Чтение 33–й страницы книги ~Экипаж "Меконга"~

ручку из слоновой кости. Он посмотрел на лезвие и ахнул. По
седовато-голубой стали шли дымчатые, переплетающиеся узоры.

Это был индийский булат "вуц" - сталь, сочетающая высокую твердость с
прекрасной вязкостью.

Закалка в теле живого барана вовсе не вызывалась технологической
необходимостью, но в те времена, когда сущность термической обработки была
неизвестна, процесс закалки связывался с мистическими представлениями.
Считали, что закалка холодного оружия должна сопровождаться смертью живого
существа.

Во времена крестовых походов особо надежным считалось оружие,
закаленное в теле вражеского воина.

Все чаще влекло Федора к палаткам сикхов. Ему нравились эти простые и
суровые люди - с ними можно было говорить не таясь, они не морочили голову
туманными словами. Вроде не похожи эти самые сикхи на разбойников и
воровских людей, думал он. Уж скорее, по правде, Лал Чандр на истинного
душегубца смахивает...

Но больше всего Федора тянуло к Бхарати, дочери седобородого плотника.
Девушка смеялась, когда Федор пытался разговаривать с ней на диком
смешении языков. Она была как-то не по-здешнему весела и жизнерадостна.

Душными вечерами они сидели рядом на краю бассейна, опустив босые ноги
в прохладную воду. Федор, забываясь, подолгу говорил ей что-то по-русски,
а девушка слушала, склонив черноволосую голову и широко раскрыв глаза.
Звуки чужого языка, казалось, зачаровывали ее, как чаруют змею монотонные
звуки пунги [пунга - род дудки].

Он говорил ей о своей далекой родине, о ее лесах и снегах, о реках,
которые делаются зимой белыми и твердыми как камень. Рассказывал о больших
кораблях с высокими мачтами и тугими от ветра белыми парусами, о громе
пушек у Гангута. И о весенних зеленых лугах говорил он ей, и о звонких
жаворонках в голубом поднебесье...

Понимала ли его Бхарати?

Наверное, понимала. Разве в словах дело?

Искоса поглядывала она на Федора. При свете звезд его лицо со
вздернутым носом, с закинутыми назад светлыми волосами и русой бородкой,
чуть кудрявой и мягкой, казалось ей лицом неведомого северного бога. Она
знала, что при свете дня его глаза синие, как вода в океане.

Бывало, Федор спохватывался, умолкал смущенно и переходил на обычную
тарабарщину. Тогда она смеялась и болтала смуглыми ногами в воде бассейна.
Потом вдруг, присмирев, долго сидела молча. Или принималась рассказывать
Федору на западнопенджабском наречии о своей коротенькой жизни, о
странствиях с отцом, о зимних муссонах, дующих с суши, и о летних
океанских, несущих дожди, о жарких пустынях и ядовитых болотистых
джунглях.

А Федор, вслушиваясь в полузнакомую речь, в звенящий, высокий голос
девушки, глядел на ее удлиненные темные глаза и черные косы, перекинутые
за плечи, на ее тонкие и сильные руки...

Лал Чандр почти все время проводил теперь в обновленном храме, по ту
сторону пустыни Гхал. Иногда он приезжал домой, и тогда Федор показывал
ему все сделанное в его отсутствие.

По привычке, крепко вдолбленной великим государем в удалые головы своих
сподвижников, Федор на все работы имел календарное счисление - "какая
работа противу которой приуготовлена быть долженствует и в какой день
завершение оной иметь надлежит".

Чертежи Федора, выполненные с большим тщанием, резко отличались от
грубых эскизов Лал Чандра. Федор строго выдерживал масштаб, потому что в
те времена не проставляли размеры. На свободном месте вычерчивалась точная
масштабная линейка, как теперь - в нижней части географических карт. При
работе размер узнавали, взяв его ножками циркуля и перенеся на масштабную
линейку.

К каждому чертежу Федор прилагал подробное "исчисление, сколько чего к
строению надлежит", - лесу, меди, железа, канатов...

На этот раз Лал Чандр очень внимательно просматривал представленную
Федором смету: сколько леса нужно на постройку желоба для отвода воды от
верховья водопада до храма Кали, у которого будет установлено гигантское
колесо.

По расчетам Федора желоб должен был пропускать водяной поток шириной в
две с половиной сажени и глубиной в сажень.

Предполагалось во время засухи, когда речка пересохнет, перегородить
русло немного выше водопада плотиной, пробить правый, скалистый берег
тоннелем и через примыкавшую к берегу ложбину желобом на высоких свайных
опорах довести-воду до храма на расстояние около ста сажен. Здесь вода
должна была обрушиваться на огромное колесо и, отдав ему свою силу,
стекать затем в речку по канаве, которую рыли уже теперь.

