быть, потому, что малютки Эмли не было дома. Я знал, какой дорогой она
пойдет домой, и тотчас же отправился ей навстречу по тропинке.
еще мала ростом, хотя и подросла с той поры. Но когда она приблизилась и я
увидел ее синие глаза, ставшие еще синее, ее щечки с ямочками, лицо, еще
более ясное, чем раньше, когда я увидел всю ее, похорошевшую и повеселевшую,
- я внезапно почувствовал странное желание прикинуться, будто не знаю ее, и
пройти мимо с таким видом, словно я смотрю куда-то вдаль. Если не ошибаюсь,
я не раз так поступал в дальнейшей моей жизни.
того чтобы повернуться и окликнуть меня, со смехом убежала. Мне ничего не
оставалось делать, как побежать за ней, а она бежала так быстро, что я
нагнал ее только у самого дома.
заявила, что теперь она уже не маленькая, и, еще громче смеясь, вбежала в
дом.
меня очень удивляла. Чай был уже на столе, наш сундучок стоял там же, где
раньше, но, вместо того чтобы подсесть ко мне, она уселась рядом с ворчавшей
миссис Гаммидж, а когда мистер Пегготи осведомился о причине, она тряхнула
головой, так что волосы упали ей на лицо, и только засмеялась.
огромной рукой.
затем уселся и, ухмыльнувшись, уставился на нее с изумлением, в котором
сквозил восторг, вследствие чего лицо его стало багровым.
которого она могла добиться чего угодно - стоило ей только подойти к нему и
прижаться щечкой к его жестким бакенбардам. Такое мнение сложилось у меня,
когда я увидел, как она это проделывает; и, по-моему, мистер Пегготи был
совершенно прав. Она была так мила, так нежна по натуре, в ее манере держать
себя было такое лукавство, а вместе с тем такая застенчивость, что она
пленила меня еще сильней, чем прежде. И у нее было доброе сердце. Когда мы
уселись после чая у камелька и мистер Пегготи, попыхивая трубкой, намекнул
на понесенную мной утрату, слезы показались на глазах малютки Эмли и она
бросила на меня через стол такой сочувственный взгляд, что я был бесконечно
ей признателен.
ладонь кудри малютки Эмли и пропуская их между пальцев, словно это была
вода. - А вот и еще один, - тут он ткнул рукой в грудь Хэма, - хотя уж он-то
мало похож на сироту.
себя сиротою, - сказал я, тряхнув головой.
воскликнул Хэм. - Ура! Здорово сказано! Лучше и нельзя сказать. Ура!
встала и поцеловала мистера Пегготи.
Хэму. - Я знал, что это как-нибудь в этом роде.
мистер Пегготи. - Как он поживает, сэр?
говорить о друзьях, так это Друг! Клянусь богом, на него приятно смотреть.
как... как... прямо слова не подберешь... Он такой смелый!
если бы вы знали, какой он искренний и прямой, мистер Пегготи!
трубки, - что, коли говорить об ученье, так он все превзошел.
Он ужасно умный.
книгу, и он уже знает урок. А такого игрока в крикет вы никогда и не
видывали! И он даст вам вперед столько шашек, сколько вы захотите, и
все-таки вас обыграет.
обыграет".
угодно. И я уж и не знаю, мистер Пегготи, что бы вы сказали, если бы
услышали, как он поет.
сомневаюсь".
хвалить, все будет мало! - говорил я, увлекаясь моей любимой темой. - Я
никогда не смогу его отблагодарить за великодушие, с каким он оказывал мне
покровительство, а я ведь гораздо моложе его и так мало знаю по сравнению с
ним!
Эмли, которая сидела за столом и, наклонившись вперед, слушала с глубочайшим
вниманием; она затаила дыхание, голубые глаза ее сверкали, как алмазы, а
щечки раскраснелись. Вид у нее был такой серьезный, а она сама была так
прелестна, что от удивления я умолк; и все они тоже загляделись на нее, ибо,
когда я замолчал, они засмеялись и обернулись к ней.
Пегготи.
