Чтение 32–й страницы книги ~Полет ворона~

- Иди ты в жопу! - со злобой бросил ей через плечо Огнев.

Любочка расплакалась. Подруги принялись утешать ее.

- Не обращай внимания, - шепнул Никита Тане. - С ним бывает. Сегодня не
его день.

Устав от танцев, снова сели за стол. Появились новые бутылки, закуски.
Шпет с таинственным видом удалился куда-то, а вернувшись, предъявил
собравшимся папиросу со вставленным вместо фильтра свернутым рублем.

- По кругу? - предложил он и глубоко затянулся. Когда очередь дошла до
Ивана, он тут же позеленел, поспешно передал папиросу Володе и кинулся на
двор.

- Что это он? - встревоженно спросила Таня.

- Стравит - вернется. Это с непривычки.

- С какой непривычки? - удивилась Таня. - Он же смолит с утра до ночи.

- Так это он табак курит. А тут не табак. - А что?

- Царь Каннабис, он же матушка-конопелюшка. Пот чем, судя по запаху,
неплохая. Пыхни.

- Ой, я не знаю... Не пробовала никогда.

- Что-то всегда бывает в первый раз, - задумчиво изрек Никита.

Почему-то ей неловко было отказаться. Она попыталась захватить папиросу
всеми пальцами, как ее держал Никита. Ей сразу обожгло горло, и дым,
казалось, остановился где-то над переносицей, тихо просачиваясь в мозг. Таня
закашлялась, в глазах поплыл рябоватый туман.

- Какая-то дрянь, по-моему, - сказала она, передавая папиросу Никите.

- Ты исключительно права, - со смаком затянувшись, ответил он. - Такое
название тоже бытует среди знающих людей... Не понравилось?

- Нисколько, - твердо сказала она.

- Ну тогда и не надо. Кстати, на столе замаячил крымский херес.
Рекомендую. - Он дотянулся до бутылки, налил себе и ей.

Вино было желтое, густое. От стопки потянуло подвальной сыростью.

- Хороший херес не любит спешки, - объяснял Никита. - Глоточки должны
быть маленькие-маленькие. Каждую капельку раскатай язычком и только потом
проглоти...

Она слушала его, и ею овладевало приятное оцепенение. Приглушенный свет,
плавающий дым, тихая музыка, льющаяся из ниоткуда. Ей показалось, что весь
мир стянулся в объем этих стен, а за их пределами не осталось ничего, кроме
тьмы и холода, пустых, неинтересных и никому не нужных... Неожиданно для
самой себя она почувствовала, что к горлу подступил комок, на глаза
навернулись слезы. Она не удержалась и, уткнувшись Никите в плечо, тихо и
сладко зарыдала. Он не сказал ни слова, обнял ее, ласково, но твердо поднял
на ноги и увел в сумеречный уголок, где в тени громадной статуи вождя
мирового пролетариата лежала большая диванная подушка. Никита усадил Таню на
подушку, сам сел рядом. Она прижалась к нему, а он принялся тихо и ласково
поглаживать ее по плечу, по голове.

- Ты поплачь, поплачь, маленькая, если хочешь... Все будет хорошо...

Она подняла на него заплаканные, счастливые, немного шалые глаза.

- А мне и сейчас хорошо, - тихо проговорила она. - Я не хочу; чтобы это
кончалось, не хочу... Я ведь совсем не знала отца, и мамы тоже... Только
Лизавета, но она не то... Хорошая, но не то... И все сама, сама. Всю жизнь
сама. Иван вот, - она кивнула в направлении стола, - но он всегда был мне не
как муж, а как ребенок... А теперь, как... как никто.

Слова лились из нее гейзером, своевольно, минуя сознание. Никита смотрел
сверху вниз в ее пылающее лицо, и в глазах его разгорались желтые огоньки.

- Когда я увидела тебя, - лихорадочно продолжала Таня, - я сразу
почувствовала: вот тот, кто может взять за руку и повести по жизни, сильный,
ловкий, отважный. Ты надолго исчезал, и жизнь моя пустела, а потом
возвращался ты... брал за руку и вел.

- Маленькая моя... - прошептал Никита и прижался губами к ее горячему
лбу. - Я... я тоже люблю тебя. Сам себе удивляюсь, но... Знаешь, мы сейчас с
тобой быстренько сделаем прощальный поклон, я уйду, а минут через десять
незаметно выйдешь и ты. Я буду ждать тебя на улице, у первого фонаря слева.
Мы поедем в одно потрясающее место, мое тайное прибежище... Хочешь?

- Да, - прошептала Таня. Никита достал из кармана чистый платок.

- Теперь вытри слезки, - сказал Никита и поцеловал ее глаза.

Таня улыбнулась и вытерла слезы.

- А теперь - шире улыбку! Мы победили и будем побеждать.

Он встал, стремительно и бодро. Она поднялась вслед эа ним, расправила
плечи, блеснула гордой, счастливой улыбкой...

