Чтение 32–й страницы книги ~Убийственное лето~

широко раскрыв глаза. Говорю: "Надеюсь вас увидеть в другой раз и не
падать в обморок, как идиотка". Он смеется: "Ну знаете, в этом все-таки
что-то было". Думаю, он вспоминает цвет моих штанишек или еще что. Затем
приподнимаю плечо с видом невинной простоты, которой стыдно, как писюшке.
Но мне плевать на него.
На улице он предлагает подвезти меня. Я жму ему руку, говоря - нет,
встреча назначена тут рядом. Ключи от квартиры лежат в сумке, я рада, что
сумела избежать приставаний, даже чувствую себя лучше. Он замечает: "Вы
теперь лучше выглядите. Когда я вас увижу снова?" Руку отнять невозможно,
он явно решил оставить ее себе в залог. "На будущей неделе. Я сообщу вам и
сама угощу вас аперитивом. В моей квартирке". Ну и глаза у него! Он уже
мечтает об этом. "Замечательно", - отвечает он.
Ухожу. Спускаются сумерки, и опять доносится музыка. Пинг-Понг
собирался поехать потанцевать вместе с братьями в город, но я сказала, что
ненавижу сутолоку в день 14 июля. А на самом деле просто боюсь, что не
сдержусь при Бу-Бу и Мари-Лор.
Лебаллек ждет меня за рулем на условленном месть Сажусь рядом, ворча на
его шурина: "Ну и прилип. Никак не отпускал". А затем: "Вы сердитесь?
Клянусь, я очень нервно чала, боялась, что вы не станете ждать. К тому же
мне стало нехорошо из-за жары и волнений". Он меня успокаивает стискивает.
Говорю: "Прошу вас, не здесь". И, сладкая как мед, продолжаю: "Смотрите" -
и показываю ключи. Он серьезно улыбается, и мы сидим, уставясь в ветровое
стекло, словно два героя романа, думая о своей великой любви и том, как мы
встретимся в нашем гнездышке.
Затем я выпускаю когти: "Ваш шурин, видать, порядочный юбочник". Даже
не глядя на него, знаю, что он злится. И мрачно произносит: "Он к тебе
приставал?" Я вздыхаю, говорю: "Приставал. Я вся дрожала от страха, да.
Сама не знаю, как мне удалось его угомонить. Этот тип явно озабочен". И
даю ему вволю подвигать скулами, пока не сломает их вовсе. Потом добавляю:
"Извините, что я так говорю о вашем шурине, но я уже дважды оставалась с
ним наедине, и дважды мне было страшно". Он отвечает: "И неудивительно.
Еще бы. Совсем неудивительно". И опять обнимает меня гладит по спине,
словно мне холодно. Конец эпизода. На моих часах без четверти девять, часы
в машине не ходят. Погибель вероятно, уже подобрал полицейский фургон.
Говорю: "Мой дорогой, мне надо идти". Печально так. Он еще целует меня
тысячу лет, я так вздыхаю, что трещит платье, и вылезаю. Смотрю ему прямо
в глаза и говорю с убитым видом: "На будущей неделе я не смогу приехать.
Вы меня не забудете?" Он тотчас спрашивает: "А когда?" Обещаю позвонить,
чтобы услышать его голос и назначить день. Я буду осторожна и заговорю о
книжных полках. И стану ждать в гнездышке. Не позднее вторника, ей-Богу.
Мне та хорошо, что я почти верю в свои слова. Честно, меня буквально
распирает от переживаний и вздохов, даже горло пересохло. Покончив с
этими, поеду в Париж сниматься в кино.

ПРИГОВОР (11)

В час ночи Погибель останавливает свою развалюху перед воротами моей
дурехи. Сама ревет. Я ее утешаю: "Хватит же, черт возьми! Вы не поможете
мне, если будете плакать, как идиотка". Поворачиваю ее к себе. Она пялит
на меня большие глаза и говорит: "Я не могу, просто не могу не плакать".
