окончили?
комбат. Оно теперь еще ордена Ленина. Второе ЛОЛКАУ.
Мы идем с ним к плащ-палатке. Разведчики, вскочив, тянутся. За них можно не
опасаться, службу знают. Это потому, что посторонний человек со мной. Что ж,
мне приятно.
плащ-палатку. Он - с краешку, стесняясь и их и меня. Держится напряженно.
Слишком резкая для него перемена. Недавно еще - училище, до этого - дом.
Наверное, мама волновалась, когда поздно возвращался домой. И вдруг ссадили
с машины на полдороге: вот твоя батарея, воюй. Так эти годы все мы вступали
в самостоятельную жизнь. Еще хорошо, что попал он к нам во время
наступления. Я попал в полк, когда отступали. Это было хуже.
уверенно, как бы опасаясь, что разглашает военную тайну.
в нефти и пахла нефтью. И когда мы стирали в ней обмундирование (на все про
все вместе с портянками полагался кусочек мыла в двадцать граммов!),
гимнастерки после были в нефтяных пятнах.
обрадовавшись.
сорокаградусный мороз, когда замерзает смазка на орудиях, но командир
батареи идет впереди в легких хромовых сапожках. И курсанты, которые прибыли
в училище прямо со школьной скамьи, поражаются такой его нечеловеческой
выносливости, не подозревая, что в сапогах у командира батареи шерстяные
носки, пальцы обернуты газетой и еще две пары теплых портянок... Те же
тактические занятия, похожие на войну, как игра. Мы прибыли в училище с
фронта, многое уже повидали и во время тактических занятий, когда не видело
начальство, старались перекурить.
топографических картах. на этой речонке, в редких кустах, выбирали мы
огневые позиции. И многие поколения курсантов до нас и после нас выбирали
там огневые позиции. И наверно, кто-то и сейчас там выбирает их. И так же,
как я когда-то, прибыл в часть младший лейтенант. Только отчего он такой
молодой? Оттого, наверное, что много времени прошло с тех пор. И столько уже
позади. И километров и друзей. Вот уже и плацдарм позади. Как это просто до
войны говорилось: ни пяди своей земли не отдадим. Вот она, пядь нашей земли,
и каково это - не отдать ее!
сразу говорю, забираю с собой. А больше никого из взвода не отдавай, а то и
Саенко, последнего разведчика, заберут. Связисты придут сейчас, они связь
сматывают. И командир отделения с ними. Радисты нам по штату положены. Нету
ни одного. И рации нет. Придется тебе заводить. Да ты ешь виноград, а то
сейчас подтянутся пушки - и двинем вперед. Это отсюда фронт далеко кажется.
А ночью уже там будем. Ешь, пользуйся случаем, выбирать НП пошлю тебя.
замечаю на штанине старую, засохшую кровь. На нее-то он и смотрит с
волнением. А, черт, давно надо было отдать постирать. Ему это, конечно, все
в героическом свете представляется.
подскакивающими на дутых шинах минометами. Солдаты, все молодые, хорошо
обмундированные, сидят по бортам машин. Какую-то новую часть вводят в
прорыв. А от фронта, по этой стороне дороги, между машинами и нами, гонят
сквозь пыль пленных. Минометчики перегибаются через борта, чтобы разглядеть
их, мы сидим, ждем. Уже видны лица. Бронзовые от жары и солнца. Пот течет с
висков. Расстегнутые мокрые шеи. Идут толпой. Молодые, крепкие, невзрачные,
в очках, высокие, маленькие. На одних лицах все погасила серая усталость,
другие возбуждены, словно только что выхвачены из боя, на третьих - страх.
Мундиры, кепки с длинными козырьками. Непокрытые головы, пропыленные,
черноволосые, светловолосые, стриженые, лысые. Ноги в коротких сапогах
шагают нестройно, вразнобой, частя. Пот, жара, пыль.
Воротник гимнастерки промок. Под мышками темные круги до карманов. Глаза
просят пить. Мы даем ему фляжку, и он долго пьет, задыхаясь. Немцы проходят,
скашивая глаза. Другие стараются не смотреть.
голос потерял.
пилотку винограда. Он благодарит еще раз и убегает. А пленные все идут.
Егоров смотрит на них, и многие чувства сменяются в его глазах. Четвертый
год войны. Он в первый раз видит немцев.
словно приветствуя. На минуту мелькает улыбающееся чернявое лицо. В этом
месте среди дымчато-синих мундиров немцев видно зеленое обмундирование
румын. И тогда мы разбираем, что оттуда кричат: "Руманешты! Руманешты!"
пленных.
радио передавали.
еще несколько раз подымается и исчезает удаляющееся чернявое веселое лицо.
банки консервов. Подойдя к нему, он молча отбирает - делает это спокойно,
серьезно, как все, что он делает,- и несет консервы семейству молдаван.
говорят ему, а Васин, небольшой, коренастый, с выпуклой грудью, весь
освещенный солнцем, смеется и отрицательно трясет головой. Возвращается он
оттуда, ведя за руку мальчика лет пяти.
грязная и разорванная на животе рубашонка. Короткие обтрепанные штаны до
колен. В теплой пыли черные от загара и грязи босые ноги с туго торчащими
маленькими пальцами. Шапка спутанных смоляных волос,- они даже не блестят,
такие пыльные. А лицо тонкое. И большие, как черные мокрые сливы, печальные
глаза. Они чем-то напоминают мне глаза Парцвании.
мне тоже когда-то было пять лет, я знаю, чем его привлечь. Я отстегиваю от
пояса большой кинжал в лаковых ножнах и даю ему. Несмело поглядывая на меня,
он тянет кинжал за рукоятку, и когда из ножен блеснуло широкое лезвие, он
забывает обо мне. А я тем временем глажу его волосы, которые легче состричь,
чем расчесать.
солнцем. Там встают все новые дымы разрывов. Дорога уходит туда. Если
суждено мне пройти ее до конца, я хочу, чтобы после войны был у меня сын.
Чтобы я посадил его на колено, родного, теплого, положил руку на голову и
рассказал ему обо всем.
тихонько глажу по волосам его спутанную, теплую от солнца голову, а он
играет моим оружием.
Ильин Андрей
Марко Джон
Суворов Виктор
Сертаков Виталий
Володихин Дмитрий
Андреев Николай