Чтение 33–й страницы книги ~Сожженая Москва~

Через два дня после проводов жениной бабки и Авроры Илья
Борисович Тропинин, надев плащ и шляпу, отправился в сенат, где,
по слухам, была получена какая-то бумага из Петербурга. Он хотел
проведать, последовало ли наконец разрешение сенатским, а равно и
театральным чиновникам также оставить Москву. В то утро он узнал
от бывшего астраханского губернатора Повалишина, что их общий
знакомый, старик купец миллионер Иван Семенович Живов, убедившись
в приближении французов, запер в Гостином дворе свой склад и,
перекрестясь, сказал приказчику: "Еду; чуть они покажутся -
слышишь, чтоб ничего им не досталось; зажигай лавку, дом и все!"
Едва Илья въехал в Кремль и вошел в сенат, началось вступление
французов в Москву, был ими произведен известный выстрел картечью
в Боровицкие ворота, и французы заняли Кремль. Тропинин бросился
было обратно в Спасские ворота. Он полагал спуститься к
Москворецкому мосту и уйти с толпою, бежавшею по Замоскворечью. -
"Скорее, скорее!" - торопил он извозчика, У Лобного места его
окружила и остановила куча французских солдат, с криками уже
грабившая Гостиный двор. Посадив на тротуар этого длинного,
близорукого и смешного, в синем плаще, человека, французы со
смехом прежде всего стащили с его ног сапоги. Потом, весело
заглядывая ему в лицо и как бы спрашивая: "Что? удивлен?" - они
сняли с него плащ и шляпу. Огромного роста, в рыжих бакенбардах и
веснушках, унтер-офицер, скаля белые, смеющиеся зубы, спокойно
отстегнул с камзола Ильи золотую цепочку с часами и принялся было
за обручальное кольцо на его пальце. Обеспамятевший Илья очнулся.
Он бешено, с силой оттолкнул грабителя и, задыхаясь, с пеной у
рта, крикнул несколько отборных французских ругательств. -
Каково! он говорит, как истый француз! (Tiens, il parle comm e un
vrai francais!) - удивился унтер-офицер. Илью окружили и ввели
под аркады Гостиного двора, так как в близком соседстве уже
прорывалось пламя пожара над москательными лавками. Пленнику
предлагали множество вопросов о том, где в Москве лучшие магазины
и погреба, как пройти к лавкам золотых и серебряных изделий, к
складам вин и к лучшим модным трактирам. Пользуясь суетой, Илья в
одном из темных проходов Гостиного двора бросился в сторону,
выбежал к Варварке и скрылся в подвале какого-то опустелого
барского дома. Когда стемнело, он переулками добрался до
Тверского бульвара, отыскал знакомый ему сад богача Асташевского
и здесь, в дальней беседке, решился провести ночь. Забившись в
угол беседки, он от усталости почти мгновенно заснул. Его
разбудил дым, валивший клубами через деревья из загоревшегося
смежного двора. Не сознавая, где он и что с ним, и задыхаясь от
дыма, он выскочил из беседки.

Начиналось утро. С разных сторон поднимались густые облака дыма с
пламенем. Горели соседние Тверская, Никитская и Арбат. Тропинин,
вспомнив приказ Живова о сожжении его собственного дома,
оглядывался в ужасе. Его томил голод; разутые ноги окоченели от
холода. Куда идти? Дом жениной бабки, где, как он знал, вчера на
руках дворника осталось еще немало невывезенных припасов, был
невдали. Илья, перелезая с забора через забор, вышел па Бронную.
Отсюда было уже близко до Патриарших прудов. Полуодетый, без
шляпы и в одних испачканных носках, он, быстро шагая длинными
ногами, скоро миновал смежные, теперь почти пустые переулки. Уже
виднелась знакомая крыша дома княгини Шелешпанской. Тропинину
преградила дорогу кучка солдат, несшая какие-то кули и тюки.
Сопровождавший их офицер остановил Илью и приказал ему взять на
плечи ношу одного из солдат, которого тут же куда-то услал. Ноша
была в несколько пудов. Тропинин молча покорился такому насилию,
соображая, что этому будет же вскоре конец. Он донес куль до
Кремля. Оттуда его отправили с другими солдатами за сеном, а
вечером, дав ему поесть, объявили, что он будет при конюшне
главного штаба. В течение пяти дней Илья чистил, кормил и поил
порученных ему лошадей, выгребал навоз из конюшни и рубил для
офицерской кухни дрова. Посланный с товарищем в депо за овсом, он
нагрузил подводу, заметил на обратном пути, что пригнездившийся
на подводе усталый товарищ уснул, дал лошади идти, а сам без
оглядки бросился в смежный переулок. Место его второго побега
было близ Садовой. Он издали узнал церковь Ермолая и, опасаясь
погони, бросился в ту сторону. Мимо дымившихся и пылавших улиц
Тропинин снова достиг Патриарших прудов и теперь их не узнал.
Сколько он ни отыскивал глазами зеленой крыши и бельведера на
доме княгини, он их не видел. Все окрестные деревянные и каменные
дома сгорели или догорали. Улицы и переулки вокруг занесенных
пеплом и головнями прудов представляли одну сплошную, покрытую
дымом площадь, на которой, среди тлевших развалин, лишь кое-где
еще торчали не упавшие печные трубы и другие части догоравших
зданий. Илья с ужасом убедился, что дом княгини Шелешпанской
также сгорел. "Боже! неужели это не во сне?" - думал он,
оглядываясь. Слезы катились из его глаз. Беспомощно переходя от
раскаленных пепелищ к пепелищам, Тропинин близорукими,
подслеповатыми глазами усиливался отыскать след этого дома и не
находил. Долго неуклюжею, длинною тенью он бродил здесь,
прислушиваясь к падению кровель и стен и едва дыша от дыма и
пепла. В одном месте, у церкви Спиридония, его охватило
нахлынувшим пламенем. Он бросился к какому-то каменному забору и
перелез через него. Соскакивая в соседний сад, он сильно ушиб
себе ногу и сперва не обратил на это внимания. Нога, однако,
разболелась. "Что же я теперь, если охромею, буду делать?" -
думал Илья, бродя по саду и разминая ногу. Вдруг он услышал, что
его назвали по имени. Тропинин вздрогнул. Между лип
полуобгорелого сада он увидел седую голову, глядевшую на него из
травы, а подойдя ближе, узнал бледное, в пегих пятнах, лицо
княгинина дворника Карпа. Тот выглядывал из ямы.

