непокладистых коров, отбившихся от стада, так как теперь он доил не хуже
самого Крика.
коровы и смотрели в подойник. Но некоторые - в особенности те, что были
помоложе, - поворачивали голову в профиль. Так делала и Тэсс Дарбейфилд:
прислонившись виском к корове, она рассеянно смотрела в дальний конец
луга, словно погрузившись в размышления. Так она доила и Старую Красотку,
а лучи солнца падали на нее, освещая ее фигуру в розовом платье, белый
чепчик с оборками и профиль, напоминающий камею, вырезанную на буром боку
коровы.
спускает с нее глаз. Голова ее была неподвижна, лицо застыло; казалось,
она погружена в транс и ничего не видит, хотя глаза ее и открыты. Застыло
все, только Старая Красотка махала хвостом да чуть заметно двигались
розовые руки Тэсс, словно пульсировали ритмично, подобно бьющемуся сердцу.
жизнь, живое тепло, подлинная плоть. И ярче всего выражалось это в ее
губах. Ему и раньше случалось видеть глаза почти такие же глубокие и
выразительные, такие же нежные щеки, такие же изогнутые брови,
безукоризненно вылепленные подбородок и шею - но никогда ни на одном лице
не видывал он таких губ. Любому юноше, хоть сколько-нибудь пылкому,
достаточно было увидеть эту алую, чуть приподнятую верхнюю губу, чтобы
потерять голову, влюбиться, сойти с ума. Никогда не видывал он ни у одной
женщины губ и зубов, которые так настойчиво напоминали бы ему старое,
времен Елизаветы, сравнение: "Розы, наполненные снегом". Влюбленный мог
смело назвать их совершенными. И, однако, они не были совершенны. И это
легкое несовершенство придавало им особую живую прелесть.
себе представить; сейчас он снова видел эти губы - живые, алые, и словно
ток пробежал по его телу, дрожь охватила его, он был близок к обмороку,
как вдруг, в силу какого-то таинственного физиологического процесса, самым
прозаическим образом чихнул.
мечтательно-задумчивое выражение исчезло, и внимательный взгляд легко мог
уловить, как кровь медленно прилила к ее щекам, а потом отхлынула, и
только розовая тень осталась на лице.
Принятые решения, сдержанность, осторожность, опасения - все отступило,
как потерпевший поражение батальон. Он вскочил с места - пусть корова если
ей вздумается опрокидывает подойник, - быстро подошел к той, которая так
влекла его, и, опустившись перед ней на колени, крепко обнял ее.
как чему-то неизбежному. Едва она увидела, что это действительно он, ее
возлюбленный, губы ее раскрылись, и, охваченная безотчетной радостью, она
прижалась к нему и вскрикнула, словно в экстазе.
чувствуя себя виноватым.
спросить... Я... я не знал, что делаю. Я не хотел быть дерзким. Я предан
вам всей душой, Тэсси, милая!
всем обычаям, установившимся с незапамятных времен, сидит не один, а двое,
она сердито подняла заднюю ногу.
- воскликнула Тэсс, мягко отстраняя его. Она следила за движениями коровы,
но занята была только собой и Клэром.
рука все еще обвивала ее талию. Глаза Тэсс, устремленные вдаль,
наполнились слезами.
выскользнуть из его объятий.
вздохнув и невольно давая понять, что сердце его опередило рассудок. -
Вряд ли нужно говорить, что я люблю вас искренне и горячо. Но я... сейчас
я не скажу больше ни слова... это вас расстраивает... а я потрясен не
меньше, чем вы. Вы не подумаете, что я воспользовался вашей
беспомощностью... был слишком стремителен, безрассуден? Не подумаете?
