застольного опыта у него не было, но все же он ухитрился не накапать на
скатерть - льняную, ему показалось, хотя на самом деле то был пластик. -
Ну, за что? За исполнение желаний?
вернется твоя мама - тогда, пожалуй, не откажусь. А пока - давай просто за
то, чтобы все было хорошо!
получился не очень чистым, но пирующих это не смутило. Потом была еще
рюмка, и еще, и кофе в промежутке, закуски остались почти нетронутыми,
потому что все время велись разные разговоры; говорил больше Землянин, а
Сеня слушала и временами вставляла словечко или о чем-то еще спрашивала.
Такие вечера пролетают мгновенно, и когда Землянин взглянул на часы, то
удивленно ужаснулся: - Это мы столько просидели? Второй час! Пора, как
говорится, и честь знать...
чемоданом? Ночью здесь у нас с машинами нелегко...
столько времени у тебя отнял, спала бы давно, ты вон какая измученная.
на девушка. Сеня смотрела на него пристально, и в глазах ее Землянин вдруг
прочитал тоскливый упрек, и не поверил, и одновременно поверил. И невольно
сделал шаг вперед, ногой отодвинув разделявшую их табуретку. А Сеня со
вздохом облегчения одновременно шагнула навстречу, и он обнял ее. Волосы
Сени тонко пахли чем-то горьковатым. Нечаянно закрыв глаза, он нашел ее
губы и долго не отрывался от них.
раз: а что скажет мама? Сеня, чуть высвободившись, шагнула, и Землянин
послушно пошел за нею в комнату - не туда, где оставался чемодан, а в
другую. Там было темно, однако Сеня не стала включать свет, его было
достаточно из окна (на улице еще горели фонари), а главное - он вовсе и не
был им нужен.
10
выпивает, допустим, здесь, то где-нибудь там, вовсе на другом, может быть,
конце города человек, связанный с этим первым какими-то неощутимыми
душевными нитями, выпьет тоже, даже и не подозревая, что это не просто
так, а единство судьбы. И если Землянин, чему мы уже были свидетелями, с
девушкой Сеней выпили на двоих чуть ли не целую бутылку коньяку - ну, не
целую, это мы просто, как говорится, для звону, но уж никак не менее
половины выпили, совершенно точно, - то во многом близкий ему романтик
рынка А.М.Бык совместно со своим компаньоном по бизнесу Федором Петровичем
тоже причастились одновременно. Правда, не на кухоньке, а в неплохом
номере гостиницы "Белград", и не семнадцатирублевого коньяку, а другого -
не можем точно сказать, сколькорублевого, потому что за рубли он, коньяк
этот, называемый также бренди, на данном этапе перехода к регулируемому
рынку и не продается вовсе, - но коньяк был точно другой, слышали мы, что
испанский, то ли "Три розы", то ли другой какой, но с ощутимым запахом
плесени, что в случае с коньяком является достоинством, хотя вовсе
неприменимо к закуске. А кроме того, было их не двое, а трое; третьим был
иностранец, деловой человек из мира желтого дьявола, который там правит
бал, и весело правит, так что бал все не кончается и не кончается, хотя по
всем теоретическим выкладкам уже давно должно было бы наступить похмелье.
Оно, кстати сказать, и наступило, но по какой-то странности не там, а тут
- воистину, в чужом пиру... Так вот, третьим был иностранец, которому,
собственно говоря, и коньяк принадлежал, и номер гостиничный был - его, то
есть, он за него платил волшебными бумажками, бумажками-оборотнями,
имеющими свойство во всем мире превращаться во все, чего душа ни пожелает
- в отличие от наших отечественных, которые, каких ни произноси
заклинаний, так ни во что и не пресуществляются, а остаются самими собой,
желтыми бумажками. Был в номере обширный ковер на полу, и финская стенка,
и картины на стенах, и импортные обои в желтоватых тонах, и глубокие
кресла, напоминавшие рюмочки для яиц всмятку, и просторный низкий стол, на
котором упомянутый коньяк имел местоположение, не в одиночку, впрочем,
были там и другие бутылки, но предпочтение отдавалось именно этой. И - еще
одна странность: разговор тоже шел о восстановлении людей, а в воздухе
витала, хотя по имени никем и не названная, мысль о любви - только на этот
раз любви, так сказать, коммерческой, свое проявление находящей в
кредитах, льготах, взаимовыгодных соглашениях и всем таком прочем.
