молотили по нашему переднему краю: по церкви, где они обнаружили
корректировщика, по орудиям, которые открыли себя...
артиллерии. Немцы не решились ринуться вперед с исходной позиции, накрытой
нашими снарядами. Но день еще не окончился. Я взглянул на часы. Было пять
минут четвертого - пошел седьмой час бомбардировки.
оставаться на местах, направить к церкви еще одного
корректировщика-артиллериста с запасными средствами связи, чтобы в случае
прямого попадания восстановить наблюдательный, пункт на колокольне;
красноармейцам и начсоставу хозяйственного взвода вместе с санитарами
быстро перенести раненых из церкви по оврагу в лес.
к вам?
ячейках. Вышел из блиндажа, присел в траншее, огляделся. Небо прояснилось.
За рекой, в голубом просвете, показался край солнца. Пучки лучей падали
несколько наискось, запыленный снег не искрился. Через полтора-два часа
свечереет.
Будет сегодня. Где-то тут, неподалеку. Он не окончится так, одной пальбой,
последний час боевого дня.
Часть снарядов, сверля с шелестом воздух, пролетела туда, где на закрытых
позициях, в блиндажах, стояли наши орудия. Другие падали вблизи. Средь
поля черные взбросы появлялись реже, чем днем. Они придвинулись к
береговому гребню, где в скатах были прорезаны незаметные колодцы. Судя по
перемещению огня, противник распознал нашу скрытую оборонительную линию.
Ее, видимо, выдало движение связных и командиров.
холодно: я был без шинели, в стеганой ватной телогрейке, стянутой поясным
ремнем.
понял, что боюсь. Казалось, тысяча когтей вцепилась в телогрейку,
казалось, тысяча пудов держит меня в траншее. Я рванулся из когтей,
оторвался от тысячи пудов - и бегом, бегом на берег.
не замечал снарядов, а тут... Попробуйте пробегите когда-нибудь
сорок-пятьдесят шагов под сосредоточенным огнем, когда с одного бока вас
шибанет горячим воздухом, вы на ходу отшатнетесь и вдруг снова
шарахнетесь, когда с другой стороны взметнется белое пламя. Попробуйте,
потом вам, может быть, удастся это описать. Мне же разрешите сказать
кратко: через десять шагов у меня была мокрая спина.
накрытом тяжелыми бревнами. Это был окоп для одного бойца, так называемая
одиночная стрелковая ячейка.
Сударушкин, русский солдат, крестьянин, колхозник из-под Алма-Аты. Он был
бледноват и серьезен; шапка с красноармейской звездой немного съехала
набок. Почти восемь часов он слушал удары, от которых содрогается и
отваливается от стенок земля. Весь день, глядя сквозь амбразуру на реку и
на тот берег, он сидит и стоит здесь один, наедине с собой.
берегу, застланная чистым снегом, была отчетливо видна. Что сказать бойцу?
Тут все ясно: покажутся, надо целиться и убивать. Если мы не убьем их, они
убьют нас. В амбразуре, выходя наружу штыком, лежала готовая к стрельбе
винтовка. При сотрясении на нее падали мерзлые крупинки, некоторые
прилипли к смазке.
было приятно, что и в эту минуту я подтягиваю его, как подтягивал всегда;
у него прибавилось силы, душа стала спокойнее под твердой рукой командира.
Снимая ветошью пыль с затвора, он посматривал на меня, будто прося: "Еще
подкрути, найди еще непорядок, побудь!"
выскакивать туда, где черт знает что валится с неба! Опять вцепились
когти, опять были привязаны пуды к ногам. Я сам искал непорядка, чтобы не
уходить еще минуту. Но все у тебя, Сударушкин, было в аккурате, даже
патроны лежали не на земляном полу, а в развязанном вещевом мешке. Я
посмотрел вокруг, посмотрел вверх. До чего были приятны неободранные, с
грубо обрубленными сучьями, еловые стволы над головой. Сударушкин взглянул
туда же, и мы оба улыбнулись: оба вспомнили, как я расшвыривал хлипкие
накаты, как заставлял волочить тяжелые бревна, прикрикивая на ворчавших.
как-нибудь пронесет..." Он на войне; он должен знать, что пришел туда, где
убивают, пришел, чтобы убить врага.
этой речки.
из окопа.
артиллерийским обстрелом бегать по окопам. Для него это ненужная,
никчемная игра со смертью. Но в первом бою, думалось мне, комбат может
себе это позволить. Бойцы потом будут говорить: "Наш командир не трус; он
под снарядами, когда и по малой нужде страшно высунуться, приходил к нам".
тебе верить. Это великое дело на войне. Можешь ли ты, командир, перед
своей совестью сказать: я верю в своих бойцов? Да, можешь, если тебе
самому верит боец!
пробегал по ячейкам. Несусь и вдруг вижу: кто-то выскочил из-под земли и,
согнувшись, помчался во весь дух навстречу. Что такое? Что за дурак (к
себе, конечно, я сие не относил), что за дурак бегает под таким огнем по
переднему краю? Ба, Толстунов... О нем, кажется, я еще не упоминал.
"Полковой инструктор пропаганды, поработаю в вашем батальоне". Признаться,
тогда я посмотрел на него косо.
по правде, то я обязан признаться: это я воспринял как некоторое ущемление
моей власти. По уставу Толстунов не имел никаких прав в батальоне, он не
являлся моим комиссаром (в то время в батальонах комиссаров не было),
но... Знакомясь, он сказал: "Меня направил в ваш батальон комиссар полка".
Я промолчал.
в бою".
здесь? Ложись!
о нем?
страшно...
стараясь куда-нибудь втиснуть головы. Обдало воздушной волной. Толстунов
поднял побледневшее лицо. Он серьезно произнес:
делом пока без тебя справимся... Ну, всего... Будем знакомы...
неслись друг от друга. "Будем знакомы..." Вот, значит, он каков... Да,
собственно говоря, только тут состоялось наше первое знакомство. Я даже не
заметил, как мы перешли на "ты".
бойцы были там спокойнее, веселей.
бомбардировку немцев. Так шел этот бой, в котором ни один из бойцов не
произвел еще ни одного выстрела.
Конан-Дойль Артур
Володихин Дмитрий
Орловский Гай Юлий
Посняков Андрей
Роллинс Джеймс
Жюль Верн