прислушался к крику сов. Это не филины, крик их напоминает гудок паровоза. Я
прислушался к пению соловья. И к скрипу дергачей, вдалеке. Если бы я знал
названия других птиц, которые кричат и поют по ночам, то непременно
прислушался бы и к ним тоже. Я наблюдал за угасающим костром, подложив под
щеку обе ладони. Я поджидал зарю. Едва начало светать, как я был уже на
ногах и направился к шалашу. Его ноги тоже почти одеревенели в коленях, но в
паху, к счастью, еще сгибались. Я отволок его в подлесок, по пути часто
отдыхая, но не отпуская ноги, чтобы не пришлось за ними нагибаться. Потом
разобрал шалаш, забросал тело ветками. Уложил и взвалил себе на спину два
рюкзака, взял плащ и зонт. Одним словом, снялся с бивуака. Но прежде чем
уйти, собрался с мыслями, не забыл ли я чего-нибудь, и, не полагаясь
исключительно на разум, похлопал себя по карманам и огляделся по сторонам. А
похлопав по карманам, обнаружил отсутствие в них ключей, о чем мой разум
бессилен был меня предупредить. Искал я их недолго - кольцо сломалось, они
рассыпались по земле. Честно говоря, первой я нашел цепочку, потом ключи и
самым последним кольцо, разломанное пополам. А поскольку не могло быть и
речи о том, чтобы нагибаться и поднимать, пусть даже с помощью зонта, каждый
ключ в отдельности, я снял рюкзаки, положил в сторону зонт и плащ и лег
ничком посреди ключей, получив таким образом возможность без особого труда
их собрать. Когда ключ оказывался в пределах моей досягаемости, я хватался
обеими руками за траву и подтягивался к нему. Каждый ключ, прежде чем
положить его в карман, я вытирал о траву, независимо от того, нуждался он в
этом или нет. Время от времени я приподнимался на руках, чтобы лучше
обозреть театр действия. Несколько ключей я обнаружил таким образом на
значительном удалении и добрался до них, перекатываясь, как огромный
цилиндр. Перестав находить ключи, я сказал себе: Считать их бесполезно, ибо
я не знаю, сколько их было. И возобновил поиски. Но в конце концов сказал: К
черту, обойдусь теми, которые есть. И пока я искал так ключи, я нашел ушко
от кольца, которое зашвырнул в подлесок. Но, удивительное дело, я нашел еще
свою соломенную шляпу, которая, как я считал, находилась у меня на голове!
Одно из отверстий, проделанных в ней для резинки, разошлось и достигло края
поля, то есть представляло собой уже не отверстие, а щель. Зато другое
отверстие сохранилось, и в нем все еще держалась резинка. Наконец я
произнес: Я поднимусь сейчас и с высоты своего роста осмотрю это место в
последний раз. Что и сделал. И тут же нашел кольцо, сначала одну половину,
потом - другую. Затем, не находя больше ничего, принадлежащего мне или моему
сыну, я снова взвалил на спину оба рюкзака, надвинул шляпу на голову,
перекинул плащ через руку, поднял зонт и ушел.
пригорка, откуда без труда мог видеть и лагерную стоянку, и окружающую ее
местность. И открыл следующее интересное явление - земля, на которой я стою,
даже облака в небе расположены таким образом, что постепенно уводят взгляд к
лагерю, как на картинах старых мастеров. Я устроился поудобнее. Освободился
от всех своих нош и съел целую банку сардин и одно яблоко. Я лег ничком,
подстелив под себя плащ. И то упирался локтями о землю, а ладонями подпирал
подбородок, устремив взгляд к горизонту, то складывал обе ладони на земле
подушечкой и опускал на нее щеку, пять минут одну, пять минут другую, и все
это лежа на животе. Можно было сделать подушку из рюкзаков, но я не сделал,
как-то не пришло в голову. День прошел спокойно, без происшествий.
Единственное, что внесло разнообразие в монотонность третьего дня, - это
собака. Она походила вокруг остатков моего костра, потом скрылась в леске.
Как она покинула его, я не видел, то ли отвлекся, то ли она вышла с другой
стороны, пройдя лесок насквозь. Я починил шляпу, то есть с помощью
консервного ножа проткнул новое отверстие рядом со старым и крепко привязал
резинку. Заодно починил и кольцо, скрутив обе половины вместе, снова нанизал
на него ключи и прикрепил к нему цепочку. Чтобы как-то убить время, я задал
себе несколько вопросов и попытался на них ответить. Вот некоторые из них.
длительные промежутки времени, и не только вопрос от вопроса, но и вопрос от
ответа, к нему относящемуся. Ответы не всегда следовали в том же порядке,
что и вопросы. Но, подыскивая ответ или ответы на поставленный вопрос, я
находил ответ или ответы на вопрос, который уже задавал себе, но тщетно, в
том смысле, что был не в состоянии ответить на него или же обнаруживал еще
один вопрос или вопросы, требующие, в свою очередь, немедленного ответа.
вышеизложенное было написано твердой и даже удовлетворенной рукой, в
сознании на редкость ясном. Ибо я буду уже далеко, прежде чем эти строки
прочтут, в таком месте, где никому не придет в голову меня поискать. К тому
же обо мне позаботится Йуди, он не позволит наказывать меня за ошибку,
допущенную на службе. И моему сыну ничего не сделают, разве что
посочувствуют, какой у него отец, и предложения о помощи и свидетельства
почтения хлынут на него со всех сторон.