Желоб и свайные опоры Федор запроектировал бревенчатыми - не потому,
что он был русским инженером и привык пользоваться этим материалом "для
завоцкого и плотинного строения", а потому, что желоб из каменной кладки
на двенадцатисаженной высоте было бы гораздо труднее закрепить. К тому же
он весил бы много больше деревянного и потребовал бы мощных и частых опор.

Да и деревянный желоб таких размеров, наполненный водой, получался не
легкий; поэтому опорные сваи надо было ставить не реже чем через каждые
две сажени.

На все это требовалось около тысячи трехсаженных бревен толщиной не
меньше фута.

Для безлесного Пенджаба это была огромная цифра.

- Правильно ли ты исчислил, юноша? - хмуро спросил Лал Чандр.

- Я цифири и циркульному действию обучался у самого Леонтия Филиппыча
Магницкого, - обиженно ответил Федор.

- Не знаю, о ком ты говоришь. - Лал Чандр задумался. - Хорошо, - сказал
он, помолчав. - Придется мне поехать к радже Мохинджи. В его владениях, в
верховьях реки Рави, есть леса, а где лес - там слоны. Сплавим лес по Рави
до наших мест, а потом слоны перевезут его к храму Кали.

- Слоны? - с интересом спросил Федор. - Слоны перевезут лес?

- Заканчивай здесь колесо и приступай к машине молний, - приказал Лал
Чандр. - Когда лес будет на месте, переедешь с плотниками к храму, будешь
строить желоб.

И Федор приступил к проектированию большой машины молний для храма
Кали.

До сих пор он не имел представления о той страшной силе, удар которой
однажды ощутил.

На своем веку изведал Федор и сабельного удара и пулевого пробоя.
Хорошо помнил, как шведский книпель - снаряд из двух чугунных полушарий,
соединенных короткой цепью, - перебил на их корабле бык-гордень [узел
крепления реи к мачте] и оборвавшийся гротарей (стопудовое бревно) полетел
вниз, круша все на своем пути. Кто-то крикнул: "Фан ундер!" [van onder
(голл.) - "падает вниз!"; в наше время превратилось в предостерегающий
оклик "полундра!"] Матросы разбежались по палубе, а он, Федор, не успел
отскочить - задело его малость, но и от этой малости рухнул он как
подкошенный...

Но пуще прежних потрясений запомнился Федору холод медных бедер богини
Кали, треск голубых молний, запах весенней грозы, и будто тысячи иголок
вонзились в тело. Мгновенная боль, а потом непонятная дрожь и
металлический привкус во рту...

Хорошо понимал Федор: где есть валы да шестерни, никакой бог, хоть и
шестирукая Кали, здесь ни при чем, Просто брахман знает что-то, другим
неведомое.

Федор уже знал, что загадочная сила рождается от вращения диска и может
проходить куда угодно по металлу. Знал, что Лал Чандр умеет копить эту
силу в металлических сосудах, наполненных какой-то жидкостью, что медная
статуя Кали была внутри пустая и залитая той же жидкостью.

Страстно хотелось Федору проникнуть в тайну брахмана и увезти ее с
собой на родину. Еще не зная, как добраться до тайны и как бежать отсюда,
он уже задумывался, через кого добиться, чтобы с глазу на глаз доложить
государю о неведомой силе...

Иногда во время опытов с машиной молний Лал Чандр зажигал в чаше,
стоявшей на медном треножнике, какие-то снадобья; от них шел пахучий дым.
При этом Федор помогал брахману сдвигать и раздвигать бронзовые шары
машины. От разных снадобий и молнии получались разные: то совсем слабые, а
то проскакивали между далеко раздвинутыми шарами.

Каждый раз Лал Чандр записывал, при каком курении какой длины
получается молния. Терпеливо добивался: что жечь, чтобы молния была
подлиннее да поярче. И каждый раз перед тем как попробовать другое
снадобье, лабораторию тщательно проветривали пунками - полотнищами на
рамах, подвешенных к потолку. Их приводили в движение из-под пола рабы Лал
Чандра.

Иногда запах курений напоминал Федору ладан, церковь; казалось, в этом
есть что-то от бога. Но запах ладана сменялся иной раз такой вонью, что
даже бесстрастный Лал Чандр крутил носом, тушил курильницу и проветривал
помещение. Вонь, понятное дело, никак не связывалась с божественным
промыслом...

Эта зависимость между курением и силой молнии каралась Федору особо
таинственной [иногда небольшие примеси некоторых газов к воздуху сильно
влияют на длину пробиваемого искрой пространства].

Все больше убеждался Федор в правоте Рам Даса: злое дело замышлял Лал
Чандр. Не науки ради вызывал он молнии, не только во славу многоруких
идолов курились его адские снадобья...