Чтение 32–й страницы книги ~Бес в ребро~

назад... в партизанах. Он подорвался на мине. Одна нога
была сильно изранена, а другая - размозжена до колена...
Самолетов из-за линии фронта мы принять не могли, и в тыл не
отправишь, немцы нас почти совсем задушили. Я делал
ампутацию перочинным ножом и обычной пилой-ножовкой.

- Без наркоза? - закрыла я от ужаса глаза.

Старик грустно закивал головой:

- Я шил культю швейной иголкой, заправленной ниткой из
трофейного парашюта. Я сам вспоминаю об этом со страхом -
рану залеплял яичным белком, смешанным с золой и растертой
дубовой корой. Перевязывал лоскутами рубахи, смоченными в
льняном масле... И все-таки выходил я его.

- А что потом было?

- Потом? Потом он стал крупным начальником, кажется,
прокурором. Я встретил его на тридцатилетии Победы. Он
меня называл своим спасителем. Не знаю, может быть, это по
случаю праздника?..

- А зачем он тебе?

- Да вроде бы ни за чем. Поговорить хотел...

- Хорошо, я спрошу, - пообещала я. - Я такой фамилии не
слышала, но я узнаю, работает ли этот Кравченко. А может,
он на пенсии уже?

- Вряд ли. Крепкий мужик. Когда я оперировал его,
Кравченко было от силы лет восемнадцать. Тогда люди
формировались раньше...

Старик встал из своего кресла и направился за мной на
кухню. Я заметила, как он аккуратно одет. Погладила его по
лацкану пиджака и сказала:

- Дед, как я довольна, что ты такой красавец.

Он усмехнулся:

- Я стараюсь держаться прилично, - покачал своей седой
красивой башкой усталого грифа и добавил: - Ненавижу
старческое слабоумное бесстыдство...

На кухне было чисто, аккуратно вымыта посуда и
расставлена по своим местам. Не знаю, как умудрялся дед
поддерживать такой порядок, ведь ему даже ходить было
трудно.

Я спросила его:

- У тебя телефон Витечки есть?

Он поднял на меня косматые белые брови:

- Да. А зачем он тебе? Ты хочешь мириться?

- Нет, - помотала я головой. - Я не хочу с ним мириться.
Мне нужно, чтобы он сходил к Сережке в школу.

- Что-нибудь случилось?

- Нет, Сережка надерзил учительнице, и, по-моему, он
прав. Я не хочу, чтобы в школе знали о том, что ушел отец,
и не хочу, чтобы Сережка чувствовал себя сиротой. Я хочу
позвонить Витечке...

Дед пожал плечами, оторвал от календаря листочек и
написал на нем телефон.

Я сняла трубку аппарата и почувствовала, что у меня
останавливается сердце, но усилием воли оттолкнула от себя
тоскливую немоту бессилия и стискивающий горло страх, быстро
набрала шесть цифр номера и услышала женский голос:

- Слушаю.

- Мне нужен Виктор Герасимович, - сказала я, будто битое
стекло глотала, и голос мой звенел от злости и унижения.

- А кто его спрашивает?

Вот еще одна вахтерша, проверяющая мои права, всезнающая
путеводительница через пустыню кризиса - мудрая Гейл Шиихи.

- Скажите ему, что спрашивает Ирина Полтева. На том
конце, как чернильная клякса, растеклось молчание, тишина,
какой-то шорох, шепот, наверное, она знаками объясняла
Витечке, кто вторгся в их парадиз, переглядывались
взволнованно, и Витечка гримасами давал ей указания. Потом
ее голос, мягкий и вкрадчивый, неузнаваемый по сравнению с
той канцелярией, что отвечала мне вначале, сказал:

- Виктора Герасимовича сейчас нет дома. Он, оказывается,
ушел... На вешалке висит его пальто, и я не поняла, что он
ушел в куртке...

Я тяжело дышала, я боялась только, что голос сорвется, и
я заплачу, закричу, обругаю ее. Все-таки справилась.
Нельзя вести себя, как Ольга Чагина. Да и передо мной-то
Гейл Шиихи ничем не провинилась.