- А-а, триумфаторша! Афродита Пандемос, Венера Плебейская! Радуешься?

Перед ними, пошатываясь, стоял Огнев, бледный, взъерошенный. В его глазах
светилось безумие.

- В старину был прекрасный обычай, - продолжал он. - На священные
театральные подмостки допускались только мужчины. И женские роли исполняли
мальчики, прекрасные отроки с нежным пушком на щеках... Тогда искусство было
благородно, любовь была благородна, сцена и жизнь не знали того похабства,
что творится сейчас!

- Юра! - Никита встал между Таней и Огневым.

- Современный театр - это хлев и сортир! А кино - что можно сказать о
кино, если оно началось с бардака, со жлобской утехи, с навозной жижи! Вера
Холодная, страсти-мордасти, прибытие поезда!

Никита крепко взял его под локоть и потащил к дверям.

- Бабам место у плиты, над лоханкой с грязным бельем, за коклюшками! -
орал Огнев. - Недаром говорил великий дуче...

Тут он внезапно обмяк всем телом, привалился к Никите и заплакал.
Смущенный Никита пожал плечами и обернулся ко всем, кто наблюдал эту нелепую
сцену.

- Допился черт те до чего, - с досадой сказал он. - Придется увезти его,
чтобы кайф не ломал... Я еще вернусь.

Последние его слова были адресованы Тане, но, кажется, только она одна и
поняла это. Никита накинул на Огнева полушубок, нахлобучил шапку и,
прислонив кумира юных дев к стеночке, поспешно оделся сам.

- Не прощаюсь, - бросил он у дверей и вышел, поддерживая Огнева за талию.

- Зря пригласили этого психа, - прокомментировала Ира. - Он когда выпьет,
всегда такой.

- Нормальный педик. - Анечка презрительно пожала плечами. - А не
приглашать его на междусобойчики нельзя. Он злопамятный. И со связями. Если
обидится, можно надолго без работы остаться.

- Скатертью дорожка! - сказал Вильям Шпет. - Кстати, а не выпить ли нам
по этому поводу?

Иван, доселе дремавший, положив голову на стол, встрепенулся и пододвинул
к Шпету пустой стакан. Этот жест повторили Володя с Пашей и Алина. Остальные
воздержались.

- Лучше чайку, да под рябиновку! - сказал Белозеров. - Хозяюшка, не в
службу, а в дружбу, организуй... Скульптор, у тебя гитара далеко?

Шпет, не прекращая разливать, отвел свободную руку куда-то в сторону и
вверх, а опустил ее уже с гитарой.

- Ну ты даешь! - восхищенно сказал Белозеров. - Тебе бы в цирке
выступать.

- Вся наша жизнь - сплошной цирк, - глубокомысленно изрек Шпет,
протягивая гитару Белозерову.

Тот прошелся по струнам, повернул два колка, еще раз прошелся, подпевая
себе под нос, и дал полнозвучный аккорд.

- Для разгона! - объявил он и запел:

Здравствуйте, дачники, здравствуйте дачницы,

Летние маневры уж давно начались...

И все подхватили:

Лейся песнь моя, любимая,

Буль-буль-буль бутылочка зеленого вина!

Хоть все и были вполпьяна, получилось стройно, красиво. "Артисты, -
подумала Таня. - Все-таки школа..."

Допев песню про бутылочку, Белозеров без паузы завел новую:

Многая лета, многая лета,

Православный русский царь!

Многая лета, многая лета,

Православный государь!

Славны были наши деды,

Знали их и швед, и лях!

Развевался стяг победы

На полтавских на полях.

Многая лета, многая лета...

- Эх, и залетишь ты когда-нибудь, Белозеров, со своими монархическими
наклонностями, - заметила Ира, когда тот закончил марш, убедительно
изобразив голосом трубу.

Белозеров, держа гитару на отлете, наклонился и поцеловал Ире ручку.

- В полном соответствии с амплуа, мадемуазель, утвержденном Госкино и
прочими инстанциями, - не без грусти сказал он. - Я же не виноват, что мне
приходится играть исключительно беляков и прочую Контру. Желаете что-нибудь
революционное?

Он провел пальцем по струнам и гнусаво загудел:

- Мы жертвою пали в борьбе роковой... Впрочем, это больше по части
своевременно покинувшего нас товарища Огнева... Танечка, а где же ваш
знаменитый "Воротник"? Он, по-моему, больше в тему. Просим.

Все захлопали в ладоши и хором подхватили: "Просим! Просим!", прямо как в
пьесе Островского.

Таня вздохнула и запела. Белозеров подыгрывал, остальные подпевали. Было
бы совсем неплохо, если бы в хор не встряли Иван с Володей. После второго
куплета Белозеров даже шикнул на них:

- Не лажайте!

Те на мгновение замолчали, но потом снова открыли пасти и заголосили,
восполняя отсутствие голоса и слуха диким энтузиазмом.

- Этим больше не наливать! - сказал Белозеров, когда песня была допета.