густо покраснела. Затем она бросила на нас быстрый взгляд сквозь
рассыпавшиеся кудри и, убедившись, что на нее все еще смотрят (что касается
меня, то я готов был смотреть на нее часами), убежала и больше не
показывалась, пока не пришла пора спать.
так же, как тогда, ветер стенал над равниной. Но теперь мне казалось, будто
он стенает о тех, кто ушел навеки; теперь я не думал о том, что море
нахлынет в ночи и унесет баркас, теперь я думал, что с той поры, когда я в
последний раз прислушивался здесь к стенаниям ветра, море уже нахлынуло и
затопило мой родной дом. Помнится, когда шум ветра и моря стал затихать, я
вставил в свою молитву просьбу о том, чтобы мне дано было вырасти и жениться
на малютке Эмли; так, мечтая, я скоро заснул.
одна перемена, но перемена весьма важная: теперь мы с малюткой Эмли редко
гуляли по берегу моря. Она была занята приготовлением уроков и шитьем, а
большую часть дня ее не было дома. Но и не будь этого, я чувствовал, что
нашим прогулкам не возобновиться. Своевольная и еще по-детски капризная, она
походила на маленькую женщину больше, чем я предполагал. Не прошло и года, а
она отошла от меня очень далеко. Она была ко мне привязана, но смеялась надо
мной и дразнила меня; бывало, я шел ее встречать, а она украдкой прибегала
домой другой дорогой, и когда я возвращался разочарованный, ждала меня у
двери и хохотала. Лучшее время дня наступало тогда, когда она шила у порога
дома, а я сидел у ее ног на деревянной ступеньке и читал ей вслух. Сейчас
мне кажется, что я никогда не видел такого сверкающего апрельского дня, что
никогда не видел такой светлой маленькой фигурки, как та, что склонялась над
работой у входа в старый баркас, что никогда не было такого неба, такого
моря, таких чудесных кораблей, уплывающих в золотую даль.
неуклюжий, а в руках у него был узелок с апельсинами, которые он увязал в
носовой платок. Поскольку он не сделал никаких намеков касательно сего
имущества, мы подумали, не забыл ли он его случайно, уходя от нас, пока Хэм,
побежавший за ним, чтобы передать узелок, не вернулся и не возвестил, что
апельсины предназначаются Пегготи. После этой выходки мистер Баркис являлся
каждый вечер в один и тот же час и всегда с узелком, который он оставлял за
дверью, ни единым словом о нем не упоминая. Эти любовные приношения были
чрезвычайно разнообразны и весьма необычны. Помнится, в числе их была
двойная порция свиных ножек, гигантская подушка для булавок, с полбушеля
яблок, серьги в виде колец из черного янтаря, испанский лук, ящичек с
домино, клетка с канарейкой и засоленный свиной окорок.
он очень мало, восседал у камелька в той же позе, что и на передке своей
повозки, и таращил глаза на Пегготи, сидевшую против него. Однажды вечером,
должно быть в порыве любви, он схватил огарок восковой свечи, которым она
вощила нитку, положил его в карман жилета и унес с собой. В последующие
вечера он испытывал огромное удовольствие, доставая прилипший к карману,
размякший кусочек воска, когда возникала в нем нужда, а затем снова совал
его в карман. По-видимому, он был весьма доволен и не чувствовал ни малейшей
потребности говорить. Даже в тех случаях, когда он приглашал Пегготи
прогуляться по берегу, он, полагаю я, не затруднял себя разговором и
довольствовался только тем, что спрашивал время от времени Пегготи,
оправилась ли она. Помню, иной раз, после его ухода, Пегготи закрывала лицо
передником и смеялась добрых полчаса. Мы все тоже забавлялись, исключая
злосчастную миссис Гаммидж, за которой некогда ухаживали, должно быть,
точь-в-точь так же, ибо поведение мистера Баркиса неизменно заставляло ее
вспоминать об ее "старике".
Круз Андрей
Сертаков Виталий
Андреев Николай
Никитин Юрий
Шилова Юлия
Орловский Гай Юлий