюю
минуту, я машинально бубню:
уже сейчас, что не сделаю этого.
гут открыть огонь мои же товарищи, - ведь они не будут знать, что это я.
Я начну кричать по возможности уже издалека, чтобы они поняли, что это
я. Буду лежать перед окопами до тех пор, пока они мне не ответят.
хаю и от волнения разговариваю сам с собой:
уль, - тогда ты спасен, Пауль.
кто-то другой, чьи слова имеют надо мной больше власти.
Корнев Павел
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Ковальчук Вера
Посняков Андрей
Орлов Алекс