последнюю банку сардин и немного печенья, с большим аппетитом. Таким
образом, у меня осталось несколько яблок и печенье. А около семи часов
прибыл мой сын. Солнце уже клонилось к западу. Должно быть, я чуть-чуть
вздремнул, ибо не заметил точку на горизонте, которая увеличивалась с каждой
минутой, как я и предвидел. Он был уже между мной и лагерем и направлялся к
последнему, когда я его увидел. Волна раздражения захлестнула меня, я живо
вскочил на ноги и завопил, потрясая зонтом. Он обернулся, я знаком велел ему
приблизиться, размахивая зонтом так, словно желал подцепить что-то на ручку.
На мгновение мне показалось, что он готов мне не повиноваться и продолжать
свой путь к лагерю, точнее, к тому месту, где лагерь был, ибо его там больше
не было. Тем не менее он направился в мою сторону. Он толкал перед собой
велосипед, который, как только подошел ко мне, опустил на землю с жестом,
означающим полное изнеможение. Подними велосипед, - сказал я, - я хочу на
него взглянуть. Некогда этот велосипед был, вероятно, неплох. Я с
удовольствием описал бы его, с удовольствием написал бы о нем одном четыре
тысячи слов. И это ты называешь велосипедом? - спросил я. И, почти не ожидая
от него ответа, продолжил осмотр. Но было в его молчании что-то необычное, и
я взглянул на него. Глаза его лезли на лоб. В чем дело? - спросил я. - У
меня расстегнута ширинка? Он снова опустил велосипед. Подними, - сказал я.
Он поднял. Что с тобой? - спросил он. Я упал, - ответил я. Упал? - спросил
он. Да, упал, - закричал я, - а ты разве никогда не падал? Я попытался
вспомнить название растения, которое произрастает из семени повешенного и
стонет, когда его срывают. Сколько ты за него отдал? - спросил я. Четыре
фунта, - ответил он. Четыре фунта! - воскликнул я. Если бы он ответил два
фунта или даже полтора, я бы точно так же воскликнул: Два фунта! или:
Полтора! Они просили четыре фунта и пять шиллингов, - сказал он. Чек у тебя
есть? - спросил я. Он не знал, что такое чек. Я подробно объяснил. Сколько
денег потрачено на образование сына, а он не знает, что такое обыкновенный
чек. Но я подозреваю, что он знал это не хуже меня. Ибо когда я попросил: А
теперь расскажи, что такое чек, - он объяснил все просто безупречно. В
принципе, мне было все равно, заплатил ли он за велосипед в три-четыре раза
больше, чем он того стоил, или же присвоил себе часть денег, выданных на
покупку. Все равно я плачу не из своего кармана. Верни мне десять шиллингов,
- сказал я. Я их потратил, - ответил он. Довольно, довольно. Он начал
объяснять, что в первый день магазины были закрыты, что во второй... Я
осмотрел багажник. Это была лучшая часть велосипеда. Багажник и насос. А
ездить на нем можно? - спросил я. В двух милях от Хоула он спустил, -
ответил он, - остаток пути пришлось идти пешком. Я бросил взгляд на его
ботинки. Накачай его, - сказал я. Я поддержал велосипед. Не помню, какая из
двух шин спустила. Как только возникают два одинаковых предмета, я сразу
теряюсь. Ниппель, умышленно закрученный им неплотно, пропускал воздух между
клапаном и трубкой. Подержи велосипед, - сказал я, - и дай мне насос. Вскоре
шина была тверда. Я взглянул на сына. Он начал было оправдываться, но я
велел ему молчать. Пять минут спустя я потрогал шину. Она была тверда, как
прежде. Мерзавец, - сказал я. Он достал из кармана плитку шоколада и
протянул ее мне. Я взял. Но вместо того, чтобы съесть, как я того желал, я,
хотя и не выношу, когда добро пропадает, отбросил ее прочь, после секундного
колебания, которого, надеюсь, мой сын не заметил. Довольно. Мы спустились на
дорогу или, скорее, на тропинку. Я попробовал сесть на багажник. Ступня моей
негнущейся ноги стремилась уйти в землю, в могилу. Я подложил под себя
рюкзак. Держи крепче, - сказал я. Все равно было низко. Я добавил второй
рюкзак. Его горбы врезались мне в ягодицы. Чем сильнее сопротивляются мне
вещи, тем в большую ярость я впадаю. Располагай я достаточным временем и
имей в своем распоряжении лишь зубы и ногти, я бы продрался из недр земли к
ее вершинам, прекрасно сознавая, что ничего этим не добьюсь. А оставшись без
зубов и без ногтей, я проложил бы дорогу собственными костями. Итак, в
нескольких словах изложу решение, к которому я пришел. Сначала один рюкзак,
на нем другой, затем плащ сына, сложенный вчетверо, все это накрепко
привязывается к багажнику и седлу обрывками бечевки, найденной у сына. Что
Шилова Юлия
Василенко Иван
Маккэфри Энн
Каменистый Артем
Василенко Иван
Майер Стефани