Савинков говорил тихо, со множеством интонаций, то понижая голос, то
повышая, о том, как трудно быть и жить боевиком, умирающий боевик отдает
свое тело, а боевик живущий душу.
ужасно, - прервал свой рассказ Савинков. Зензинов, глядя на него, думал: -
"Все тот же обаятельный Павел Иванович, тончайший художественный рассказчик,
яркий, талантливый. Какой изумительный человек. Какие силы у нашей партии, у
революции, раз такие люди идут во главе - в терроре!"
тело партии и революции, - говорил Савинков, - я знаю, это нелегко, но я
отдаю себя делу потому, что слишком люблю страну и верю в ее революцию.
Павел Иванович?
нам Сергея полностью?
стола, начал было что-то выписывать грязными каракулями.
выпей за мое здоровье!
бросился он к бобровой шубе, сладострастно снимая ее. Но Зензинову не успел
подать. Он сам надел свое вытертое пальтишко.
на занесшихся в эдакий трактир господ.
разогреем! - Он крикнул половому. Половой вынес чайный стакан водки. Лихач
только крякнул на морозе, но так, что лошадь вздрогнула. И, когда господа
сели, дунул и понесся снег, комки, ухабы, гиканье. Ни говорить, ни видеть
нельзя в сумасшедшем лете. Лихач сдержал рысака только когда по бокам
замелькали теплые огни московских улиц.
14
взрывом. Явки с Каляевым и Моисеенко шли ежедневно. Все стали нервны,
бледны, худы. Словно чуя беду, генерал-губернатор в третий раз менял дворец.
Из Нескучного переехал в Кремль, в Николаевский. И Каляев и Моисеенко
остались теперь по ту сторону стен.
Бакастова, - сам ночей не сплю.
ворот, да и неизвестно, из каких кремлевских ворот он выезжает. Время на
терпит, события кругом нарастают. А наши силы истрепаны. Дора неделю сидит с
динамитом.
нельзя. Прогоняют.
ворота в Кремль. Въезжая снял шапку, перекрестился. И доехав до царь-пушки,
встал.
Китайские ворота, потому что въехала в Кремль каряя кобыла. И извозчик стал
лицом к дворцу.
16
Почти две недели, как приехала Дора с динамитом из Нижнего. Ждала. И
казалось, что никто из товарищей не понимал ее мук. Она была права. Если б
Алексей был здесь, Дору б не забыли, ей бы дали место в Б. О., которого
хочет, без которого нет жизни. Но Дора на пассивной работе. Ей не дают того,
чего хочет Дора: - убить и умереть.
Савинков. - Я забыл, что у меня мать, жена, товарищи, партия, все забыл,
Дора, ничего нет. День и ночь вижу только - Сергея. Сижу на его приемах,
гуляю с ним в парке, иду завтракать во дворец, еду по городу, вместе страдаю
бессонницей, знаете Дора, это переходит в навязчивую идею и может кончиться
сумасшествием. Но поймите, Дора, что потом, если нас с вами не повесят
жандармы, что может случиться каждый день, каждую минуту, ведь достаточно
только неосторожного шага иль дешевенькой провокации, потом, Дора, когда мы
все это, даст Бог, обделаем и генерал-губернатор будет на том свете, а мы с
вами приедем в Женеву, ведь никто, ни Чернов, ни Гоц, ни даже Азеф не
поймут, чего это стоило! Чего это стоило нам! Никто даже не захочет
поинтересоваться. Убит, Ура! Ну, а мы-то, Дора? А? Разве это так уже просто?
начала Дора. Савинков ее остро слушал. - А какие все, ну, решительно все
разные. Ни один не похож на другого. В мирной работе партии, там, мне всегда
казалось, один как другой, другой как третий, все по моему одинаковые.
ним работать легко. А вы сплошное чувство, да еще переполненное какими-то
вопросами. Вы даже не человек чувства, а какой-то острой чувствительности.
Все всегда залито сомнениями, специфическими вашими теориями, чем-то
непонятным. С вами трудно работать. Вы не даете цели, не ведете к ней. Вы
сами ощупью идете, щупаете руками, с закрытыми глазами. А Иван Николаевич
все видит и ясно показывает.
так много наблюдательности и даже "философии"!
серую партийную скотинку, которая, разиня рот, слушает Виктора Михайловича и
ест из его уст манну.
улица обезлюдила, Каляев повернулся на козлах. В желтом свете редких фонарей
еще резче чернела худоба Каляева. Его глаза ввалились, щеки обросли редкой
бородой. Каляев был похож на истомленного постом монаха. Профиль был даже
жуток.
нет. Мы хорошо знаем выезды. Надо кончать. Как ты думаешь?
Он теперь часто выезжает. В газетах объявляется о выездах.
надо отдохнуть. Мы останемся здесь. Перемени паспорт и возвращайся к 1-му
февралю. Тогда кончим.
чувствую, нервами как-то устал, иногда даже кажется, что не выдержу. Я уеду.
А к 1-му буду здесь. Ты веришь, Боря? а? Я уверен. И знаешь, - загорелся
Каляев, лошадь шла тихим усталым шагом, - ведь если "Леопольд" в Питере
убьет Владимира, мы здесь Сергея, это будет такой им ответ, ведь это почти
революция. Жаль, что может быть не увижу ее, - проговорил, также внезапно
поникая, Каляев. - Хочу только одного, чтоб товарищи в Шлиссельбурге узнали,
чтобы Егор, Гершуни, все узнали, что мы бьемся и побеждаем их...
козлах, подтыкая под себя армяк и тронул рысью.
не зажигали. В сумраке номера, освещенного только фонарями с улицы, как
темные паруса, белели простыни. Это Савинков стелил на диване.
Слишком много тоски было в этой ночи, чтобы спать. Дора думала: - неужели и
теперь товарищи обойдут?
Бориса. Он прошел и налил из графина воду. Только издали на улицах
барахтались ночные конки. Тишина номера жила полновластно.
Было странно, раньше Дора его не интересовала, как женщина. Худенькая,
подраненная птица. Сегодня во время разговора об Иване уловил редко
улыбавшиеся губы. Представил Дору заснувшей. Повернулся. Свет окон падал на
кровать Доры.
ставя прямо ступни, почти бесшумно подошел к кровати. Остановился над Дорой.
Орловский Гай Юлий
Ильин Андрей
Посняков Андрей
Василенко Иван
Журавлев Владимир
Смит Кордвейнер