квартира имелась, снятая в складчину, там и несли службу ночную; Рыжуха,
как мать и женщина, переживала, но смирившись с неизбежностью
происшедшего, переживания старалась умерить из-за бессмысленности их,
утешая себя скорым явлением блудной дщери на побывку, на отдых - только
дурачки да завистники думали, что промысел в неизменном дурмане, дыму да
скачках с машины на машину не изматывает до нутряной дрожи; на побывке
Рыжуха отпаивала дочь парным молоком с пирогами домашней выпечки, а после
трапезы дочь вываливала на стол, крытый клеенкой, улов, и Рыжуха с
умилением взирала на необыкновенные вещицы и всякие финтифлюшки,
назначения коих и смутно не угадывала, а когда дочь царственно протягивала
ладонь, приговаривая - тебе, мать - смущалась, махала руками в робком
протесте.
мужская красота, блеснула неожиданно в мертвенном свете фонаря уколола
Рыжуху мыслями о несуществующем зяте-красавце, о дочери, обласканной не в
погашение произведенных кавалером трат, о внуке и всем таком для многих
обыденном, а для других - нелепица, вроде паровоза без крыльев, летящего
по воздуху; приснилось ей однажды в жару в дреме за красной бочкой:
паровоз запросто парил в воздухе, поражая необыкновенной паровозьей
легкостью, а из чрева квасной бочки неслось, нарастая, крещендо: наш
паровоз вперед лети!.. и он летел так всамделишно, что Рыжуха дернулась в
поту и локтем зацепила кружку под трехкопеечную заливку, звон стекла об
асфальт пресек полет паровоза и чудные слова - наш паровоз вперед лети! -
смолкли вместе с мелодией и вместо дивного полета перед Рыжухой замаячил
дружок Стручка на костылях, потерявший ногу по пьянке под маневровиком и
требующий квасу для залития нутряного огня и праведного негодования от
того, что неизвестная Рыжухе сволочь толкнула пиво налево.
притворил за собой перевязанную тряпкой, будто раненную дверную ручку.
Если б не Боржомчик, Туза в зал не пустили бы, но официант, будто
полководец с холма, как поле брани узревал орлиным взором весь зал и сразу
смекнул, что Туз треф ввалился не рассиживать в гульбище, а в розыскном
зуде по Мордасову. Боржомчик волок Туза меж столиков, тягостное зрелище -
не вписывался укутанный в лохмотья Туз в веселящуюся пригородную буржуазию
с наехавшими из Москвы ценителями местной ухи и возможности искупаться
глухой ночью с дамами в темном пруду, что снимало множество проблем разом;
чутье подсказало Шпындро, что надо ускорить отъезд из кабака тутошнего,
во-первых, и отъезд во враждебную даль, во-вторых и в главных. Аркадьева
уже выла от очередей, и Шпындро уверяя дружков на службе, будто не сильно
тяготится неустройством отечественного быта, ловил себя на мысли, что
уверения его звучали с каждым разом все фальшивее.
явной погибелью другого свойства: жалела себя нестерпимо и время, текущее
уже годы и годы меж пальцев без смысла, сейчас капало на чудо-ноги в
убойных туфлях обжигающим расплавом невозратимости; разящий табачищем
Филин, будто и произносил приговор, будто и сам значился приговором:
ничего не изменить!
более от слов Туза треф; наконец приемщик матерно прервал осведомителя и
тычком руки отправил вон.
в молодости: господи, до чего же затравили домашние, жена-уродина в
пуделиной прическе, дочурки неискренние в доброте и лютые в злобе; Филин
погладил Настурцию, желая ободрить, мол, ничего, все устроится, такая
красавица, вспомнил о своих и осекся. Ничего не устроится! Беда не снаружи
подстерегает этих девок, что его наследниц, что эту за столом, беда у них
внутри гнездится, вроде наново крашенной машины с насквозь проржавевшим
кузовом, для глаз - загляденье, а пальцем ткни, сыпется труха. Филин
хлебнул коньяка, слабо узнавая людей вокруг, и только Шпындро связывал с
реальной жизнью, и Филин пытался припомнить, что за такой прием и, хотя
питейные приемы уже отгремели, вышло их время, может, какой внеочередной,
исключительный задали с горячительными напитками, но кто и где, убей бог
не вспомнить; одно не вызывало сомнений: Шпындро маслит Филина, улещает,
обхаживает, оно и понятно - отъезд предвиделся нешуточный. Только б сердце
не подвело и вспомнил сразу в страхе: валидол и нитроглицерин в другом
пиджаке, хоть и рассовал повсюду, а этот-то заштатный костюмчик, как раз и
не снабжен целебными помогами. Филин потянулся к беломору - отвлечься от
дурного. Нога Настурции с белым полным коленом уже не искала его брючины и
похмельно, разочарованно подумалось: все проходит - годы, любовь, уважение
близких, миги радости, и только остается, как недостижимый пик
альпиниста-фанатика проклятая дача - последнее дело жизни, крест на его
совести, верная путевка в ад.