коров. Свидетелей не было, никто не видел этого объятия. Когда фермер
спустя несколько минут забрел в этот уединенный уголок, ничто не
показывало, что эти двое, разделенные внушительным расстоянием, были друг
для друга больше, чем простые знакомые. Однако с тех пор, как Крик в
последний раз их видел, произошло событие, которое - пока оно длится -
изменяет облик вселенной для двух людей; если бы об этом событии ведал
фермер, он, как человек практический, отнесся бы к нему презрительно;
однако основывалось оно на стремлении более стойком и неодолимом, чем все
так называемые практические предпосылки. Отдернута была завеса; отныне
перед каждым из них открывался новый горизонт - на краткий срок или на
долгий.
ФАЗА ЧЕТВЕРТАЯ. ПОСЛЕДСТВИЯ
25
свою комнату, Клэр, не находя покоя, вышел в темноту.
прохладной. Дороги, тропинки, фасады строений, заборы были теплы, как
нагретый очаг, и эта полуденная жара обжигала лицо человека, бродившего в
ночи.
себе. Да, в этот день чувство заглушило рассудок.
избегали друг друга. Она была словно в лихорадке, почти испугана тем, что
произошло, а Клэр, человек нервный, предрасположенный к созерцательной
жизни, был обеспокоен новизной, безотчетностью своего порыва и
непреодолимой властью обстоятельств. Сейчас он едва мог дать себе отчет в
том, каковы должны быть отныне их взаимоотношения наедине и в присутствии
посторонних.
пребывание его здесь будет лишь случайным эпизодом в его жизни, мимолетным
и быстро стирающимся в памяти; он думал, что отсюда, словно из
занавешенной ниши, сможет спокойно созерцать манящий внешний мир и,
обращаясь к нему, говорить вместе с Уолтом Уитменом:
случилось невероятное, и то, что прежде было всепоглощающим миром,
превратилось в неинтересную пантомиму, а здесь, в этом якобы скучном
местечке, чуждом всяких страстей, взорвалось с вулканической силой нечто
новое, до сей поры ему неведомое.
привычные звуки - обитатели мызы укладывались спать. Этот дом, такой
скромный и невзрачный, на который он привык смотреть как на временное
жилище и отнюдь не считая его чем-либо достопримечательным на фоне
окружающего пейзажа, - какое значение приобрел для него теперь этот дом!
Старые, поросшие мхом кирпичные карнизы шептали ему: "Останься!" Окна
улыбались, дверь приветливо манила, вьющиеся растения ему сочувствовали.
Влияние женщины, находившейся в доме, оживило даже кирпич и известку,
заставило их вместе с небосводом сгорать от страсти. Кто же была эта
всемогущая женщина? Работница с молочной фермы.
скромной мызы. И не только новая любовь была тому причиной. Не один Энджел
познал на опыте, что ценность жизни не во внешних изменениях, но в
субъективных переживаниях. Чуткий крестьянин живет жизнью более полной,
широкой, драматической, чем толстокожий король. И теперь Клэр убедился в
том, что жизнь так же величественна здесь, как и в любом другом месте.
совестью. Для него Тэсс была не ничтожным существом, не забавной игрушкой,
но женщиной, которой дарована драгоценная жизнь, и жизнь эта ей самой,
страдающей либо радующейся, представлялась не менее значительной, чем
могущественнейшему из людей его собственная жизнь. Для него весь мир
сконцентрировался в Тэсс, и лишь пройдя сквозь призму ее восприятия,
существовали для нее люди. Сама вселенная возникла для Тэсс в тот день и
час, когда она родилась.
существования, пожалованного Тэсс равнодушной Первопричиной, - всем ее
достоянием, единственной предпосылкой ее бытия. Как же мог он считать ее
существом менее значительным, чем он сам, хорошенькой безделушкой, которая
скоро надоест? Мог ли он не относиться с величайшей серьезностью к
чувству, какое - а это было ему известно - он пробудил в ней, такой пылкой
Сертаков Виталий
Лондон Джек
Шилова Юлия
Шекли Роберт
Роллинс Джеймс
Афанасьев Роман