стороне прогресса. Я позволил установить на борту дискуссионный компьютер
- дискьютер. Как видно уже из названия, такой компаньон должен развлекать
астронавта беседами, вдобавок профессор Бурр де Каланс раздобыл для меня
новейший, расщепляемый образец. Я приобрел модели всех лиц, с которыми был
бы не прочь перекинуться парой слов. Удивительно, до чего проста идея
кассетных моделей, - и как поздно до нее додумались! Сперва делают
биоэлектрический портрет моделируемой личности, затем битуют его, то есть
вводят в программу, и в виде самой обыкновенной кассеты вставляют в
дискьютер; одно лишь нажатие клавиш, и в помещении раздается знакомый
голос, причем это вовсе не личность в собственном смысле, и в любую минуту
ее можно запросто выключить, сменить кассету или пойти спать. Разумеется,
какой-то минимум приличий, правил хорошего тона не повредит, - и не
потому, что модель может обидеться, нет, какая уж там обида, ведь это
чисто рациональный экстракт, вытяжка, - но по соображениям личной
умственной гигиены некоторые правила общежития полагается соблюдать.
Неплохо иметь на борту такую психотеку, но не мешает знать, как,
собственно, с ней обстоит дело. Ведь, казалось бы, любая поваренная книга
содержит все сведения, необходимые, скажем, для выпечки орехового торта;
однако же торты, сделанные по одному и тому же рецепту двумя хозяйками,
похожи один на другой не больше, чем Шопен в исполнении Рубинштейна на
Шопена в моем исполнении. Рецепт, хоть и содержит в себе все, мертв, и
нужно вдохнуть в него душу, чтобы его оживить. Массовое кондитерское
производство - пора наконец сказать это вслух - есть форма платной
проституции, а не настоящей любви. К форме для выпечки торта необходим
подход индивидуальный, я бы сказал, исполненный ощущения своей миссии; вот
почему торт, в который кроме орехов вложено трепетное, свежее чувство,
сохраняет на ложечке нечто, если можно так выразиться, девически интимное,
словно он позволяет себя есть впервые в жизни. Так вот,
компьютер-дискьютер - это поваренная книга; формально в нем содержится
все, но этому всему ни до чего нет дела, ему все едино, и лишь модель
конкретного человека оживляет эти мертвые залежи информации, то есть
сервирует мудрость. Словом, дело тут в стиле. Я заказал себе несколько
светил люзанистики, Бертрана Рассела, Поппера, Фейерабенда, Финкельштейна,
Шекспира, а также самого Альберта Эйнштейна. Пролет через Солнечную
систему был, как всегда, весьма занимателен; я проложил курс таким
образом, чтобы взглянуть на Марс, - у меня к нему с детства слабость;
подошел я к иллюминатору и тогда, когда пролетал мимо старых, громыхающих
грозами глобусов Юпитера и Сатурна. Я каждый раз думаю, что надо бы
ступить ногой хоть на один из них, да что поделаешь, ведь и в музеи мы
ходим где угодно, только не в родном городе, - мол, все равно никуда не
денутся, - и уезжаем для этого в какую-нибудь Италию; так получается и у
меня с этими, - впрочем, весьма эффектными, - музейными экспонатами. И
лишь удалившись на несколько световых месяцев от Солнца и от Земли вместе
со Швейцарией, где дело "Кюссмих против Тихого" еще не стало предметом
судебного разбирательства и не скоро станет, я стал раздумывать, чем бы
заняться, а материя эта столь деликатная, я бы даже сказал, удручающая,
что до сих пор я не обмолвился о ней ни словом. Что ж, пора наконец
заявить об этом вслух: астронавтика пахнет тюрьмой. Если б не
иллюминаторы, можно и, впрямь подумать, что тебе впаяли порядочный срок -
не год и не два, но самое меньшее два червонца, и даже нельзя рассчитывать
ни на сбавку срока за образцовое поведение, ни на передачи, ни на
свидания. Раньше между трансгалактической навигацией и отсидкой было
видимое различие - отсутствие силы тяжести, теперь же разницы не осталось
практически никакой, и неудивительно, что есть натуры, особо
предрасположенные к таким путешествиям. Предложение одного теоретика -
вербовать экипажи космолетов из пожизненных заключенных в земных тюрьмах с
особо строгим режимом - было не столь уж нелепо, как утверждалось. Стоишь
ты, или лежишь, или кружишься под потолком, все равно ты заключен в
четырех стенах, значит, сидишь; а оттого, что снаружи вместо стен и охраны
космическая пустота, ничуть не легче. Из самой надежной тюрьмы можно
бежать, но из подвешенной между звездами ракеты ускользнуть некуда. Такова
мрачная сторона моей профессии, которой я ранее не касался. Per aspera ad
astra [через тернии - к звездам (лат.)], но если выражаться не столь
романтически - путь к звездам ведет через многолетнее заключение. Конечно,
я сам этого хотел и хочу. Вот и на этот раз: хоть я и набивал себе цену на
коллегии МИДа, уверяя, что вовсе не горю желанием ехать, но все это лишь
для того, чтобы они не очень-то заносились и не вздумали бы относиться ко
мне как к мальчику на галактических посылках. А так, по правде, я все же
хотел - чуть ли не с той самой минуты, когда переступил порог библиотеки.
