небольшие способности. Но не к физике. Конечно, я не темпоралист. Но не
обязательно уметь плавать, чтобы узнать в рыбе рыбу, и не обязательно
самому светить, чтобы узнать в звезде звезду...
пор не мог четко сказать самому себе:
выход.
для Таквер и Тирина, я думаю, тоже.
четыре шага, но он не мог устоять на месте.
окна. - Но здесь я изменился. Здесь что-то не так. А что - не знаю.
поддерживают в научных синдикатах и в КПР. Что до меня, то я провел в
Аббенае четыре декады. Сорок дней. Достаточно, чтобы понять, что здесь я и
за сорок лет не добьюсь ничего, абсолютно ничего из того, чего хочу
добиться - улучшения преподавания наук в учебных центрах. Если только
здесь не произойдет изменений. Или если я не присоединюсь к врагам.
конце-то концов!
понимаю, законам и правительствам никогда не удавалось управлять идеями,
даже на Уррасе. Как бы иначе смогла Одо разработать свои идеи? Как смогло
бы одонианство стать всемирным движением? Архисты пытались затоптать его,
но у них ничего не получилось. Идеи нельзя уничтожить, подавляя их. Их
можно уничтожить, только отказываясь замечать их. Отказываясь думать...
отказываясь изменяться. А наше общество поступает именно так! Сабул
использует тебя, где только может, а где не может - не дает тебе
публиковаться, преподавать, даже работать. Правильно? Иными словами, он
имеет над тобой власть. Откуда она у него взялась? Это не официальная
власть - такой не существует. Это не интеллектуальное превосходство - он
им не обладает. Он черпает ее во врожденной трусости, заложенной в
сознание среднего человека. Вот та властная структура, частью которой он
является, и которой он умеет пользоваться. Правительство, в существовании
которого никто не признается, признать существование которого было бы
недопустимо, и которое правит одонианским обществом благодаря тому, что
душит индивидуальный разум.
стекле смотрел в темноту за окном. Наконец он сказал:
жить вне реальности. Реальность ужасна. Она может убить человека. Со
временем и убьет, непременно. Реальность - это боль, ты же сам говорил. Но
с ума людей сводит ложь, бегство от реальности. Именно ложь порождает у
человека желание покончить с собой...
власти для поддержания и расширения власти"... Замени "узаконенное" на
"вошедшее в обычай" и получишь Сабула, и Синдикат преподавания, и КПР.
бюрократией.
и сказал:
ли?
модальность именует "болезнью", социальным недовольством, отчуждением, по
аналогии можно назвать также и болью, тем, что ты подразумевал, когда
говорил о боли, о страдании? И что, как и боль, это выполняет в организме
свою функцию?
аспекте.
ожогов. А я говорю о духовном страдании! О людях, которые видят, как
напрасно пропадает их талант, их работа, их жизнь. О том, как умные и
талантливые подчиняются тупицам. О том, как зависть, жажда власти, страх
перед переменами душат силу и мужество. Перемена есть свобода, перемена
есть жизнь - - существует ли что-нибудь более важное для одонианского
мышления, чем это? Но ведь больше ничего и никогда не меняется! Наше
общество больно. Ты это знаешь. Ты болен его болезнью. Его
самоубийственной болезнью!
ноготь на большом пальце.
долго молчали. Снег перестал. Сухой, темный ветер бился в окно. В комнате
было холодно; оба юноши сидели в куртках.
творчество подавляет не наше общество. Его подавляет бедность Анарреса.
Эта планета не рассчитана на то, чтобы обеспечивать существование
цивилизации. Если мы не станем помогать друг другу, если мы не будем
отказываться от своих личных желаний ради общего блага, то ничто, ничто на
этой бесплодной планете не сможет нас спасти. Наша единственная
возможность выжить - людская солидарность.
и то Одо говорила, что единственная наша надежда - людская солидарность.
Но мы эту надежду предали. Мы позволили сотрудничеству превратиться в
повиновение. На Уррасе правит меньшинство. Здесь, у нас, правит
большинство. Но все равно это правительство! Социальное сознание перестало
быть живым, оно превратилось в машину, в машину власти, управляемую
бюрократами!
назначение в КПР. Разве это превратило бы нас в бюрократов, начальников?
похоже на нас. Даже слишком похоже на нас. Наивные, с добрыми намерениями;
и это не только в КПР. Это - всюду, на всем Анарресе. В учебных центрах, в
институтах, на рудниках, на консервных заводах, на рыбозаводах, на
сельскохозяйственных и научно-исследовательских станциях, на фабриках, в
узкопрофильных общинах - всюду, где функция требует умелой работы и
стабильности. Но эта стабильность дает простор авторитарному импульсу. В
первые годы Заселения мы помнили об этом и остерегались этого. Тогда люди
умели очень тонко отличать управление работой от управления людьми. Они
делали это так хорошо, что мы забыли, что в людях желание доминировать так
же центрально, как импульс к взаимопомощи, что его надо тренировать в
каждом человеке, в каждом новом поколении. Никто не рождается одонианином,
как никто не рождается цивилизованным! Но мы об этом забыли. Мы больше не
воспитываем людей для свободы. Воспитание, самый важный вид деятельности
социального организма, стало негибким, нравоучительным, авторитарным.
Ребятишек учат зазубривать и повторять, как попугаев, слова Одо, как будто
бы это законы - предел кощунства!
воспитание, о котором говорил Бедап, - и ребенком, и даже здесь, в
Институте - что ему нечего было возразить Бедапу.
и пристроиться в нее. Ничего не менять - не рисковать, что тобой будут
недовольны, не сердить своих синдиков. Всегда самое легкое - позволить
править собой.
управляют специалисты и опытные работники; они лучше всех знают свое дело.
В конце концов, работу же надо выполнять! Что касается КПР - да, оно могло
бы стать иерархией, властной структурой, если бы оно не было организовано
так, чтобы воспрепятствовать именно этому. Посмотри, как оно построено!
Добровольцы, которые выбираются по жребию; год обучения; потом четыре года
работаешь; потом выбываешь. Никто бы не мог получить власть, в архическом
смысле, при такой организации и всего за четыре года.
какими кулисами? Каждый может придти на любое заседание КПР, а если он -
синдик, которого затрагивает рассматриваемый вопрос, то он может
участвовать в прениях и голосовать! Ты что, хочешь мне внушить, что у нас
здесь есть политики?
он почти кричал. Было уже поздно, в бараках напротив не светилось ни одно
окно. Десар из 45-ой комнаты постучал в стенку, чтобы не шумели.