Чтение 33–й страницы книги ~Не стреляйте в белых лебедей~

-- ...такие, как, например, товарищ Полушкин. Своим самозабвенным трудом
товарищ Полушкин еще раз доказал, что нет труда нетворческого, а есть лишь
нетворческое отношение к труду. Я не стану вам рассказывать, товарищи, как
понимает свой долг товарищ Полушкин: он сам расскажет об этом. Я хочу только
сказать...

Но Егор уже не слушал, что хотел сказать министр. Его враз кинуло в
жар: бумажки-то остались на столе, и что в них было сказано, Егор и знать не
знал и ведать не ведал. Он кое-как дослушал доклад, похлопал вместе со всеми
и, когда объявили перерыв, торопливо стал пробираться к выходу, надеясь
сбегать в гостиницу. И уж почти добрался до дверей, но тут гулко покашляли в
микрофон, и чей-то голос сказал:

-- Товарища Полушкина просят срочно подойти к столу президиума.
Повторяю...

-- Это меня, что ль, просят? -- спросил Егор у соседа, что вместе с ним
толкался в дверях.

-- Ну, если вы тот Полушкин...

-- Ага! -- сказал Егор и полез встречь людского потока.

За столом президиума уже не было министра, а сидел председатель да
вокруг вертелись какие-то мужики. Когда Егор спросил, чего мол, звали, они
сразу зашебаршились, резво схватившись за аппараты.

-- Несколько снимков. Повернитесь, пожалуйста.

Егор вертелся, как велено, с тоской думая, что время уходит понапрасну.
Потом долго отвечал на вопросы, кто, да откуда, да что удумал такое
особенное. Поскольку он считал, что ничего еще не удумал, то и отвечал
длиннее, чем требовали, и беседа затянулась: уж звонки прозвенели. Егора
отпустили, но выйти он уже не смог, а сел на место, решив, что сбегать
придется на втором перерыве.

Первый выступавший говорил складно и Егору понравился. Он хлопал дольше
всех и опять чуть не упустил свою фамилию.

-- Подготовиться товарищу Полушкину.

-- Чего сказали-то?

-- Подготовиться.

-- Как это?

-- Тише, товарищи! -- недовольно зашумели сзади.

Егор примолк, лихорадочно соображая, как готовиться. Он мучительно
припоминал нужные слова, взмок и пропустил половину выступления. Однако
вторую половину расслышал, и эта половина вызвала в нем такое несогласие,
что он маленько даже успокоился.

-- Нужны дополнительные законы,-- говорил оратор, суровея от собственных
слов.-- Ужесточить требования. Карать...

Кого карать-то? Егор с неохотой -- из вежливости -- похлопал, а тут
выкликнули:

-- Слово предоставляется товарищу Полушкину.

-- Мне? -- Егор встал.-- Мне бы потом, а? Я это... бумажки забыл.

-- Какие бумажки?

-- Ну, речь. Мне речь написали, а я ее на столе позабыл. Вы погодите, я
сбегаю. Зал весело зашумел:

-- Давай без бумажек!

-- А кто написал-то?

-- Смелей, Полушкин!

-- Проходите к трибуне,-- сказал председатель.

-- Зачем проходить-то? -- Егор все же вылез из ряда и пошел по проходу.--
Я же говорю: сбегаю. Они... это... на столе.

-- Кто они?

-- Да бумажки. Написали мне, а я позабыл.

Хохотали, слова заглушая. Но Егору было не до смеха. Он стоял перед
сценой, виновато склонив голову, и вздыхал.

-- А без чужих бумажек вы говорить не можете? -- спросил министр.

-- Ну, дык, поди, не то скажу.

-- То самое. Проходите на трибуну. Смелее, товарищ Полушкин!

Егор нехотя поднялся на трибуну, поглядел на стакан, в котором пузыри
бежали. Зал сразу стих, все смотрели на него, улыбались и ждали, что скажет.

-- Люди добрые!--громко сказал Егор, и зал опять покатился со смеху.--
Погодите ржать-то: я не "караул" кричу. Я вам говорю, что люди- добрые!

Замолчали все, а потом вдруг зааплодировали. Егор улыбнулся.

-- Погодите, не все еще сказал. Тут товарищ говорил, так я с ним не
согласен. Он законов просил, а законов у нас хватает.

-- Правильно!--сказал министр.-- Только уметь надо ими пользоваться.

-- Нужда научит,-- оказал Егор.-- Но я к тому, чтоб нужды такой не было.
Этак-то просто: поставил солдат с ружьями и гуляй себе. Только солдат не
наберешься.

И опять зааплодировали. Кто-то крикнул:

-- Вот дает товарищ!

-- Вы мне не мешайте, я и сам собьюсь. Мы с вами при добром деле
состоим, а доброе дело радости просит, а не угрюмства. Злоба злобу плодит,
это мы часто вспоминаем, а вот что от добра добро родится, это не очень. А
ведь это и есть главное!

Егор ни разу не выступал и поэтому но особо боялся. Велели говорить, он
и говорил. И говорилось ему, как пелось.

