дешифратор на столике по соседству опрокинулся набок, шнур его,
закрученный узлами, был выдернут из розетки. Кабинет; хозяина, однако, не
оказалось и тут. Пожав плечами, Форама вышел в коридор, постоял, позвал
негромко: "Го-мар, вы где?" Молчание было ответом, но, прислушавшись,
Форама уловил отдаленный звук воды, хлещущей из крана, и пошел,
ориентируясь на звук. Шум усиливался. Источник его находился за широкой,
толстой пластиной матового стекла, заменявшей дверь. Форама осторожно
приотворил. В небольшом бассейне, вода из которого уже переливалась через
край, храпел журналист - голый, большой, рыхлый; мокрые, длинные седые
волосы падали на лицо, подбородок его упирался в грудь, затылок неудобно
лежал на верхней грани бассейна, и, наверное, от этого неудобства губы
спящего были трагически изогнуты, в них была жалоба и просьба о помощи.
Немного подумав, Форама сходил в спальню, взял подушку, принес в ванную и
попытался, пренебрегая водой, подсунуть ее журналисту под голову. Тот на
миг приоткрыл один глаз - тусклый, страдальческий. "Брось, к бабушке, -
прохрипел он. - Иначе я вообще до послезавтра не очнусь". После паузы
журналист продолжил: "Ничего, я скоро. Иди, пока посиди там, чего-нибудь
выпей. Через сорок минут принесешь мне стакан и два кубика льда". "Ага", -
согласился Форама не совсем уверенно. "Извини", - бормотнул хозяин дома и
уснул опять.
Форама не стал, не до того было, хотя сейчас - он чувствовал - и не
помешало бы; он решил наверстать упущенное после разговора, а пока
послушал музыку, у журналиста были прекрасные альбомы, а звукотехника, как
прикинул физик, на уровне второй ступени, никак не ниже. Точно через сорок
минут он налил стакан, взял лед и вернулся в ванную. Журналист уже шарил
рукой по краю бассейна, не открывая еще, впрочем, глаз. Форама вложил
стакан в дрожащие пальцы. Через мгновение журналист сказал: "Ухх!" - со
свистом втянул воздух ноздрями и раскрыл глаза. Несколько секунд
бессмысленно смотрел на Фораму, потом глаза ожили. "Узнал тебя, - сообщил
он. - Физика. Институт". Память у него тоже была профессиональная. "А я
думал, что ты - баба, - сказал он затем и расхохотался. - Вот был бы
номер, если бы я тогда мог двигаться, а?" Он смеялся еще минуту, не
меньше; потом спросил: "А баба где?" Форама пожал плечами: "Не знаю". -
"Слиняла, стерва. Ты хоть ею воспользовался?" - "Ее тут не было". - "Жаль,
я с ней рассчитался авансом, вот она и слиняла. Ладно, прах ее побери".
Расплескивая воду, он выбрался из бассейна, закрутил кран, сорвал с
вешалки купальную простыню, завернулся в нее. "Ты не думай, я не того.
Просто у меня сейчас материал такой: собираюсь писать о Шанельном рынке. А
оттуда только на бровях и можно вернуться, такое это место. Бывал там?"
"Нет, - ответил Форама, - не случалось". "Много потерял. Конечно, и помимо
рынка бывает... Для нервов это необходимо, - добавил журналист. - Ты по
делу или просто так, на огонек?" - "По делу". - "Интересное?" - "Расскажу,
суди сам". - "Ай-о. Годится. Сейчас я еще нормочку приму, чтобы раскрутить
восприятие, надену портов каких-нибудь... Ты давай дуй, возьми банку из
бара, стаканы, лед. Закусываешь?" Форама пожал плечами. "Ну, чего-нибудь
разыщем, а нет, сойдет и так, закусывать вообще вредно, мне врачи
говорили. Давай, я через пять минут".
по-домашнему, причесать волосы, после второго стакана пальцы перестали
дрожать. Он уселся в кресло напротив Форамы, налил обоим, но сразу пить не
стал, только посмотрел на свет, понюхал и опустил руку со стаканом.
