что ползают по его супруге! - прозвучал позади пронзительный и нахальный
голос. - Как я понимаю, вы, господа обреченные, уже знаете, что содержится
в письме, которое я вам доставил.
возможно, прятавшийся в кустах - нагло ухмыляющийся темнокожий уличный
мальчишка, типичный уроженец Александрии; казалось, он только что вышел из
Ракотиса [бедный квартал древней Александрии], а за ним вот-вот появится
тощая дворняжка, обнюхивающая его следы. (Мышелов и впрямь ждал, что пес
сейчас появится на самом деле.)
Мышелову вощеную дощечку. - Послушайте-ка моего совета и смывайтесь
отсюда, пока не поздно. А что касается вашего похода, то Нингобль,
по-моему, уже вытащил колышки шатра и взял ноги в руки. Всегда готов
помочь в беде, этот мой милый хозяин.
впереди. Внемлите зову. Следуйте на зеленый свет. Но потом будьте крайне
осторожны. К сожалению, больше ничем помочь вам не могу. Отошлите с
мальчиком покров, чашу и сундучок в качестве первой выплаты".
сказочный колдун-кузнец, брат дракона] - взорвался Фафхрд. Мышелов,
оглянувшись, некоторое время наблюдал, как верблюд бодро трусит к
Затерянному Городу, а на спине у него трясется мальчишка. Ветер донес
отголосок его пронзительного и нахального смеха.
Нингобля. Теперь, по крайней мере, нам не нужно ломать голову, что делать
с верблюдом.
скотина. Пусть катится куда угодно со своими сплетнями!
и не маленькая. Интересно, кто проложил эту тропинку и ухаживает за ней?
крюком на конце, из тех, что используют для горных восхождений.
тропинка, словно бы появившаяся ниоткуда и поначалу чуть заметная, вилась
вокруг громадных валунов, бежала по гребням становившихся все более
отвесными склонов, усеянных камнями. Разговор, за которым друзья пытались
скрыть озабоченность, завершился способом, который использовали Нингобль и
его подручные, - те общались либо непосредственно, мысленно, либо с
помощью крохотных свистков, издававших тончайший, недоступный
человеческому уху звук, улавливаемый другим свистком или же летучей мышью.
зеленый свет, но это было, вероятно, игрой последних лучей заходящего
солнца. В воздухе послышался странный звук, едва уловимый шепот, как будто
оркестр невидимых насекомых настраивал свои инструменты. Ощущения эти были
столь же неуловимы, как и сила, заставлявшая путников двигаться вперед, -
зыбкая сила, которую они могли оборвать, как паутинку, но им и в голову не
приходило сделать это.
посмотрели на Ахуру. Под их взглядами девушка на миг преобразилась -
раскрылась диковинным ночным цветком и стала еще больше похожа на ребенка.
Казалось, будто некий гипнотизер, удалив с поверхности ее разума лепестки,
оставил лишь прозрачное озерцо, но из его неведомых глубин поднимались
темные пузырьки.
гораздо сдержаннее. Словно горы во мгле, сердца их умолкли, когда девушка
сказала:
общем-то неразговорчивая, сказала мне однажды: "Ахура, твоим отцом был
грек, очень добрый и ученый человек, любивший смеяться". Она была скорее
суровой, чем красивой, и солнце просвечивало сквозь кольца ее крашеных
черных волос, когда она произносила эти слова.
нажимом. Понимаете, мне было интересно знать, кто такой Анра, и я спросила
о нем у старой Береники, нашей ключницы. И та рассказала, что видела, как
мать в одну ночь родила нас обоих.
месяцев до нашего рождения его нашли однажды утром прямо у нашей двери,
забитого насмерть. Решили, что это дело рук портовых рабочих-египтян,
занимавшихся по ночам разбоем и грабежами. Впрочем, в ту пору Тиром
правили Птоломеи и разбойников никто не судил. Отец погиб ужасной смертью
- его лицо было превращено камнями в месиво.
поклясться Афиной и Сетом, а также Молохом, который проглотит меня, нарушь
я клятву, что буду об этом молчать. Вероника поведала, что моя мать
принадлежит к персидскому роду, в котором когда-то давно пять дочерей были
жрицами, от рождения считавшимися женами злого персидского божества.