Когда старое доброе солнышко исчезло, растворилось в черном супе небытия,
я испытал хорошо знакомое, многократно пережитое мною ощущение пустоты и
решил, что нужно немедленно сделать выбор: спать или воспользоваться
дискьютером. Однако ж столетний сон - не безделица. Правда, я приготовил
все чин по чину, поставил будильник, чтобы он зазвонил за пять миллионов
миль до Энции, еда сбережется, что имеет свое значение; сделал большую
уборку, хотя знаю, что за такой срок все и так зарастет грязью. Хуже всего
пробуждение. Я не выношу растрепанной бороды и волос но колен; ну, и ногти
как змеи - правда, я всегда держу под рукой ножницы и машинку для стрижки
волос, но прошлый раз запамятовал, где они, и пришлось полракеты
перевернуть вверх дном, путаясь в собственной бородище и ругаясь на чем
свет стоит, прежде чем я нашел парикмахерский инструмент, без которого -
ну кто бы подумал? - астронавтика невозможна. Доставая постель из
бельевого шкафа, я заметил, что простыни жесткие, словно из жести, - а
ведь я просил домработницу приглядеть за этим в прачечной; злясь на нее, я
скорее разрывал, чем разворачивал склеенное крахмалом полотно. Я также
проверил, нет ли на наволочках проволочных, обшитых нитками пуговиц, из-за
которых на щеке появляются отчетливые отпечатки, чего должен избегать
любой астронавт, иначе после столетнего сна приходится щеголять
физиономией в сплошных негативах пуговиц, а чужезвездные существа
принимают их за неотъемлемую часть человеческого лица. Готовя себе разные
противные жидкости, которые полагается пить перед гибернацией, я
постепенно терял охоту гибернизироваться. В конце концов, чего ради я взял
в полет компьютер с персонализирующей приставкой и столько переведенных на
кассету знаменитых мужей? Я пригляделся к этим кассетам. На каждой стояло
имя, а ниже - инструкция по обслуживанию персонализатора и красная надпись
LIVE [жив (англ.)] или POST MORTEM [по смерти (лат.)]. Разумеется, на
кассете Шекспира стояло POST MORTEM, а Филькенштейна - LIVE, ведь один был
жив, а другой умер, но какое это имеет значение для слушателя? Я заглянул
в инструкцию и узнал, что личность умерших экстрагируется из собраний их
сочинений, а это, между прочим, имеет тот результат, что воскрешенцы
говорят не так, как говорили при жизни, но так, как писали, то есть,
скажем, поэты - только стихами. В инструкции, как обычно, было множество
непонятных терминов и темных мест; указывалось, например, что чем раньше
кто-нибудь умер, тем менее он "инструктивен", вследствие чего не
рекомендуется вызывать из небытия стародавних деятелей, никому, кроме
историков, неизвестных, потому что неисторик все равно не сможет
поддерживать с ними разговор, разве что у него есть автотолковник. Не
скажу, чтобы это было уж очень понятно, поэтому после недолгого
размышления я вставил в компьютер кассету с Рупертом Трутти, в расчете на
то, что этот professor of computer sciences [профессор компьютерных наук
(англ.)] даст мне необходимые разъяснения. Действительно, нажав на клавишу
"GO" [пуск (англ.)], я услышал приятный баритон и сел, внимая ему не без
некоторого удивления, - вовсе не ожидая моих вопросов, он принялся
говорить без умолку.
и занимаюсь я, как указывает название моего научного центра,
прогнозированием прогнозов, то есть стараюсь установить, что будут
предсказывать предсказатели предстоящих столетий. Имею честь сообщить,
что, будучи кассетонцем, как называют в обиходе закассеченных лиц, я могу
пользоваться резервуарами памяти компьютера, в который меня засадили, без
всяких ограничений.
умер давно, не могут? Я прочитал об этом в инструкции...
Ведь узнавать - значит запихивать услышанное в голову в определенном
порядке. Вот почему никто не помнит первых своих ощущений, когда он был
грудным младенцем и ничего ровным счетом не знал. Однако, достопочтенный
мой воскреситель, чем больше кто-то узнал в одну эпоху, тем меньше он
может узнать в следующую, поскольку голова у него забита старьем, а забита
она потому, что вчерашняя святая истина становится нынешним предрассудком
и засорением мозгов. Хоть я и цифроник, я могу пользоваться другими
частями памяти компьютера, в который вы меня вставили, ведь я имею
кое-какие понятия о биологии, психонике, физике и поэтому знаю, что такое
экспертолиз и энспертоляция; но засадите-ка сюда Платона, и вы увидите,
что он ровно ничего не усвоит...
информации, а энспертоляция - защитный условный рефлекс, самоотключение
экспертов со страху. Что же касается экспертолястики...
дальнейшие разъяснения лишь затемнят то, о чем я успел у него узнать;
усевшись над кучей кассет, я стал размышлять, как составить ученый кружок,
чтобы пороскошествовать интеллектуально. О гибернации я и думать забыл.
Неужели, имея возможность заказать себе духовное пиршество в компании
величайших умов, я предался бы бездумному вековому храпу? В конце концов я
вставил в компьютер кассеты с Бертраном Расселом, Карлом Поппером [большая
часть упоминаемых в этой главе мыслителей - философы и логики XX века,
которые разрабатывали проблематику научного познания и методологии науки:
неопозитивисты Бертран Рассел и Людвиг Витгенштейн, критический
рационалист Карл Поппер, "эпистемологический анархист" Пол Фейерабенд,
Доставалов Александр
Орловский Гай Юлий
Корнев Павел
Шилова Юлия
Свержин Владимир
Сертаков Виталий