Разговор велся на русском языке, которым все трое участников собеседования
владели, хотя и не в совершенстве, причем первые двое говорили на нем без
акцента, но грамматически, синтаксически и "стилистически неправильно (так
уж у нас принято даже и в высших - или прежде всего в высших эшелонах
власти), третий же, иностранец, говорил грамматически, синтаксически и
стилистически правильно, но с заметным акцентом, когда вместо четкого и
недвусмысленного русского звука "Р" выплевывается нечто, плохо
пережеванное. Но это, однако, не так и важно: все участники друг друга
понимали, вот что главное, понимали и то, что сказано, и то, что не
высказано, но подразумевается; без такого умения понимать в подобные
разговоры лучше вообще не пускаться.
которой еще недавно было налито на два пальца. - Этого я, совершенно
откровенно, не представляю. Вы, я бы сказал, не совсем хорошо
ориентируетесь в наших условиях. Вам кажется, что стоит воскресить,
например, президента Джона Ф.Кеннеди, как все завалят вас заказами, и вам
останется думать лишь о том, как бы уплатить поменьше налогов. Так вот,
смею вас заверить: у вас, может быть, такой ход и привел бы к успеху, но в
нашем мире... Президент, быть может, действительно является в какой-то
степени, или даже без всяких степеней, национальным героем, мучеником,
пусть так. Однако мучеником может быть только мертвый, если он воскресает
- это уже не мученик...
воскреснув, не остался на земле, но вознесся. И это весьма существенная
деталь: он не остался, чтобы продолжить свое дело, он уполномочил на это
других, сам же отошел от конкретного руководства, выдал, так сказать,
генеральную доверенность. А политик так не может. Политик жив в политике
лишь до тех пор, пока руководит сам - иначе он становится всего лишь
символом добра, как Спаситель, или зла, как ваш старый Джо. Так вот,
покойный президент, о котором мы говорим, тоже стал в известной мере
символом американской традиции, американской мечты; и чтобы оставаться
таким, ему вовсе не нужно воскресать, изн'т ит? Воскреснув, он вынужден
был бы снова пробиваться к руководству политикой, что было бы крайне
трудно. Но допустим, он снова стал бы президентом; согласитесь, однако,
что политика времен Карибского кризиса - одно, а политика эпохи
перестройки - нечто не просто совсем другое, но, я бы даже сказал,
противоположное. Сегодня политический лидер обязан мыслить совсем другими
категориями, мир сейчас воспринимается совершенно не так, как в начале
шестидесятых; уверяю вас, ему не хватило бы всей второй жизни, чтобы все
понять и измениться. Вот, в самых общих чертах, причина того, почему ни
один серьезный человек не вложит в такое дело и пяти долларов. И тоже
относится к другой вашей идее - относительно Мартина Лютера Кинга. Всякой
идее, всякому движению нужны мученики, святые и герои - и движение их
получает, а получив, вовсе не намерено от них отказываться. Когда человек
становится легендой, обратный процесс делается невозможным: легенда не
должна становиться снова реальным человеком с его мелкими, но весьма
реальными недостатками - потливостью ног, допустим, несварением желудка,
дурными настроениями, и так далее. Нет-нет, господа, в такой форме ваше
предложение, мягко говоря, не вызывает ни энтузиазма, ни, тем более,
желания рискнуть своими деньгами. Вы уж извините, но в делах надо говорить
прямо и исчерпывающе. Правда, у вас этого большей частью все еще не
поняли.
частными заказами? В конце концов мы знаем, что американцы - народ добрый.
И если возникнет возможность вернуть в жизнь, предположим, покойных
родителей - неужели найдется кто-то, кто пожалеет на это не таких уж
больших денег?.
Соединенные Штаты стали великой державой не в последнюю очередь благодаря
четкости и ясности наших гражданских отношений, в том числе имущественных,
денежных... Это, кстати, то, чего у вас не было и сейчас еще нет. Ясность
отношений. То есть, если это - мое, то я знаю, что оно - мое, и я вправе,
и всегда буду вправе распоряжаться им так, как считаю нужным именно я, а
не кто-либо иной. А то, что вы предлагаете, грозит... Ну вот, возьмем
конкретный пример. Вот перед вами сижу я. Поверьте, господа: я всегда
любил моего отца, ныне, увы, покойного. Он был прекрасным человеком -
способным, энергичным, честным, добрым, больше всего на свете любившим
свою семью и жившим ее интересами. Я уже не молод, но и сегодня
воспоминания о нем и о временах, когда он был с нами, помогают мне
сохранять бодрость, ясность мышления и определенность поведения даже в