"Давай, - кивнул он, - излагай. Я тебя внимательно слушаю".
отпивал из стакана, лицо его оставалось неподвижным, глаза прятались под
массивными веками. Когда Форама закончил, журналист с минуту помолчал,
громко сопя носом, вертя пустой уже стакан в пальцах. "Ты это всерьез? -
спросил он Фораму, внимательно оглядел его и сам себе ответил: - Всерьез,
понятно. Значит, по-твоему, если не принять срочных мер, все это (он
широко повел рукой) в скором времени хлопнет?" "Девяносто пять из ста", -
ответил Форама, так и не притронувшийся к стакану. "Тогда выпей, -
посоветовал журналист, - терять все равно нечего. Ну, наконец-то, значит".
Форама не понял: "Что - наконец?" - "Наконец кончится лавочка. Давно
пора". - "Ты о чем?" - "Да вот обо всем этом. - И журналист снова повел
рукой. - Сподоблюсь, значит, увидеть. Не зря, выходит, жил". Форама все
никак не мог уразуметь. "Погоди, - сказал он. - Ты скажи толком: можешь ты
помочь? Написать? Все равно куда, газета, радио - что угодно, - но надо,
чтобы люди узнали, чтобы заявили, что нельзя так, что надо спасать
цивилизацию, спасать человечество!" "Да кому это сдалось - спасать его, -
ответил журналист, - дерьмо этакое, еще спасать его, наоборот, каленым
железом, или что там у тебя будет рваться, все равно что, лишь бы
посильнее!" Он налил себе. "А помочь тебе я не смогу, старик, если даже
очень захочу. Я и не захочу, но пусть даже захотел бы. Ну подумай сам,
подумай строго, ты же ученый, аналитик: как, чем мог бы я тебе помочь?"
"Написать! - сказал Форама громко, четко. - Твое имя знают, тебя читают,
народ тебя любит. Всем известно, что ты - независимый, никому не
кланяешься, пишешь о том, чего другие боятся, они от таких тем шарахаются,
а ты - нет". "Дурак ты, - сказал журналист уверенно, - дурак, а еще
ученый, а еще физик! Они шарахаются, да. А я - нет, верно. А почему, ты
подумал? Почему они боятся, а я - нет?" - "Вот как раз потому, что ты -
смелый и независимый". "Господи, - сказал журналист жалобно, - ну что за
детский сад, нет, правда, огнем, огнем все это, только так, оглупело
человечество до невозможности, а я-то думал, что ты серьезный мужик..."
"Давай толком, так я не понимаю", - попросил Форама. Журналист отхлебнул,
вытер губы. "Да потому я об этом пишу, - сказал он раздельно и
неторопливо, - что мне разрешено, понял, дубина? Разрешено! А им - нет. А
мне не только разрешено, но даже и приказано. Каждый раз. Каждая тема мне
дана. Ты что, думаешь, я сам? Нет, ну, право, дурак дураком. Вон, - он
ткнул пальцем, - почта валяется. Я ее не смотрел. Думаешь, не знаю, что
там? Знаю, даже не глядя. Темы. Разрешенные, рекомендуемые темы. Острые.
Злободневные. Все, как надо. Их умные люди выбирали и формулировали, будь
спокоен. И прислали мне. И я на эти темы должен писать. И буду. Буду, пока
эти твои элементы не взорвутся к той матери и ее бабушкам, вместе с нами,
со мной, с темами, с теми, кто их выбирает. Теперь уяснил? Мне
раз-ре-ше-но!" "Да смысл какой? - спросил Форама. - Не понимаю. Кто бы ни
дал эту тему - тема ведь правильная! Нужная! Ты пишешь. Тебя читают. И
прекрасно! Так и должно быть!" "Ребенок ты, - сказал журналист; он уже
приближался к эйфористической стадии похмелья, хотелось говорить, и он
говорил, впервые за, может быть, долгое время не стесняя себя, не боясь,
не думая о последствиях, потому что поверил: конец всему, а значит - и
страхам конец... - Ребенок! Люди-то ведь не слепые? Нет. Видят кое-что из
того, что происходит? Видят. Можно об этом молчать? Нельзя. Потому что
если существует факт, - а он существует, - то нужно прежде всего
перехватывать инициативу в истолковании этого факта. Сам факт - мелочь,
дерьмо. Главное - как его истолковать. У вас что, в физике, иначе? Да нет
- и вы ведь спорите насчет интерпретации известных фактов. Ну и тут то же.
