Бульбанюка, который еще жив, ибо мертвых не бомбят.
первой весточке о батальоне.
Кондратьев с волнением и радостью.
с батальоном! Вот что - связь! Ясно? - И, засопев в трубку, полковник
прервал разговор.
еловой посадкой, где затаились чужие танки. Тяжелый, едкий туман утра съел
нежную желтизну осени, и везде посерело, намокло, утратило краски. Ветер
мотал под обрывом голый кустарник, вызывающий тоску, вздымал в воздух
последние черные листья, нес их стаями и бросал на пустынную,
студено-фиолетовую воду Днепра. Там, вблизи посеревшего острова, не видно
было ни одной лодчонки. И неприятно молчала немецкая артиллерия. В полдень
далеко справа, откуда глухо доносилась канонада, еле видимыми комариками
прошла группа штурмовиков, за ней волной прошла другая, третья, хмарное небо
замельтешило, долетел слабый гул, и солдаты разом поглядели на Кондратьева.
копался в механизме ручных часов, разложенных на носовом платке.
твои часы, как собаке калоши. Брось, говорят, не то как махну по твоей
механизме. Искры полетят!
надо, а я обещал Лузанчикову.
понял? По нюху Ноздрей!
улыбки, мелькало сочувствие в широко раскрытых глазах Лузанчикова.
Поработал бы четыре года в поле на тракторе - часы б через забор забросил,
как воспоминание! - И, огромный, широкий, шуршащий на ветру плащ-палаткой,
враждебно глянул в сторону скрытых лесами Ново-Михайловки и Белохатки, где
отбомбили самолеты и непрерывно и дробно постукивала молотилка боя.
плацдарме, тесно сжатом ненастным небом, бесприютно пасмурным Днепром и
перекатами канонады слева и справа.
туманцем немецкие окопы, посадку, дорогу за ней, темные леса, остров на
Днепре. Орудия и открытые в ящиках снаряды влажно заблестели; и потемнели
капюшоны солдат, сидевших на станинах нахохленными воронами.
дождя по капюшону. - Чего я жду? Позывных батальона? А будут ли они?
Полковник, и солдаты, и я понимаем, что ждать глупо! Что же, я открою без
команды огонь и отвечу... А если все изменилось там, я ударю по своим? Меня
расстреляют за это. Но они просили на рассвете огня. Где же приказ,
наконец?.."
ухом вежливо воркующий голос Цыгичко:
разрешили бы им в землянках погреться. Тепло - ведь оно бодрость духа и
моральное состояние придает. Основываясь, значит, на опыте прошлых боев с
немецкими оккупантами.
Моральное состояние приподымает! Большой мастер политику делать!
оправдание тому, что люди гибнут сейчас, а я стою вот здесь как последний
подлец и думаю о чистоте своей совести?"
высовывалась голова связиста, - и вдруг с горячо поднявшейся в душе злостью
к самому себе скомандовал срывающимся голосом:
плащ-палаткой, крикнул связисту:
трубку
тихо сказал полковник. - Открывай, сынок... Открывай. По Ново-Михайловке. Да
людей своих береги. Вы ведь у меня... последние артиллеристы.
плащ-палатку, как будто знобило ее.
правого берега, мягко захлюпал по черной воде, качаясь и наплывая на синие
зигзаги горевших в воде созвездий.
крупнокалиберные пулеметы, танки не били прямой наводкой по острову на шум
машин, на случайный огонек.
легла на успокоенные высоты, на уснувшую, измученную землю. Изредка слева,
как бы сонно и нехотя, вспыхивали немецкие ракеты, без звука сыпались
красные светляки пуль.
поскрипывали, терлись бревна.
спиной на соломе, думал Кондратьев, испытывая смешанное чувство легкости и
беспокойства. - И куда мы плывем под этим звездным небом? В тишину... Но,
кажется, кто-то убит. Что случилось с Сухоплюевым? Он лежал между станин
лицом вниз... без фуражки. Рядом с Елютиным. А орудия где?"
но ничего не мог вспомнить. Мешала тяжесть в висках, ломило в надбровье, и
путала мысли втягивающая студеная высота мерцающего неба. Скрипуче пели
уключины, душно пахла солома, влажная плащ-палатка неприятно корябала
подбородок. Он сделал движение, перебинтованная голова была точно привязана
к бревнам.
кто-то, повеяло свежестью в лицо.
ты не поворачивайся, не надо...
Говори, Шура...
пороха от колюче-холодного ворса ее шинели.
сказки?
потом у нас кончились снаряды.
холодными звездами небо, на туманно искрящийся Млечный Путь.
тяжело, грубо оскорбил и тот вскоре погиб в двух шагах от него. Шура,
вероятно, знала, видела это и потому не говорила всего до конца. И память не
сразу стала выхватывать несвязанные, отрывочные картины того, что случилось
несколько часов назад.
станин широкую спину Бобкова, его руки, бросающие снаряды в дымящееся
отверстие казенника, ею бешено-радостные глаза, его крик: "А, сволочи! Не
жалко!" И рядом - сосредоточенное, неспокойное лицо Елютина, повернутое от
прицела: "Угломер! Угломер! Угломер!" Неужели два орудия заменяли всю
артиллерию дивизии? Восемь ящиков опустело, и тогда ехидный Деревянко
сообщил: "Восемь сдуло!" И через минуту этот милый Лузанчиков
Посняков Андрей
Куликов Роман
Андреев Николай
Шилова Юлия
Беляев Александр
Суворов Виктор