Почему?! - повторяла она, опаляя его дыханием, пока наконец слова,
произносимые с душераздирающей болью, не перестали для него что-либо
значить.
бормотал Грегори, погружаясь в какой-то абсурд, в какое-то непостижимое
несчастье, в театр неожиданных событий и подлинного отчаяния. Из-под шали,
в которую куталась миссис Феншоу, высунулась темная, скрюченная рука и
крепко схватила его за запястье.
утвердительно закивала, беззвучно рыдая. - Ох, так внезапно, - промямлил
он.
пристально, почти с ненавистью.
но он постоянно отодвигал это от себя, мы вместе оттягивали, у него было
все самое лучшее, что может иметь человек. Я каждую ночь массировала его,
а когда ему было плохо, до рассвета держала его за руку, сидела рядом с
ним, он мог оставаться один только днем, днем он не нуждался во мне, но
теперь ночь, ночь!!!
эхом. Надломленное, искаженное, оно неслось откуда-то из глубины дома, из
мрачной анфилады комнат, открывавшейся за лестницей. "Ночь..." - гремело
над головой женщины. Одной рукой она судорожно вцепилась в запястье
Грегори, другой колотила его в грудь. Удивленный, подавленный такой
откровенностью, такой искренностью и силой отчаяния, Грегори начинал
понемногу осознавать происшедшее; он молча глядел на подвижные огоньки,
освещавшие пустое, устланное коврами место в центре зала.
возгласы потонули в рыданиях. Слезинка блестящим светлячком упала на
лацкан пиджака Грегори; он почувствовал облегчение от того, что она
наконец заплакала. Вдруг миссис Феншоу затихла и удивительно спокойно,
чуть всхлипывая, произнесла: - Спасибо. Простите. Идите, сударь. Идите.
Вам никто не будет мешать. О, никто! Никому, никому...
крик. Грегори испугался, но миссис Феншоу, плотнее запахнувшись в складки
лиловой шали, направилась к дверям. Грегори дошел до коридора и почти
побежал по нему, пока не нащупал рукой дверь своей комнаты.
стол и уставился на свет - до рези в глазах.
странное, хроническое заболевание? Она ухаживала за ним? Только ночью? А
днем? Днем он предпочитал оставаться один. Что у него было? Может быть,
какие-то удушья? Она говорила про массажи. Что-то с нервами? И бессонница?
Возможно, что-то с сердцем? А ведь он казался здоровым. Во всяком случае,
ничто не говорило о тяжелом недуге. Сколько лет ему могло быть? Наверняка
под семьдесят. Когда же это произошло? Сегодня, то есть вчера. Меня не
было дома почти сутки; скорее всего, это произошло утром или днем, а
увезли его вечером. Иначе для чего понадобились бы эти свечи?
- размышлял Грегори. - Феншоу был болен, ему требовался уход, какие-то
длительные, сложные процедуры, а когда же она спала?.."
шкафа старый плащ, оделся и на цыпочках вышел. Дом был погружен в тишину.
В гостиной догорали свечи; в их замирающем свете он сбежал по лестнице.
Все это продолжалось не более тридцати минут, с удивлением отметил он,
садясь за руль. Когда он проезжал возле Вестминстера, пробило час.
- но умер хозяин моей квартиры, и я должен был... э... принести свои
соболезнования.
Комната не изменилась; при свете коллекция фотографий на стенах выглядела
как-то иначе, и Грегори пришло в голову, что в них есть нечто
претенциозное. Шеппард сел за письменный стол, на котором возвышалась
груда бумаг и папок. Он довольно долго молчал. Грегори был еще весь во
власти атмосферы темного, затихшего дома - с внезапно умолкнувшей стеной у
кровати, с угасающими свечами. Он непроизвольно коснулся запястья, как бы
стремясь стереть след прикосновения миссис Феншоу. Сидя напротив главного
инспектора, он впервые за эту ночь ощутил страшную усталость. Ему внезапно
пришло в голову, что Шеппард ждет доклада о его визите к Сиссу. Эта мысль
вызвала у него такое сопротивление, словно он собирался предать кого-то
близкого.