- Ты как здесь?

- Третьи сутки спасаюсь.

- Чье это место?

- Неужто не узнаете? Наше.

Двор был в развалинах, деревья обгорели. Карп помог измученному
голодом и ходьбой Илье спуститься в яму, вырытую им в саду,
принес из пруда воды, дал ему умыться, накормил его какими-то
лепешками и уложил отдохнуть.

- Все погорело, как видите, дом, людские и кладовая, - объявил,
всхлипывая, Карп, - и те злодеи до пожара все разграбили, не
помогла и стенка, дорылись и до ямы; телешовский Прошка спьяну
навел сюда и указал; а вы-то, вы... Господи!

Карп ушел из подвала и под полой откуда-то притащил старенький
калмыцкий тулуп, мужичьи сапоги и такую же баранью шапку.

- Оденьтесь, батюшка Илья Борисыч, - сказал он, - здесь, в
западне, сыро. Как вас нехристи-то обидели! в нашем холопском
наряде они вас тут хоть и увидят, скорее не тронут. А что же это,
и нога у вас болит? Тропинин сообщил о своем ушибе.

- Перебудьте, сударь, здесь, авось наша-то армия вернется и
выгонит злодеев. На ночь мы прикроем подвал досками; я на них и
землицы присыплю. Наказал нас господь... конец свету!

Илья оделся в принесенные тулуп и шапку, свернулся на соломе, в
углу подвала, и под причитания Карпа заснул. Утром следующего дня
Карп объявил ему, что накануне приходили какие-то солдаты,
шныряли тут, перевертывая тлевшие бревна, и тесаками чего-то все
искали, а в сад и к пруду все еще не подходили. Илья не покидал
подвала двое суток. Он оттуда, сквозь обгорелые деревья, видел,
как пожар в ближних дворах мало-помалу угасал. Изредка, за
соседними заборами, показывались неприятельские отряды, слышались
французские и немецкие оклики. Дозорные команды, преследуя чужих
и своих поджигателей и грабителей, захватывали подозрительных
прохожих. В одну из ночей в ближнем закоулке произошла даже
вооруженная стычка. Тропинин из подвала явственно слышал, как
начальник дозора командовал солдатам: "En avant, mes en f ants!
ferme! feu de peloton, visez bieni" ("Вперед, ребята, пали!
цельтесь лучше!") Раздался залп преследующих; из-за печей и труб
затрещали ответные выстрелы. Несколько вооруженных солдат,
ругаясь по-немецки и роняя по пути добычу, перелезли через забор
и пробежали в пяти шагах от ямы, где скрывался Илья. Слышались
возгласы: "Du lieber Gott! Schwernots Keri von Bonapart!" (Боже
милостивый! Проклятый парень Бонапарт! (нем.)) Карп подобрал
несколько хлебов, липовку с медом и узел с женскими нарядами.
Хлеб и мед были очень кстати, так как съестные припасы в подвале
подходили уже к концу. Через неделю Карп объявил, что все припасы
вышли и что он решился пойти к церкви Ермолая проведать, не