Ну вот тебе простейший случай. Идешь ты по улице и видишь на другой ее
стороне двоих, что идут навстречу друг другу. Идут. Поравнялись. Один
развернулся и дал другому в морду. И пошел своей дорогой. И тот, кому
дали, тоже пошел дальше по своим делам. Вот тебе факт. Что он значит? Да
ничего. Потому что нет его интерпретации, истолкования. И вот толкования
начинают возникать. Одно: полиция не справляется с хулиганами. Пьяный
хулиган повстречался с мирным прохожим и, рассчитывая на безнаказанность,
дал тому в морду. Тот и вправду побоялся ответить и почел за благо
поскорее удалиться, пока не добавили. А вот другая интерпретация. Идет по
улице подонок. Навстречу - порядочный человек, у которого этот подонок два
дня назад, допустим, соблазнил малолетнюю дочку или изнасиловал юную
сестричку или просто соседку. И сделал это так, что суду не докажешь. И
вот, встретив подонка, оскорбленный дает ему в морду. И тот терпит, и
благодарен, что так обошлось: могли бы ведь и убить в гневе. Факт остался?
Да. Смысл изменился? Кардинально. А можно дать и третью интерпретацию: шел
по улице сбежавший из клиники буйнопомешанный, дал ни за что в морду
прохожему, а потерпевший не ответил потому, что он - не больной, а
нормальный человек и, как нормальный и порядочный человек, не признает
подобных способов решать вопросы. Мало того: он по глазам того понял, что
хулиган - больной и надо побыстрее позвонить в клинику, его нагонят и
вернут. Первая интерпретация говорит о том, что плохо работает служба
порядка. Это нехорошо. Вторая - о падении нравов. И это не лучше. Наконец,
третья - о случайном происшествии, о несчастном случае, в котором не
государственная служба виновата и не отсутствие нравственных критериев в
системе вообще, а виноват сторож или санитар в клинике, которые позволили
больному сбежать. Дать им по шее, главного врача выругать, чтобы лучше
следил за несением службы, - а в остальном все прекрасно, и люди
прекрасные, и все бытие. Вот и факт исчерпан, никаких обобщений, никаких
выводов, мелочи жизни. Понял? Так вот, вы читаете, вы ахаете - остро, как
же остро пишет Маффула Ас, ничего-то он не боится, ничего с ним не могут
поделать, ах, какая свободная на Планете печать, какая независимая вся
информация... Читаете - и не соображаете, что Маффула Ас пишет об этом и
разрешено ему писать об этом потому, что фактик-то он распишет - лучше не
надо, я ведь человек способный - был, во всяком случае, - и вас это
описание факта затягивает, и вы ахаете. И пропускаете мимо глаз, что когда
доходит дело до интерпретации, Маффула выберет именно ту, которая не дает
поводов для обобщений, которая низводит все к частному случаю, недосмотру,
недогляду, ошибке - хотя на самом деле я понимаю отлично, что от истины
мое истолкование, может быть, дальше всех прочих... Зато я вам этих
санитаров так изображу, что вы в них увидите государственных преступников,
вы сами заорете: "Распять их!", ну, на худой конец, распнут - станет одним
сторожем или санитаром меньше, зато вы-то успокоитесь, вам-то толковать
больше не о чем: случилось, конечно, нечто неприятное, но все своевременно
увидено, осуждено, гласно, публично, демократично... Мальчик ты, физик,
Посняков Андрей
Гуревич Георгий
Самойлова Елена
Пехов Алексей
Соломатина Татьяна
Зыков Виталий