Погасив свет, обнимаю ее тысячу лет. А та снова плачет, икает и опять
плачет, когда я вытираю рукой ее лицо. Так проходит еще тысяча лет.
В конце концов говорю: "Вы же знаете, что я живу у Пинг-Понга". Но та,
как психованная, озирается и заливается снова. Мы едем из Брюске, где она
угощала меня омлетом и салатом. Ревела она уже при выезде оттуда и не
прекращала всю дорогу. Я призналась, что меня шантажируют два мерзавца,
грозят изуродовать, сделать калекой или даже убить, да еще склоняют к
этому самому. Бедная кретинка никак не могла понять к чему. Когда же я
объяснила, что они сняли мне квартирку, где я смогу принимать мужчин, она
закрыла рот рукой, и слезы так и потекли. Просто непонятно, как мы
доехали, не включая дворники. Она раз пять тормозила и, упав головой на
руль, все плакала и плакала. Я плакала вместе с ней. Во мне что-то от
обезьяны. Начинаю подражать человеку, который рядом со мной.
Мы сидели на первом этаже ее дома, когда мне пришла в голову мысль. Еще
там, крепко обняв ее, я учительским тоном объяснила, что она должна
сохранить все в тайне. Когда я выйду замуж, эти мерзавцы оставят меня в
покое. Иначе... Она подняла голову и бесстрашно посмотрела красными от
слез, внимательными глазами. "Иначе?" Я ответила: "Мне так или сяк
придется отделаться от них. Или я расскажу все Пинг-Понгу, и это сделает
он".
В машине я попросила ее: "Погибель, отвезите меня домой. Иначе я не
смогу объяснить, почему вернулась так поздно". Она много раз подергивает
головой, повторяя "да, да", сдерживая рыдания, и мы пускаемся в путь.
Проезжая деревню, я видела, что у Ларгье и наверху у Брошаров еще горит
свет. У моей матери тоже горит свет. Утешая эту балду, не отрываясь гляжу
в то окно так, что в глазах темнеет. Затем пытаюсь как-то привести в
порядок волосы, но понимаю, что это бесполезно. Все равно Пинг-Понг
увидит, на кого я похожа.
Погибель тормозит перед раскрытыми воротами. Вылезаю. Фары освещают
двор, и я вижу убегающую кошку. Когда матерь всех скорбящих видит кошку
около своих кроликов, считай, кисоньки уже нет в живых. Говорю Погибели:
"Я вам доверяю. Но вы представить себе не можете, что со мной будет, если
вы кому-нибудь все расскажете. О полиции и думать нечего, вам понятно? Мне
никто не поверит. Это вполне приличные люди, совсем не какая-нибудь шваль
или сводники, какими их описывают. У них жены, дети и... длинные руки.
Если меня убьют, то не найдете даже моего трупа. Так они поступили с
другими".
Она снова закрывает рот рукой. Однако больше не плачет. А это еще хуже.
Смотрит на меня так, словно меня уже разрезали на куски. Просто не знаю,
как она доберется домой. Говорю: "Ладно, ладно. Надеюсь, вы поняли. Кроме
вас, единственным человеком, которому я все расскажу, если дел обернется
скверно, будет Пинг-Понг". Показав пальцем на лоб, требую: "Пусть это
останется здесь" - и вылезаю из машины. Она пытается схватить мою руку и с
отчаянием глядит на меня безумными глазами. "Не беспокойтесь, - говорю, -
я буду осторожна". Вырываю руку, хлопаю дверцей и быстрым шагом
направляюсь к дому. Она кричит мне вслед: "Элиана!" Я оборачиваюсь и
довольно громко уговариваю: "Жду вас завтра. Уверяю, мне лучше. Поезжайте
осторожно. До завтра!"
