фигурка, по-домашнему облаченная в скромную шаль и чистейший ночной чепец, и
старательно трудилась, любезно делая за меня "уборку" моих "meuble"*.
Поднята крышка моей рабочей шкатулки, открыт верхний ящик стола; равномерно,
ничего не пропуская, открывала мадам каждый ящик по очереди, приподнимала и
разворачивала все лежавшие в нем предметы, просматривала все бумажки,
раскрывала все коробочки, и с какой изумительной ловкостью, с какой
примерной тщательностью совершался этот обыск. Мадам блистала, как истинная
звезда - неторопливая, но неутомимая. Не скрою, я наблюдала за ней с тайным
удовольствием. Будь я мужчиной, мадам, вероятно, снискала бы мое
расположение, такой проворной, искусной, внимательной была она во всем, что
делала; ведь есть люди, всякое движение которых раздражает неуклюжестью, ее
же действия приносили удовлетворение образцовой точностью. Короче говоря, я
стояла как зачарованная, но настала пора сбросить с себя эти чары и начать
отступление. Ищейка ведь могла почуять меня, и тогда не избежать скандала -
в стремительной схватке мы оказались бы друг перед другом с открытым
забралом: забыты были бы все условности, сброшены маски, я заглянула бы ей в
глаза, а она мне, и сразу стало бы ясно, что мы не можем больше работать
вместе и должны расстаться навсегда.
сердилась на мадам и уж никак не хотела лишиться работы. Вряд ли мне удалось
бы найти другую столь сговорчивую и нетребовательную повелительницу. По
правде говоря, мне нравился в мадам ее глубокий ум, как бы я ни относилась к
ее принципам. Что же касается ее обращения с людьми, то и мне оно вреда не
приносило - она могла сколько душе угодно применять ко мне свою систему
воспитания, ничего бы из этого не получилось. Не ведая любви, не уповая на
нее, я была ограждена от проникновения соглядатаев в мою обездоленную душу,
как огражден пустой кошелек нищего от воров. Поэтому я повернулась и
спустилась по лестнице столь же быстро и бесшумно, сколь паук, бежавший
рядом по перилам.
была уверена, что мадам заметила доктора Джона в саду, я понимала, какие
мысли ее обуревают. Забавно было глядеть на эту недоверчивую особу, когда
она запутывалась в собственных выдумках. Но смех замер у меня на устах, я
ощутила яростный удар, потом меня залил мощный поток горечи, словно
высеченный из скалы в Мерибе{129}. Никогда в жизни я не испытывала столь
странного и необъяснимого внутреннего смятения, как в тот вечер: целый час
грусть и веселье, воодушевление и печаль поочередно овладевали моим сердцем.
Я плакала горькими слезами, но не потому, что мадам не доверяла мне - ее
доверие мне было совершенно безразлично, - а по каким-то другим причинам.
Запутанные, тревожные мысли подорвали присущее мне самообладание. Но буря
стихла, и на следующий день я вновь стала прежней Люси Сноу.
при самой тщательной проверке их содержимого мне не удалось обнаружить
никаких перемен или беспорядка. Немногочисленные платья были сложены так же,
как я их оставила, на прежнем месте лежал букетик белых фиалок, некогда
безмолвно преподнесенный мне незнакомцем (с которым я ранее и словом не
перемолвилась), цветы я засушила и вложила в самое нарядное платье, ибо они
обладают прелестным ароматом; непотревоженными остались черный шелковый
шарф, кружевная вставка и воротнички. Если бы мадам помяла хоть одну из моих
вещей, мне было бы гораздо труднее простить ее, но убедившись, что все
сохранилось в полном порядке, я решила: "Что прошло, то миновало! Я не
пострадала, за что же мне таить зло в душе?"
я ломала голову не менее упорно, чем мадам, когда она старалась в ящиках
моего туалета найти доступ к полезным для нее сведениям. Каким образом мог
доктор Джон, если он не участвовал в затее с ларцом, знать, что его бросили
в сад, и так быстро оказаться в нужном месте, чтобы начать поиски? Желание
раскрыть эту тайну мучило меня так сильно, что мне пришла в голову вот какая
дерзкая мысль: "А почему бы мне, если представится возможность, не попросить
самого доктора Джона разъяснить мне это загадочное совпадение?"
обратиться к нему с подобной просьбой.
редко и, вероятно, вообще прекратил бы свои визиты, если бы не мадам,
которая настаивала, чтобы он время от времени посещал их, пока девочка
совсем не оправится.
сбивчивую молитву Жоржетты и уложила ее в постель. Тронув ребенка за ручку,
мадам сказала:
не присущий ей беспокойный взгляд, добавила: - Le docteur John l'a-t-il vue
dernierement? Non, n'est-ce pas?**
заеду и к доктору Джону и пошлю его к Жоржетте. Хочу, чтобы он сегодня же
вечером посмотрел ее: у ребенка горят щеки и пульс частый. Принять его
придется вам, меня ведь не будет дома.
знойный июльский день, и врач с лекарствами был ей нужен не больше, чем
священник и соборование. Кроме того, мадам редко, как она выражалась,
"ездила по делам" вечерами, и уж тем более никогда не уходила из дому, если
предстоял визит доктора Джона. Все поступки мадам в тот вечер указывали на
какой-то умысел с ее стороны - это было очевидно, но тревожило меня мало.
"Ха-ха! Мадам, - посмеивался Веселый нищий{131}, - ваш острый ум и
находчивость повернули не в ту сторону".
оттенок был бы несколько рискован для менее свежего и яркого лица, но ее не
портил. Я гадала, каковы ее намерения: действительно ли она пошлет сюда
доктора Джона и придет ли он - ведь он, может быть, занят.
поэтому у меня появилось много дел - я рассказывала девочке сказки,
приспосабливая их язык к ее возможностям. Я любила Жоржетту - она была
чутким и нежным ребенком - и получала удовольствие, когда держала ее на
коленях или носила по комнате. В тот вечер она попросила меня положить
голову к ней на подушку и даже обняла меня ручками за шею. Ее объятие и
движение, которым она прильнула ко мне щекой, чуть не вызвали у меня слезы
от чувства щемящей нежности. Этот дом не изобиловал добрыми чувствами,
поэтому чистая капля любви из такого кристального источника казалась столь
отрадной, что проникала глубоко в душу, покоряла сердце и на глаза
навертывались слезы.
"А ты и будешь спать, - подумала я, - malgre maman et medecin*, если они не
появятся в ближайшие десять минут".
стремительными шагами. Розина ввела доктора Джона в комнату и с
бесцеремонностью, свойственной не только ей, но и всем служанкам в Виллете,
осталась послушать, о чем он будет говорить. В присутствии мадам
благоговейный страх перед ней заставил бы Розину отправиться в свои
владения, состоящие из прихожей и комнатки, но меня, других учителей и
пансионерок она просто не замечала. Она стояла, изящная, нарядная и
развязная, засунув руки в карманы пестрого передничка, и без тени страха или
смущения рассматривала доктора Джона, как если бы это был не живой человек,
а картина.
в сторону Жоржетты.
лекарство.
он отложил карандаш. - А как шкатулка? Вы нашли ее? Мосье исчез вчера, как
coup-devent**, я не успела даже спросить его.
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Посняков Андрей
Емилина Ника
Курылев Олег
Шилова Юлия