взглянул на Шеппарда. - Мне продолжать?
вечером, поэтому он старался хотя бы не комментировать событий. Шеппард
слушал, откинувшись на стуле, только однажды, когда он услышал о
фотографии, у него дрогнуло лицо.
закончил доклад и поднял голову, он увидел на лице Шеппарда улыбку, тотчас
исчезнувшую.
Шеппард. - Но, как я понял, вы перестали подозревать Сисса едва ли не
тогда, когда он оставил вас одного? Не так ли?
оно и было, хотя до сих пор он не отдавал себе в этом отчета.
рассчитывал на успех. Я действовал по инерции, прилип к этому несчастному
Сиссу, - никого другого под рукой не было, я никого не находил; впрочем,
не знаю, возможно, я пытался его скомпрометировать. Может быть. Ради чего?
Ну, чтобы возвыситься в собственных глазах, - запутывался он все больше. -
Я понимаю, все это лишено смысла, - заключил он. - В конечном счете я
ничего не знаю о Сиссе, не знаю даже того, что он может делать сейчас.
бы Сисса на могиле его матери на кладбище либо на Пикадилли в поисках
какой-нибудь юной проститутки. Примерно таков его диапазон. Не хотел бы
вас поучать, но к таким переживаниям, к моральному похмелью, следует
всегда быть готовым. Что вы собираетесь делать дальше?
общественности, - продолжал Шеппард, сгибая и разгибая в руках
металлическую линейку. - Однако того, чего я опасался, не произошло.
Две-три статьи связывают дело с летающими тарелками, и - парадокс! - это и
положило конец шумихе. Несколько писем в редакцию - и все! Я не
представлял себе, какие размеры обрело в наши дни безразличие к
необычайному. Стала возможной прогулка по Луне, значит, возможно все. Мы
остались один на один с этим делом, инспектор, и преспокойно могли бы
сдать его в архив...
спустя спросил Грегори. - Может быть, сделать это сейчас? Потом я уйду.
Уже поздно, я не хочу отнимать у вас время.
заметив:
не совсем исправен, и качество звука не на высоте. Присаживайтесь ближе.
Внимание!
шум, какой-то стук, треск и далекий голос, искаженный, словно доносящийся
через жестяной рупор:
говорить? У меня был отличный фонарь, жена купила мне его год назад для
ночной службы. Первый раз, когда я там проходил, этот лежал в том же
положении, с руками вот так, а в следующий раз я услышал шум, словно
свалился мешок картошки. Я посветил фонарем через то, второе окно - он
лежал на полу, я подумал, что он вывалился из гроба, а он уже шевелился, у
него ноги двигались. Медленно так. Я подумал, что, может, это мне снится,
и протер глаза снегом, но он продолжал шевелиться и все пытался
перевернуться. Пожалуйста, уберите это, я буду говорить. Пожалуйста, не
мешайте. Господин комиссар, я не знаю, как долго это продолжалось, но
довольно долго. Я светил фонарем и не знал, входить мне туда или нет, а он
там изгибался и переворачивался и так добрался до окна, и мне стало хуже
видно, поскольку он находился под самым окошком, у стены, и продолжал там
шуметь. А потом створка открылась...
что стекло разбито. Может, так оно и было, не знаю. Я стоял с той
стороны... нет... не смогу показать. Я стоял там, а он вроде бы сидел,
виднелась только голова, я мог до него дотронуться, господин комиссар,
расстояние между нами было как до той табуретки, я посветил внутрь, но там
ничего не было, только стружки сверкнули в пустом гробу, и ничего, и
никого. Я наклонился, он был ниже, ноги у него разъезжались, и он шатался,
господин доктор, словно пьяный, весь ходил ходуном и постукивал, как
слепые палкой стучат, это он так руками стучал. А может, у него что было в
руках. Я ему говорю: "Стой! Что ты делаешь? Что это такое?" Вроде я ему
так и сказал.
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Соломатина Татьяна
Пехов Алексей
Флинт Эрик