На кухне меня ждет не Пинг-Понг, а свекровь. Она в старой ночной
ситцевой сорочке стоит около стола. Прикрыв дверь, прислоняюсь к косяку.
Она сердита, но, увидев мое лицо, скорее удивлена и спрашивает: "Что
случилось?". Закрываю глаза. Мне слышно, как отъезжает Погибель. Говорю:
"Я упала в обморок у мадемуазель Дье. Мне было очень плохо". Слышно только
ее сопение. Она говорит: "По тревоге подняты все пожарные. Над Грассом
страшный пожар". Я бросаю в ночь: "Бедный Пинг-Понг".
Открыв глаза, вижу, как она в своих туфлях подходит ко мне. И смотрит
без злости, но и без любви. У нее смуглое лицо в морщинах. Глаза выцвели.
И она произносит: "Идем. Тебе надо поспать". Мы поднимаемся наверх, и там,
прежде чем войти к себе, я целую ее в щеку. Она пахнет, как и глухарка. И
говорит: "Я положила тебе на постель старую накладную. Человек, который
привез механическое пианино, был хорошим знакомым моего мужа. Его звали
Лебаллек".
Я думаю о Погибели, которая сейчас возвращается домой через горы, и
говорю устало: "А мне-то что до этого?". Она не обижается и отвечает: "Мне
казалось, тебя это интересует. Я перерыла весь дом, прежде чем нашла эту
накладную". Опустив голову, говорю: "Мне почудилось, что я однажды видела
ваше пианино, когда была еще маленькой. А мне эти годы очень дороги". С
минуту она молчит, а потом кивает: "Понятно. Это, пожалуй, единственная
вещь, которая мне понятна в тебе".
Оставшись одна, беру накладную, надеваю очки и читаю. Передо мной
потертая бумажка, суммы в старых франках, с фирменной печатной маркой
"Фарральдо и Сын". Ее выписали 19 ноября 1955 года, внизу выведена с
усердием подпись: "Монтечари Лелло". А рукой матери Фарральдо вписано имя
водителя грузовика - Ж.Лебаллек. Внизу можно прочесть: "Оплачено наличными
21 ноября 1955 г." - и роспись. Вынимаю из сумки визитную карточку
Лебаллека, там записан адрес столяра для полок. За двадцать лет почерк
нисколько не изменился. Но я сейчас больше думаю о Погибели, чем о нем.
После долгих размышлений и колебаний за последние дни я приняла в Брюске
окончательное решение.
Засыпая, я еще слышу запах мадемуазель Дье, смешанный с духами Диора.
Страшная штука - запах. Мой папа... - стоп! Моя мама. Вот чей запах я
люблю больше всего. Бу-Бу? Отметаю мысль, что он где-то на танцах.
Вероятно, спит в глубине коридора. Я больше не сержусь на него. И еще
передо мной мелькает дорога, освещенная фарами. Отче наш, иже еси на
небеси, сделай так, чтобы она благополучно доехала до дома!
Просыпаюсь на заре вся в поту. Приснился страшный сон. Ставни я не
закрыла, и холод залез в комнату. Слышно, как внизу Микки готовит себе
кофе. Пинг-Понг не вернулся. Подхожу к шкафу проверить, на месте ли
флакон, и вынимаю его, чтобы взглянуть еще раз. Мне приснилось, что
отравлена была моя мама, причем в баре Диня на моих глазах. Я знаю, что
она умрет, и громко кричу. Потом у нее рвут волосы, и все лицо ее залито
кровью.
Там и мадемуазель Дье, и Пинг-Понг, и Туре. А вот Лебаллека нет. Все
говорили, что он скоро придет, и смеялись, заставляя меня есть волосы моей
матери.
Не помню, сколько я еще простояла так голая посреди комнаты,
прислушиваясь, как внизу Микки пытается завести свой грузовик. Иду к окну.
Не понимаю, почему он уезжает так рано в день 14 июля. Возможно, у него