толком не сочетается.
лепит горшки у дороги. Воин молод, горд, удачлив и принадлежит к роду
(Эйх), могущество которого быстро растет. Женщина стара и почти слепа.
Горшки она лепит практически на ощупь и глазирует их просто солью. Она
ощущает контуры и текстуру, но уже не способна различать цвета и узоры, а
потому обходится без них. Если она и принадлежит к какому-то роду, нам об
этом ничего не известно. Возможно, ее род потерпел поражение в войне, а
она, как, иногда случалось, не стерпела мысли о том, чтобы войти в
победивший род, и предпочла одинокую жизнь.
всяких технических проблемах, и о том как трудно ей справляться с работой
теперь, когда пальцы от старости не гнутся, а глаза не видят. Воин говорит
о битвах, в которых побывал, о могуществе своего рода, о своих
честолюбивых замыслах.
Богини. И уж во всяком случае ясно, что молодой человек глуп. Женщина
задает ему вопросы, проницательные и остроумные. Вопросы эти подводят к
мысли: "Что, по-твоему, ты делаешь?" Ответа он не находит и сыплет клише,
заимствованными из старинных героических пьес, и не умеет спрятать детскую
жадность.
займешься чем-нибудь полезным? Слепи-ка горшок!"
кончается.
натоксичиться и ругать современный театр. А я пошел погулять по станции.
художественного корпуса - он спорил с кем-то, кто оказался главным
музыкантом. Мне на него указали: для хвархата высок, хотя и ниже меня,
крупнокостный, худой и совсем юный. Его юность объясняла проблемы с
пьесой. Он поднял глаза, когда я подошел. (Хвархаты, когда ведут серьезный
спор, обычно смотрят вниз.)
узкие длинные зрачки словно раздвинулись. Он повернулся - неуклюжим
движением. Позже я узнал, что в детстве он тяжело болел - какое-то
инфекционное поражение нервной системы. Врачи так и не установили, что это
было.
стали бы особенно бороться, чтобы сохранить ему жизнь. (Хвархаты не
считают маленьких детей Людьми.) Будь он взрослым, ему предложили бы
прибегнуть к выбору, и он мог бы - особенно, молодым - сделать его.
выздоровел, чего никто не ожидал. Однако в его нервной системе произошли
необратимые изменения, сказавшиеся в основном на чувстве равновесия и
координации движений. Он всегда чуть неуклюж и постоянно что-нибудь
роняет.
обнаружил, что его влечет к уродам и изгоям, что они действуют на него
завораживающе.) Мы поговорили о пьесе, а потом перешли на тему героических
пьес. К тому времени мне они уже приелись, а он их презирал.
подобного рода выборов не делаем. Мы вообще почти никогда не выбираем, как
поступить, а поступаем так, как нас учили матери и как нам приказывают
старшие по рангу".
было решить что-то касающееся музыкального сопровождения.
хочу узнать, как чувствует себя живущий среди чужих. Почему вы перешли на
сторону врага? У человеков есть свое понятие о чести?"
хотя Гварха как будто удивился, когда я сообщил ему об этом.
говорить с ним?"
побольше о землянах.
что-то похожее.
лет. Можно, конечно, поискать в моем журнале первое упоминание про Матса.
Пожалуй, я этим займусь, когда допишу.)
пол-икуна, а он уже принялся расспрашивать меня, каково это - ощущать себя
предателем рода. Как я мог это сделать? Ведь, конечно же, мне предложили
прибегнуть к выбору? Почему я отказался?
раздражать любимого сына рода Эттинов".
них. Матс настойчив. Но я сказал ему кое-что о человечестве и кое-что о
моей жизни среди хвархатов.
себя как прежде. Это ведь не равнина Эйха и не холмы Эттина. Это космос, и
враг, с которым мы сражаемся, не похож на нас. Мы будем уничтожены, если
не научимся думать по-новому".
одаренным из всех, кого я встречал среди хвархатов, может быть, за
исключением Гвархи. Матс был более свободен от предрассудков, чем Гварха,
и обладал более живым воображением. Уже в двадцать четыре года он стал
лучшим мужским драматургом своего поколения.
зонды. Он присылал мне экземпляры своих пьес или голограммы спектаклей.
пьес с переводами наиболее выразительных сцен. Отбор был странноватым,
поскольку мне приходилось довольствоваться тем, что я отыскивал в хварских
информационных системах, в свою очередь ограниченных тем, что отыскивалось
на захваченных земных кораблях.
глупо. Реплики в переводе теряют все. (Хвархаты не отличаются тонким
остроумием.) Шекспир, с другой стороны, звучит и в передаче. Матса
особенно взволновал "Отелло". Из этого вышла бы потрясающая героическая
пьеса, заявил он. На тему об опасностях гетеросексуальной любви. Кончилось
тем, что я перевел всю чертову трагедию - такой тяжелой работы мне еще
делать не доводилось.
какой. Ата Пан. Я нашел его опять в театре. И снова он спорил с
музыкантом. К тому времени я уже знал его прозвище (в примерном переводе
оно означает "Человек, Который Устраивает Скандалы Из-за Музыки") и
выяснил, откуда оно взялось. После своей детской болезни он слегка оглох.
И носил слуховой аппарат - пару пластмассовых кнопок, укрытых в глубине
его больших ушей. Это позволяло ему вести нормальные разговоры, но музыку
он слышал иначе, чем другие. Он знал, что принадлежит к меньшинству,
исчисляемому одним человеком, но кроме того он знал, какой слышит музыку в
постановках его пьес, и как, во имя Богини, ему требуется, чтобы она
звучала. Музыканты работали с ним, потому что он так талантлив, но вид у
них всегда был затравленный. Один как-то сказал мне: "Мое дело не сочинять
музыку, а улаживать отношения Эйх Матсехара со всеми прочими".
переработке "Отелло". У них возникла идея поставить ее в масках, как
звериную пьесу.
Ники! С твоей помощью. И ты будешь упомянут в афише, обещаю. Погоди, вот
увидишь костюмы! Все складывается прекрасно. Но вот музыка..."
игорной доской - набирал задачи и корпел над ними. Напрасная трата
времени, по моему мнению, но, с другой стороны, игры меня не очень
интересуют.
умудрился во многих местах передать язык Шекспира. Его Отелло был
великолепен - героичный и любящий. Его Дездемона была удивительно милой и
кроткой. Я не совсем представлял себе, как ее воспримут хвархаты. Его Яго
сумел бы проползти под змеей.
молчал, пока не выключил компьютер. А потом посмотрел на меня.
нему обе руки. Но конец неверен".
ужаса и отвращения. Но я ничего подобного не чувствую. Мне грустно, и я
негодую на этого мужчину с растленным честолюбием..."
темного - лесной чащи, прохода в укрепленное жилище. И стою на краю
равнины. Между мной и горизонтом нет ничего. И надо мной - ничего, кроме
пустого неба. Ха!" - закончил он на медленном долгом хварском выдохе,
который может выражать практически что угодно.