не веришь, ведь мы с тобой - как две разные стихии. Но при этом ты выслушал
меня. Ведь не можешь же ты сказать себе, что ты ничего не слышал, и не
можешь запретить себе об этом думать. А я могу сказать себе, что не унес с
собой в могилу то, что открылось мне в Гефсимании. Совесть моя теперь
спокойна.
боишься мучительнейшей казни. Неужто, когда тебя не станет, тебе так важно,
что ты успел сказать, а что не успел, кто тебя выслушал, а кто нет? Кому это
все нужно? Не суета ли это, все та же суета сует?
возносятся прямо к Богу, для Бога важно, что думает человек перед смертью, и
по ним Бог судит о людях, некогда созданных им как наивысшее творение среди
всего живого, ибо последние из наипоследних мыслей всегда чисты и предельно
искренни, и в них одна правда и нет хитрости. Нет, правитель, извини, но
напрасно ты думаешь, что я играю. В младенчестве я играл в игрушки, больше
никогда. А что до того, боюсь ли я мучений, скрывать тут нечего, я тебе о
том уже говорил. Боюсь, очень боюсь! И Господа моего, Отца Всеблагого, молю,
чтобы силы дал достойно перенести уготованную мне участь, не низвел бы меня
до скотских воплей и не срамил иным путем... Так я готов, наместник римский,
не задерживай меня больше, не стоит. Мне пора...
Иисус Назарянин?
Понтий Пилат, покачивая головой, и, призадумавшись, сказал: - Насколько мне
известно, ты не женат, стало быть, детей у тебя нет, сирот после себя не
оставишь, так и запишем. - И умолк, собрался было что-то еще сказать, но,
передумав, промолчал. И хорошо, что промолчал. Чуть было конфузу не наделaл.
А женщину ты познал? - об этом намеревался спросить. И сам смутился: что за
бабье любопытство, как можно, чтобы почтенный муж спрашивал о таких делах.
тот догадался, о чем хотел спросить прокуратор, и наверняка не стал бы
отвечать на такой вопрос. Прозрачно-синие глаза Иисуса потемнели, и он
замкнулся в себе. "С виду такой кроткий, а какая в нем сила!" - подивился
Понтий Пилат, нащупывая ногой соскользнувшую с ноги сандалию.
несостоявшийся разговор по поводу женщины. - А вот сказывали, что ты вроде
подкидыш, так ли это?
Понтий Пилат начинает раздражаться, ибо и этот вопрос был не очень к лицу
прокуратору. - Я был "подкинут" моим Отцом Небесным через Духа святого.
процедил сквозь зубы прокуратор. - А все же кто мать, тебя родившая?
Всю ночь была в дороге. Это я знаю.
собираясь наконец завершить затянувшийся разговор с этим юродивым из
Назарета.
величественный, большеголовый, с крупным лицом и с твердым взглядом, в
снежно-белой тоге.
перечислять. - Отец - как бишь его? - Иосиф, мать Мария. Сам родом из
Назарета. Тридцати трех лет от роду. Не женат. Детей не оставил. Подстрекал
народ к мятежам. Грозился разрушить великий храм Иерусалимский и за три дня
воздвигнуть новый. Выдавал себя за пророка, за царя Иудейского. Вот вкратце
и вся история твоя.
истории, Понтий Пилат, - негромко изрек Иисус Назарянин, взглянув прямо и
серьезно в лицо прокуратора. - Навсегда останешься,
это высказывание; но вдруг, переменив тон, торжественно изрек: - В истории
останется славный император Тиверий. Да будет славно его имя. А мы лишь его
верные сподвижники, не более того.
тот, кто отправлялся на Лысую гору, за стены Иерусалима...
дворцом, точно поджидаючи кого-то, наконец покинула свое место и медленно
полетела в сторону, куда повели окруженного многочисленным конным конвоем,
связанного, как опасного преступника, того, с кем так долго беседовал сам
прокуратор всей Иудеи Понтий Пилат.
за странной птицей, летевшей вслед за тем, кого вели на Лысую гору...