линованный клочок. Счет. Мордасов вытянул бумажник, отцепил английскую
булавку, успел заметить: как ни пьяны гости, все догадались отвести глаза,
будто ничего не происходило, будто сидели за так... Четыре зеленых легли
одна на другую. Мордасов прихлопнул их ладонью: эх черт! а снадобья для
бабули?! из-за лекарствий весь сыр-бор, наклонился к Филину, и, забыв
напрочь имя-отчество начальника, проворковал:
Филина, уточнил, - понадобится еще заехать к бабуле, даже волшебство за
один раз не срабатывает.
Это ж Шпындро и притащил сюда в пригород к знахарке, войдя в мое
положение; утром все шло без затей: участок подмосковный, бочка с
малосольными огурцами, бабка под лоскутным одеялом, и внучок ее хитрован
немалый, и святая вода в бутылках из-под виски. Вот она дружба народов! В
шотландские прямоугольные бутылки заливают нашу российскую, освященную
серебром или крестным знамением или что там бабка вытворяет? На все
пойдешь, когда тело, будто не твое, а вся боль вокруг как раз вроде только
тебе предназначается... Э-эх! А потом поехали домой и вроде выезжали на
площадь, а тут грузовик попер навстречу синерылый и поддал, как следует, и
Филин потерял сознание. Или не потерял? Ну как же... лежал в пыли, а эта с
круглыми коленками прыгала вокруг и мочила пузырчатой гадостью с кислым
запахом и рубаху на нем разодрали и увидели русалок в непристойных позах,
а еще там крутилась милиция. Фу, черт, может красные околыши зафиксировали
татуированные темки? Да нет, чушь - моя грудь, что хочу то и ворочу, то
есть накалываю, а ведь случалось, на пляже жена рядом стеснялась лежать, и
он все больше загорал на животе и спина лупилась и уж когда невтерпеж
становилось, припекало до дурноты, скрещивал руки на груди, прикрывая, как
получится, прелести синеколотых девок и шагал к морю, а вот баню не с
каждым мог себе позволить, есть люди - не понимают, хотя в его окружении
таких мало водилось, все больше в наколках, но он шибко лишнего
разрисовал... и чего этот, кто платил, хочет от него, видно надо
расщедриться визиткой, он вытянет ее медленно, не отрывая глаз от Шпындро,
если не след визитку выпускать из рук, Шпындро предостережет жестом ли,
движением глаз.
достиг, медленно протянул Колодцу, Шпындро в этот миг удумал протанцевать
с Настурцией и маневр с подстраховкой у Филина не удался - пришлось
вручить визитку Мордасову. И черт с ним! Ну позвонит, ну скажу - через
неделю, а потом - еще через неделю, а потом еще раз, так и сойдет на нет,
не впервой. Филин, наконец, раскурил папиросу и живительная струя - сила
привычки - прочистила мозги, и дача встала, как соседний стол, живьем -
каждая доска видна, каждый кирпич фундамента и приплясывающий Шпындро не
предполагал, что Филин накрепко увязал его, Шпындро, отъезд и завершение
дачи и только наблюдательный Мордасов заметил особый блеск в желтоватых
глазах, и природу этого блеска приемщик ни с чем не перепутал бы.
струны, певица медленно передвигалась по серпу в серебряных звездах от
предшествующих новогодних увеселений, волоча шнур микрофона и украдкой
поглядывая под ноги: мягкая партнерша Настурция, податливая, руки
доверчиво лежат на его плечах, запах тонких духов чуть кружит голову,
растворяя мерзкое окружение и оставляя двоих в танце наедине. Шпындро
слегка потерся щекой - жаль брился утром, небось отросла щетина! - о щеку
Настурции и движение это сразу сблизило, будто заключили сговор в тайне
ото всех и никто уже не в силах им помешать. Музыка приглохла, вбирая
гомон застольных кутежей, и погруженные во мрак стены уплыли в стороны,
очертания лиц и предметов растворился и лишь запах духов и живое
человеческое тепло оставались рядом; Шпындро теснее прижал Настурцию и еще
раз потерся щекой, женщина, едва тронула его шею губами и затихла.
начало новой жизни с новой привязанностью: вот они разменялись и
съехались, вот обставляются совсем по-иному, вот покупают всякие-разные
вещи, вот машину, и, наконец, смыв недоверие, рожденное недавним разводом
Шпындро - обождут год, два или три - и наконец, одаренные прощением,
ринутся в отъезд в дальние страны; Игорь Иванович там уже совсем с другим
человеком, присутствие коего не раздражает, не заставляет умолкать на дни
или недели, не принуждает корежить себя, изображая то добытчика, то
весельчака, то умницу, то невесть кого, лишь бы не хуже других.
Прокручивая с невиданной скоростью обустройство новой жизни, Шпындро даже
оставил место двум-трем мелким размолвкам, как раз для триумфа последующих
бурных примирений, явственно свидетельствующих, что на этот раз -
накрепко, обоих спаяло, свело навсегда. Кто не играл в такую игру под
вечер в танце, под накатывающими волнами звуки музыки и обещающими
неведомые радости запахами неизвестных духов!
всех: противоположнополые коллеги по игрищам в воображении хоть малость
верили в их реальность, Настурция как раз тем и превосходила прочих, что
Володихин Дмитрий
Прозоров Александр
Андреев Николай
Посняков Андрей
Конюшевский Владислав
Корнев Павел