Морозов, Струмилин и Воронов, - и вс". Самолет сесть не сможет. Надо ждать
вертолета с материка. А сейчас гнать вертолет - в туман, в низкую
облачность, за две тысячи километров - дело трудное, рискованное, а
главное, требующее времени.
сладко зевнул.
представлял себе и держался с поразительным хладнокровием и спокойствием.
сразу же стало легко и свободно. Он засмеялся.
болеть.
дам.
кружкой в другой. Он подошел к Струмилину и стал что-то говорить. Но ни
Струмилин, ни Воронов, ни сам Морозов ничего не услыхали. Морозов не
слыхал сам себя. Все слышали артиллерийскую канонаду. Струмилину
показалось, что бьет дивизионная артиллерия перед началом генерального
наступления. Массированный, тугой гул стоял в воздухе.
увеличивающаяся гряда торосов. Лед дыбился, играя под солнцем, потому что
он был мокрый. Лед переворачивало, вырывало из толщи, из монолита -
синего, будто выкрашенного синькой; лед несло вперед со страшной, видимой
скоростью. Ледяной вал двигался, и было видно, как он двигался: прямо на
зимовщиков, сокрушая на своем пути оставшуюся посадочную площадку.
лед стал красным. Морозов хотел было крикнуть Воронову что-то, но понял,
что тот все равно ничего не услышит, Морозов ничего не крикнул Воронову.
Он схватил тяжелый ДАРМС и начал оттаскивать его в сторону - туда, где
ледяной вал не должен был пройти.
Все равно сесть сюда нельзя".
Струмилиным. Он поднял Струмилина на руки и побежал в сторону. Там он
положил его и вернулся к ДАРМСу. Воронов уже стоял рядом с ДАРМСом, и они
начали вдвоем оттаскивать его в сторону - ближе к Струмилину.
замуровывая людей в ледяной коробке.
им еще надо было успеть оттащить в сторону МАЛАХИТ. Когда-нибудь сюда
прилетит вертолет и возьмет эти приборы. Так нужно для науки. Так должно
поступать ученому в минуту смертельной опасности.
секунду, прислушиваясь к самому себе. Боль снова родилась в сердце и
быстро разбежалась по всем телу. Струмилин по-бычьи нагнул голову и пошел
на помощь Морозову и Воронову.
льда.
неуклонно, как возраст. Струмилин прошел в палатку, на которую двигался
вал. Он настроился на Брока и закричал в микрофон:
ее!
вал и ничего не было слышно. Вдруг рев ломающегося льда прекратился, и
настала тишина.
сесть в этой западне, когда площадка крохотна и с обеих сторон торосы!"
шепот, чтобы там не поняли его крик плохо. - Не смейте, сумасшедшие! Я
говорю, не смейте! - и он снова начал кричать, сам не замечая того.
Надо было посадить машину на маленькую площадку, ограниченную со всех
сторон торосами.
знаем, на что идем: и Годенко, и Н"ма, и Муромцев, и Володя, и Геворк. Но
мы идем на это не потому, что нас "поднимают" чьим-то именем. Просто мы не
можем не идти. И на фронте люди шли потому, что не могли не идти, а не
потому, что их "поднимали".
бы не поверил, но они посадили самолет в эту ледяную коробку.
желаемое.
л а н е т ы, он делается беспомощным подданным ее. И еще: когда человек
делает мужественное и доброе, он всегда должен з н а т ь, что все будет
так, как он задумал.
стометровой западни. Иначе не может быть. Иначе будут бред и ерунда. В
жизни не может быть бреда, если мы его не допустим. Мы сами. Он,
Струмилин. Он, Богачев.
о б я з а н сделать. Он не мог этого не сделать, и он сделал э т о. Теперь
ему стало весело и спокойно. Ему давно не было так весело. Он вытер лоб и
засмеялся. Но он недолго смеялся. Он замолчал, удивленно посмотрел на
Павла, но уже не увидел его. Он стал оседать и наваливаться на плечо
Павла, и видел он только одно небо, которое неслось ему навстречу. А потом
он перестал видеть небо. И перестал слышать рев мотора. И перестал ощущать
штурвал, обтянутый кожей, чтобы удобней было держать его при взлете в небо
и при посадке на землю.
блистательной удачей: сегодня в утренних газетах ее работа в фильме была
признана прекрасной.
звонками она ходила по квартире, прижав к груди руки.
заплакать, чтобы не было так ужасно больно, но она не могла заплакать.
Когда очень больно, тогда не плачут.
Шереметьевском?
увидела отца. Звонить - как по команде - перестали. Все получили газеты, и
все увидели человека в черной рамке.
казались ей холодными и дрожащими. Она ходила по квартире все быстрей и
быстрей, не в силах остановиться. Потом она взяла ключи от гаража и пошла
туда. Она вывела отцовскую машину и поехала во Внуково. Она неслась по
шоссе с такой скоростью, с какой всегда ездил отец. В березовой роще она
резко тормознула. Она вспомнила, как отец привозил ее сюда, маленькую, на
автомобильные соревнования. Он тогда поил ее березовым соком. Женя шла по
березовой роще. Быстро темнело. Она искала ту березу, соком которой поил
ее отец. Женя сердилась, что не могла вспомнить ту березу. Она
остановилась около большой черно-белой березы и прижалась к ней лбом. А
потом стала легонько ударять по стволу. Она стала его бить кулаками,
потому что береза как стояла тогда, в ту весну, так и сейчас стоит и еще
много десятилетий будет стоять, если только ее не срубят. Женя била
кулаками бело-черный ствол березы, и все в ней гневалось: отца нет, а
теплая, спокойная береза стоит здесь, и ей совсем не больно и не страшно,
что он больше н и к о г д а не придет сюда, и не будет рассказывать
смешных историй, и не будет поить ее с о к о м, и не будет молча
сердиться, и не будет летать в с в о е н е б о для того, чтобы всегда
возвращаться на с в о ю з е м л ю.
Белов Вольф
Конан-Дойль Артур
Доценко Виктор
Орлов Алекс
Акунин Борис
Шилова Юлия