III
и вызревая на горизонте в безмолвных всполохах молний и передвижении туч,
начался лишь глубокой ночью. Его тяжелые капли, с силой барабанившие по
сухой земле, хлынувшие затем потоками, ощутил на своем лице Авдий
Калдистратов, приходя в сознание, - они были первым даром жизни.
откоса, когда его сбросили с поезда. Первое, что он подумал: "Где я?
Кажется, дождь". Он застонал, хотел передвинуться и от дикой боли в боку и
свинцовой тяжести в голове снова впал в беспамятство, но через некоторое
время все-таки пришел в себя. Спасительный дождь возродил его к жизни. Дождь
лил щедро и могуче, и вода, стекая с откоса, скапливалась в кювете, где
лежал Авдий. Пробираясь к человеку, она вспучивалась пузырями, поднималась
все выше к горлу, и это заставило Авдия превозмочь себя, попытаться
действовать, чтобы выползти из этого опасного места. В первые минуты, пока
тело преодолевало себя, привыкая к движению, это было особенно мучительно.
Авдию с трудом верилось, что он остался жив. Ведь как жестоко его избивали в
вагоне, на какой страшной скорости спихнули с поезда, но какая все это
ерунда по сравнению с тем, что он жив, жив вопреки всему! Жив и может
передвигаться, пусть ползком, слышит, и видит, и радуется этому
спасительному дождю, что хлещет как из ведра, омывая его разбитое тело,
остужая руки, ноги и гудящую горячую голову, и будет ползти, пока хватит
сил, - ведь скоро рассветет, и настанет утро, и снова начнется жизнь... И
тогда он придумает, что ему делать, надо лишь как-то встать на ноги...
пронеслись несколько ночных поездов... И им он тоже был рад, все, что
говорило о жизни, радовало его как никогда...
этот живительный дождь ему необходим. Только бы руки-ноги были целы, а уж
ссадины, ушибы и даже жгучую боль в правом боку он готов был перенести
безропотно... Ему все-таки удалось выползти, выкарабкаться на безопасное
место, на небольшой пригорочек, и теперь он лежал под дождем, собираясь с
духом, чтобы жить дальше...
составляло суть его жизни, и дивился тому, какой удивительной ясности и
объемности мысли осеняют его...
"Учитель, я здесь! Что мне делать, чтобы вызволить Тебя, что мне делать,
Господи? Как мне спасти Тебя? О как мне страшно за Тебя теперь, когда я
вновь ожил!"
нескольких временных воплощениях, разделенных порой столетиями и
тысячелетиями, - присущ в той или иной мере каждому человеку, не лишенному
воображения. Но тот, для кого события минувшего так же близки, как
сиюминутная действительность, тот, кто переживает былое как свое кровное,
как свою судьбу, тот мученик, тот трагическая личность, ибо, зная наперед,
чем кончилась та или иная история, что повлекла она за собой, все предвидя,
он лишь страдает, не в силах повлиять на ход событий, и приносит себя в
жертву торжеству справедливости, которому никогда не состояться. И эта жажда
утвердить правду минувшего - свята. Именно так рождаются идеи, так
происходит духовное сращение новых поколений с предыдущими и
предпредыдущими, и на том свет стоит, и жизненный опыт его постоянно
увеличивается, приращивается - добро и зло передаются из поколения в
поколение в нескончаемости памяти, в нескончаемости времени и пространства
человеческого мира...
сегодня, но сегодняшние знают, что происходило вчера, а завтра сегодняшние
станут вчерашними...
забудут о сегодняшнем, это беда для всех...
первого дня пасхи, и душным предпраздничным вечером пытался разыскать в
нижнем городе дом, где совершалась накануне тайная вечеря с учениками, где
преломил Он хлеб, сказав, что это тело Его, и разлил вино, сказав, что это
кровь Его, ведь уже тогда можно было предупредить о грозящей опасности, о
предательстве Иуды Искариота, о необходимости срочно, безотлагательно
покинуть этот страшный город, поспешить как можно скорее в путь. В поисках