Объятия смертных им возбранялись, они должны были проводить ночи наедине с
каменным изваянием божества, которое находилось в далеком храме на полпути
к краю света. В тот день матери дома не было, и старая Вероника повела
меня вниз, в подвальчик, располагавшийся прямо под спальней матери, где
показала три шероховатых серых камня, которые торчали между кирпичами, и
сказала, что они из того самого храма. Старой Беренике явно нравилось меня
пугать, хотя сама она смертельно боялась моей матери.
первым ехал Фафхрд, за ним - Ахура, следом - Мышелов. Морщины на лице
Фафхрда разгладились, однако он оставался все время настороже, а Мышелов
же выглядел просто умным мальчиком.
что даже само слово "отношения" звучит грубовато. Гуляя в саду, мы любили
играть в одну игру: он закрывал глаза и пытался угадать, на что я смотрю.
В других играх мы, бывало, менялись ролями, но в этой - никогда.
играть ни во что другое. Порой я забиралась по стволу оливы на черепичную
крышу - Анра не умел лазить по деревьям - и часами смотрела вокруг. Потом
я спускалась и рассказывала ему, что мне удалось увидеть: красильщиков,
расстилающих мокрое зеленое полотно на солнце, чтобы его лучи окрасили
ткань в пурпур; шествие жрецов вокруг храма Мелькарта; галеру из Пергама,
на которой поднимали парус; греческого чиновника, нетерпеливо объясняющего
что-то своему писцу-египтянину; двух дам с руками, окрашенными хной,
которые посмеивались над какими-то матросами в юбочках; одинокого
таинственного иудея, а брат говорил мне, что это за люди, о чем они думают
и что собираются делать. Он обладал довольно своеобразным воображением:
когда позже я стала выходить на улицу, как правило, выяснялось, что он
прав. Кажется, в то время я думала, что он как бы разглядывал картинки,
запечатлевшиеся у меня в мозгу, и видел в них больше, чем я. Мне это
нравилось. Ощущение было очень приятным.
особенно после того, как изменила свой образ жизни, не позволяла нам
выходить на улицу и общаться с другими детьми. У этой строгости была и
другая причина. Анра был очень болезненным мальчиком. Однажды он сломал
себе руку в кисти, и она очень долго не заживала. Мать позвала раба,
разбиравшегося в таких вещах, и тот сказал, что, по его мнению, кости у
Анры становятся слишком хрупкими. Он рассказал о детях, чьи мышцы и
сухожилия постепенно превратились в камень, и бедняги стали живыми
статуями. Мать ударила его по лицу и выгнала из дому, а в результате
лишилась верного друга, потому что тот раб для нее кое-что значил.
смог бы. Однажды, уже после того, как меня стали выпускать, я уговорила
его пойти со мной. Он не хотел, но я стала смеяться над ним, а насмешек он
не выносил. Едва мы перелезли через садовую стену, он упал в обморок, и я,
сколько ни старалась, не могла привести его в чувство. В конце концов я
перелезла назад, открыла изнутри калитку и втащила его в сад, но старая
Вероника заметила меня, и мне пришлось рассказать ей, что произошло. Она
помогла мне втащить его в дом, а потом жестоко высекла - она знала, что я
никогда не осмелюсь рассказать матери, что брала брата с собой на улицу.
Пока она отхаживала меня кнутом, Анра пришел в себя, но потом болел целую
неделю. С тех пор я до сегодняшнего дня больше над ним не смеялась.
Пока я глазела, сидя на крыше, или вытягивала всякие истории из старой
Береники и других рабов, а позднее выходила в город и собирала для него
всякие городские сплетни, он сидел в отцовской библиотеке и читал либо
изучал все новые языки по всяким грамматикам и переводам. Мать научила нас
обоих читать по-гречески, а я навострилась от рабов болтать по-арамейски и
чуть-чуть на других языках и научила его. Но читал Анра гораздо больше
меня. Он полюбил буквы так же страстно, как я полюбила город. Для него все
они были живыми существами. Я помню, как он показывал мне египетские
иероглифы и говорил, что это - звери и насекомые. А потом показывал
иератические и демотические письмена [иератическое письмо - разновидность
древнеегипетского письма (скоропись), возникшая из иероглифов;
демотическое письмо - упрощенная форма предыдущего] и объяснял, что это -
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Журавлев Владимир
Распопов Дмитрий
Шилова Юлия