- Ну что ж, очень плохо, что не удалось его застать. Но
я по крайней мере счастлива, что у него два пальто...

И бросила трубку. Дед подошел ко мне, положил руки на
плечи, печально смотрел на меня.

- Дед, не грусти, я справлюсь. Я только с ужасом думаю
об унижении на суде, о мучениях всей этой разводной
процедуры. Детям что скажу, тоже не представляю... И этого
дурака все равно жалко.

- Беда в том, что он не с тобой разводится, - покачал дед
головой. - Он хочет развестись со своей несостоявшейся
жизнью...

- Детям, к сожалению, этого не объяснишь. Да и мне не
легче. Вот дурень несчастный! Воистину седина в бороду -
бес в ребро...

Дед грустно сказал:

- Я думаю, Ра, что беса на него вовсе не эта женщина
наводит. По-моему, бес, который толкает нас в ребро, - это
все наши слабости, все соблазны, дурные наклонности, пустые
амбиции, все злое, черное, неблагодарное, то, что делает нас
ниже, гаже, хуже. Я хотел бы сказать Витечке, но он меня
больше не слушает... Тот, кто позволяет бесу подталкивать
себя долго в ребро, должен точно знать: однажды он сломает
ему ребро и разорвет сердце...

Отпирая замок своей квартиры, я вспомнила, как Витечка,
знающий все, однажды с полным основанием обозвал меня
"короткоживущей элементарной частицей". Скорее всего, в это
утро он читал научно-популярный журнал. Сейчас он наверняка
мог бы добавить, что период моего полураспада - один день.
Сегодняшний.

Еще один такой день, и завтра распад станет полным и
окончательным. Меня просто не будет. Я не устала, меня не
существует. И мечтала я только об одном - о тишине. О
покое - таинственном острове сокровищ, недостижимом, карта
которого потеряна, а сам он снесен землетрясением жизни.

А на кухне бушевал галдеж. В три голоса одновременно
говорили Сережка, Маринка и Ларионов. Пока я снимала плащ,
Сережка ожесточенно требовал, чтобы Ларионов объяснил ему,
почему "Евгений Онегин" - роман, а "Мертвые души" - поэма.
С удивлением слышала я густой голос Ларионова, произносящего
слова: "...поэтика... художественное воплощение...
стилевой замысел..." Интересно, почему же он в разговоре со
мной не употребляет никогда этих слов? И когда я появилась
на кухне, Маринка, как всегда, успела опередить всех
радостным криком:

- Мамочка! Сейчас они говорят неинтересное, а перед этим
дядя Алеша рассказывал, что видел настоящих пиратов!..

- Слава богу, - вздохнула я. - Я тоже видела недавно
настоящих пиратов.

- Где? Живых? - восхитилась Маринка.

- Очень даже живых, - сказала я и поставила сумку.

Ларионов подал мне стул и оживленно доложил:

- Ирина Сергеевна, вас ждет суп, жаркое по-лангедокски, а
на десерт - торт. Все теплое, завернуто в плащ, накрыто
подушкой...

- Жаркое по-лангедокски? - поразилась я. -
Замечательно! Я люблю вечерком покушать жаркое
по-лангедокски. Есть у меня такая привычка. А что это
такое? Из чего сделано, как едят?.. Под подушкой?

Мне было приятно, что меня ждали с таким гастрономическим
изыском. Никто в жизни не накрывал для меня подушкой ужин.

- Да нет, мама, почему под подушкой! - возмутилась
Маринка. - Это мы с дядей Алешей вместе делали. В чугунке
тушили гуляш из кулинарии, потом положили туда помидоры и
перец, натерли сыр.

- Спасибо вам, мои дорогие, хотя, честно говоря, я не
могу есть. Я так устала, что выпила бы только чаю.

- Это мы мигом организуем, - отозвался готовно Ларионов и
сразу же зажег под чайником конфорку.

- А вы сами-то ели? - спросила я.

- Ели, - сказал Сережка. - Очень вкусно. Нам Алексей
рассказывал, что едят на спасательных шлюпках во время
кораблекрушения.

Я засмеялась:

- Пиратов вы видели, значит, вы и в кораблекрушении
побывали?

- А как же, - как о чем-то очень естественном сказал