-- Вот сказали: делись, мол, опытом. А зачем им делиться? Чтоб обратно у
всех одинаковое было, да? Да какой же в этом нам прок? Это у баранов и то
шерсть разная, а уж у людей --сам бог велел. Нет, не за одинаковое нам
драться надо, а за разное, вот тогда и выйдет радостно всем.

Слушали Егора с улыбками, смехом, но и с интересом: слово боялись
проворонить. Егор это чувствовал и говорил с удовольствием:

-- Но радости покуда наблюдается мало. Вот я при Черном озере состою, а
раньше оно Лебяжьим называлось. А сколько таких Черных озер по всей стране
нашей замечательной -- это ж подумать страшно! Так вот, надо бы так
сотворить, чтобы они обратно звонкими стали: Лебяжьими или Гусиными,
Журавлиными или еще как, а только чтоб не Черными, мил дружки вы мои
хорошие. Не Черными -- вот какая наша забота!

Снова зааплодировали, зашумели. Егор покосился на стакан, что поставили
ему, и, поскольку вода в том стакане перестала пузыриться, хлебнул. И
сморщился: соленая была вода.

-- Все мы в одном доме живем, да не все хозяева. Почему такое положение?
А путают. С одной стороны вроде учат: природа-дом родной. А что с другой
стороны имеем? А имеем покорение природы. А природа, она все покуда терпит.
Она молчком умирает, долголетно. И никакой человек не царь ей, природе-то.
Не царь, вредно это -- царем-то зваться. Сын он ее, старший сыночек. Так
разумным же будь, не вгоняй в гроб мамоньку.

Все захлопали. Егор махнул рукой, пошел с трибуны, но вернулся:

-- Стойте, поручение забыл. Если кто тем лотом насчет туризма хочет, так
к нам давайте. У нас и гриб, и ягода, и Яков Прокопыч с лодочной станцией.
Распишем лодочки: ты --на гусенке, а я -- на поросенке: ну-ка, догоняй!

И под общий смех и аплодисменты пошел на свое место.

Два дня шло совещание, и два дня Егора поминали с трибуны. Кто в споре:
какое, мол, тебе добро, когда леса стонут? Кто в согласии: хватит, мол,
покорять, пора оглянуться. А министр напоследок особо остановился насчет
того, чтоб обратно превратить Черные озера в живые и звонкие, и назвал это
почином товарища Полушкина. А потом Егора наградили Почетной грамотой,
похвалили, уплатили командировочные и выдали билет до дома.

С этим билетом Егор и пришел в гостиницу. Ехать надо было завтра, а
сегодняшний день следовало провести в бегах по ГУМам и ЦУМам. Егор посмотрел
список вещей, что просили купить, пересчитал деньги, полюбовался грамотой и
поехал в зоопарк.

Там долго ничего понять не могли. Пришлось до главного дойти, да и тот
удивился:

-- Каких лебедей? Мы не торгующая организация.

-- Я бы и сам словил, да где? Говорю же, Черное у нас озеро. А было
Лебяжье. Министр говорит: почин, мол, полушкинский, мой, значит. А раз почин
мой, так мне и начинать.

-- Так я же вам объясняю...

-- И я вам объясняю: где взять-то? А у вас их полон пруд. Хоть в долг
дайте, хоть за деньги.

Егор говорил и сам удивлялся: сроду он так с начальниками не
разговаривал. А тут и слова нашлись и смелость -- свободу он в душе своей
чувствовал.

Весь день спорили. К какому-то начальству ездили, какие-то бумажки
писали. Столковались, наконец, и выделили Егору две пары шипунов; избили и
исщипали они Егора до крови, пока он их в клетку запихивал. Потом на вокзал
кинулся, а там тоже морока. И там упрашивал, и там бумажки писали, и там
уговорил. В багажном нагоне при сопровождающем.

Полтора дня метался да хлопотал, а про ГУМ с ЦУМом только у поезда и
вспомнил. Да и то зря: денег на ГУМы не осталось, все в лебедей пошло. Купил
Егор прямо на вокзале что под руку попалось, залез в багажный вагой, пожевал
булки с колбасой, а тут и поехали. И лебеди закликали в клетках, зашумели. А
Егор лег на ящик, укрылся пиджаком и заснул.

И приснились ему слоны...
21

-- Нелюдь заморская заклятье мое сиротское господи спаси и помилуй
бедоносец чертов!..

Егор стоял перед Харитиной, виновато склонив голову. В больших ящиках
по-змеиному шипели лебеди.

-- У людей мужики так уж добытчики так уж дом у них чаша полная так уж
жены у них как лебедушки!

-- Крылья им подрезать велели,-- вдруг встрепенулся Егор.-- Чтоб на юг не
утекли.

Заплакала Харитина. От стыда, от обиды, от бессилия. Егор за ножницами
побежал -- крылья резать. А Федор Ипатыч в доме своем со смеху покатывался:

-- Ну, бедоносец чертов! Ну, бестолочь! Ну, экземпляр!