Дух.
Манфред.
Дух.
Манфред.
тридцать. Хозяева одинаково были рады всем, не считались с известностью
гостя, всем говорили приятное, всех кормили и поили на славу. Татьяна
Михайловна говорила Люде, что меняет состав гостей, так как всех
одновременно принимать не может. "Надо было бы звать сто человек, если не
больше, стулья еще можно бы взять напрокат, но не оказалось бы места в зале
и особенно в столовой". -- "А вы купили бы особняк где-нибудь на Поварской",
-- сказала Люда. -- "Ни за что! Митя так любит нашу квартиру, и я люблю", --
ответила Татьяна Михайловна, 167 редко отвечавшая на колкости и совершенно
не понимавшая, зачем люди их говорят. Она всегда в разговорах с Людой делала
вид, будто колкостей не замечает.
признавали. На вечерах Ласточкиных она устраивалась в первый раз: известный
драматический артист читал "Манфреда" под Шумановскую музыку. Среди гостей
преобладали артисты, профессора, политические деятели. Писателей Татьяна
Михайловна немного остерегалась: уж очень много пьют. -- "Ну, напиться может
кто угодно, даже профессор", -- возражал Дмитрий Анатольевич.
других. На вечере у одной из Морозовых слышал чтение молодого Андрея Белого,
ничего не понял, был немного испуган и к себе его не позвал. Не очень
понравились Ласточкину и вполне понятные стихи, как революционные в
политическом и художественном отношении, так и необычайно удалые, народные,
"кондовые". Ему казалось, что эти литераторы выбрали свою поэзию как самый
легкий путь к скорому успеху и затем приобрели к ней профессиональный
интерес. По его наблюденьям, главное у них заключалось в желании непременно
изобрести что-то новое, еще никем не использованное. Один из них хвастал,
что свое стихотворение написал небывалым размером (дал сложное название),
который нигде в литературе до него не встречался. Дмитрий Анатольевич
говорил жене, что именно вследствие этой погони за новизной они очень похожи
один на другого. "Идет игра в лотерею известности. Многие выигрывают --
очень ненадолго. Собственно они все должны были бы ненавидеть друг друга.
Но, кажется, этого нет: отношения скорее благодушные, каждому из них было бы
без других очень скучно... Может, я и вообще несправедлив к ним. Что-ж
делать, я ни одному их чувству не верю, не верю искренности хотя бы одной их
строчки... Ты наверное моих мыслей не одобряешь?"
учиться, а ты, Митенька, этому не 168 учился. Если ты не знаешь, например,
что такое пеон четвертый, то и судить о поэзии нельзя". -- "А, по моему,
можно, хотя я не знал даже того, что они, проклятые, нумеруются!" -- "Ну, а
уж насчет "искренности", то тут уж я просто не понимаю, как можно судить,
искренен ли поэт или нет? Всякого человека надо считать искренним, пока не
доказано обратное. А эти что читали на вечере уж во всяком случае поэты
талантливые". -- "Способные да, даровитые, может быть, а очень талантливые
не думаю. И, по моему, настоящую литературу губят именно книги -- "так
себе", никак не хорошие, но и никак не плохие", -- нерешительно возражал
Дмитрий Анатольевич.
Ласточкин у себя устроил музыкальный, понимая, что такой у него выйдет
лучше. Музыку он любил всякую, но хоть умел отличать хорошую от плохой.
Татьяна Михайловна вообще была против устройства "салона"; несмотря на свое
общее расположение к людям, больших приемов не любила: почти всегда бывает
скучновато, не то, что когда соберутся пять или шесть друзей. Однако все их
знакомые что-то у себя устраивали, надо было платить приглашеньями за
приглашенья; она подчинилась желанью мужа и старалась, чтобы приглашенные
скучали возможно меньше, хорошо ели, хорошо, но в меру, пили. На их большие
приемы, в дополнение к их собственному повару, приглашался еще клубный:
Ласточкин находил, что если один повар готовит больше, чем на
десять-двенадцать человек, то ужин не может быть хорошим. На этот раз
клубный повар был новый, Татьяна Михайловна не была в нем уверена и немного
беспокоилась, особенно за "бэф Строганов". С улыбкой вспоминала очень
скромные ужины в Харькове у воспитывавшей ее небогатой, бережливой тетки.
Родителей она потеряла в раннем детстве, тетка тоже давно умерла, и из
родных у нее оставался только двоюродный брат, теперь петербургский помощник
присяжного поверенного. Ее муж очень его не любил, и они, бывая в столице,
не всегда даже заезжали к нему с визитом.
причине. Этот вечер несколько отличался от их обычных: после ужина Ласточкин
предполагал экспромптом устроить обмен политическими мненьями и сказать
краткое вводное слово (о чем не предупредил жену). Надеялся, что артисты,
поужинав, уйдут: у каждого из них обыкновенно бывало по несколько
приглашений в день, и везде, несмотря на тревожное время, пили шампанское.
Артисты, конечно, для политических бесед не годились. -- "могут только нести
чушь". Но профессора и политические деятели очень годились, хотя были
второстепенные: первостепенные уехали в Петербург: "переговорить с графом
Витте".
октября, Витте стал главой правительства. Радость была необычайная. Правда,
за манифестом последовали в провинции погромы евреев и интеллигенции,
вызвавшие общее негодование. Все сходились на том, что это последние
действия черной сотни: на прощанье мстит за свое полное и окончательное
крушенье.
всей своей искренности, забыл, что его оптимизм ослабел в последние месяцы.
-- А вот вышло всЈ-таки по моему. Увидите, какой расцвет скоро настанет!
После десяти лет свободного строя Россия станет первой страной в мире. Да,
большой, очень большой человек Витте!
начала спорить приблизительно через неделю после манифеста: московская
партийная организация получила письмо от Ленина. Он говорил, что революция
только началась, что он возвращается в Россию для ее углубления, называл
Витте черносотенцем. Люда стала говорить то же самое, но из снисходительного
отношения к взглядам Дмитрия Анатольевича смягчала отзыв о председателе
совета министров.
свергнут начавшейся революцией. Мавр сделал свое дело, мавр может уйти, --
говорила она, не зная, что эту популярную в истории русской публицистики
шиллеровскую фразу повторял в Петербурге, приписывая ее Шекспиру, сам Витте
в переговорах с либералами. Грозил им своей отставкой и предупреждал, что
ему на смену очень скоро придут совершенно другие люди.
почти одинаково ругал правых и левых. Дмитрий Анатольевич только разводил
руками: "Спорить можно с консерватором, но нельзя спорить с человеком,
совершенно равнодушным к политической жизни. В сущности, ты нигилист,
Аркаша!" -- говорил он. -- "Уж я не знаю, кто я такой, только ничего
хорошего не будет". -- "Почему не будет? На предельный пессимизм тоже
отвечать нечего. Разумеется, мы все умрем, а может быть, через миллион лет
кончится и наша планета, хотя нет никаких причин это утверждать. Но жить
надо так, точно мы будем существовать вечно!" -- "Не вижу ни малейших
оснований", -- говорил Аркадий Васильевич.
из наших доморощенных сочинит не хуже... Там, в первом ряду справа расселись
толстосумы, всех перевешать. И морды какие самодовольные. Они готовы
осчастливить Россию, но царь, по своей отсталости, не предлагает им
портфелей. А за их пятипудовыми дочерьми увиваются идейные присяжные
поверенные; идейность это хорошо, но идейность с миллионным приданым еще
лучше. Люда с кем-то "высоко держит знамя". Разумеется,
социал-демократическое, хотя она так же охотно и так же случайно могла стать
социал-революционеркой... Нина делает вид<,> будто слушает Тонышева. Только
вчера его сюда затащила Люда, и вот он уже у них на вечере!"
понравился. После его ухода Дмитрий Анатольевич расспрашивал о нем Люду, а
вечером говорил о нем наедине с женой: 171
показалось, что он Нине понравился. В самом деле, он был бы для нее отличной
партией.
Посняков Андрей
Куликов Роман
Конюшевский Владислав
Емилина Ника
Андреев Николай
Каргалов Вадим