Августой), которая еще подростком была взята на воспитание, а точнее -
напрокат или в аренду, одним добродушным благодетелем, обитающим в Тутинге,
и, значит, несомненно, росла и развивалась в самых благоприятных условиях,
но тем не менее "подвержена припадкам", а почему - этого приходский совет
никак не может понять.
десять лет старше, жалованье получает ничтожное - из-за своего необъяснимого
недуга - и так боится вновь попасть в лапы своего бывшего покровителя, что
работает без передышки, кроме как в те часы, когда лежит, уткнувшись головой
в бадью, в помойное ведро, в котел, в блюдо, приготовленное к обеду, -
словом, в то, что было поблизости, когда ее "схватило". Ею довольны родители
и опекуны подмастерьев мистера Снегсби, ибо нечего бояться, что она внушит
нежные чувства юным сердцам; ею довольна миссис Снегсби, которая всегда
имеет возможность уличить ее в какой-нибудь оплошности; ею доволен мистер
Снегсби, убежденный, что держит ее у себя только из милости. В глазах же
Гуси жилище торговца канцелярскими принадлежностями - это храм изобилия и
блеска. Маленькую гостиную наверху, с которой, если можно так выразиться,
никогда не снимают папильоток и передника, иначе говоря - чехлов. Гуся
почитает самой роскошной комнатой во всем христианском мире. Вид,
открывающийся из окон этой гостиной - с одной стороны на Кукс-Корт (и даже
на кусочек Карситор-стрит), а с другой - на задний двор судебного
исполнителя Ковинса, - кажется Гусе не имеющим себе равных по красоте.
Висящие в этой гостиной написанные - и очень густо написанные - масляной
краской портреты мистера Снегсби, взирающего на миссис Снегсби, и миссис
Снегсби, взирающей на мистера Снегсби, в ее глазах - все равно что шедевры
Рафаэля или Тициана. Итак, Гуся все-таки получает кое-какую награду за
многие свои лишения.
которые не имеют отношения к таинствам его торгового предприятия. Она
расходует деньги по своему усмотрению, бранится со сборщиками налогов,
назначает время и место воскресных молений, контролирует развлечения мистера
Снегсби и не желает признавать себя ответственной за провизию, которую
выбирает к обеду; поэтому ей завидуют жены во всем околотке, - то есть по
обеим сторонам Канцлерской улицы на всем ее протяжении и даже за ее
пределами, на Холборне, - и жены эти во время всех домашних сражений обычно
просят своих мужей заметить, как отличается их (жен) положение от положения
миссис Снегсби, а также их (мужей) поведение от поведения мистера Снегсби.
Молва, которая, словно летучая мышь, вечно носится над Кукс-Кортом, шмыгая
из окна в окно, утверждает, будто миссис Снегсби ревнива и въедливо
любопытна, а мистера Снегсби она изводит так, что ему иной раз приходится
бежать вон из дому, и обладай он хотя бы мышиной храбростью, он бы этого не
потерпел. Говорят даже, будто жены, которые ставят его в пример своим
своевольным мужьям, сами в глубине души смотрят на него свысока, а больше
всех его презирает некая госпожа, чей господии и повелитель не без основания
заподозрен в том, что он иной раз "учит" свою супругу, причем орудием этого
"учения" ему служит собственный зонт. Но все эти смутные слухи, быть может,
возникли потому, что мистер Снегсби, в своем роде человек скорее
созерцательного и поэтического склада, - летней порой он не прочь
прогуляться по Степл-Инну и отметить, что воробьи и листва "выглядят совсем
как в деревне"; а по воскресным дням он любит прохаживаться по Ролс-Ярду * и
(если он в хорошем расположении духа) разглагольствовать о том, что некогда
были древние времена, и чтоб ему провалиться, если под этой часовней не
окажется парочки каменных гробов, стоит только копнуть поглубже. Далее, он
тешит свое воображение мыслями о бесчисленных, уже усопших канцлерах,
вице-канцлерах и государственных архивариусах и так остро ощущает прелесть
сельской природы, рассказывая обоим подмастерьям о том, что некогда, как он
слышал своими ушами, ручей "прозрачный, как "христалл", бежал посередине
Холборна, а на Рогатке * действительно была рогатка, и дорога оттуда
пролегала прямо по лугам, - так остро ощущает прелесть сельской природы, что
не испытывает никакого желания очутиться среди этой природы.
еще не совсем стемнело. Мистер Снегсби стоит у дверей своей лавки, взирая на
облака, и видит поздно вылетевшую куда-то ворону, которая мчится на запад по
кусочку неба, принадлежащему Кукс-Корту. Ворона пересекла Канцлерскую улицу
и сад Линкольнс-Инна и теперь летит прямо на Линкольнс-Инн-Филдс -
Линкольновы поля *.
Талкингхорн. Теперь особняк сдается внаем под юридические конторы, и в этих
обшарпанных обломках его величия, как черви в орехах, засели юристы. Но
просторные его лестницы, коридоры и вестибюли остались неизменными;
сохранились и расписные потолки, в том числе потолок, на котором изображена
некая "Аллегория" - воин в римском шлеме и небесно-голубой тоге, разлегшийся
среди балюстрад, колонн, цветов, облаков и толстоногих младенцев и
раздражающий зрителя до головной боли, что в той или иной степени, видимо,
является целью всех Аллегорий. Здесь, среди своих многочисленных железных
ящиков, на которых начертаны знатнейшие имена, всегда пребывает мистер
Талкингхорн, если не считать тех дней, когда он гостит, помалкивая, но
чувствуя себя как дома, в поместьях, где великие мира сего до смерти
замучены скукой. Здесь он и нынче спокойно сидит за столом. Устрица старого
закала, раковины которой никто не может открыть.
обветшали, не гонятся за модой, не бросаются в глаза, - они могут позволить
себе все это. Мистера Талкингхорна окружают тяжелые, старомодные, с широкими
спинками, набитые волосом кресла красного дерева, сдвинуть которые нелегко;
старинные столы с веретенообразными тонкими ножками, покрытые пыльными
суконными скатертями; полученные в подарок гравированные портреты носителей
громких титулов - и ныне здравствующих носителей и их отцов. Толстый
полинявший турецкий ковер устилает пол под столом, за которым сидит хозяин
при свете двух свечей в старомодных серебряных подсвечниках, - свечей,
слишком скудно освещающих эту большую комнату. Названия его книг на корешках
скрыты переплетом; все, что можно запереть, заперто; нигде не видно ни
одного ключа. На виду лишь две-три бумаги. На столе под рукой у мистера
Талкингхорна лежит какая-то рукопись, но он на нее не смотрит. Вооружившись
круглой крышкой от чернильницы и двумя кусочками сургуча, он молча и
неторопливо старается решить какую-то еще не решенную задачу. Он кладет
прямо перед собой то крышку от чернильницы, то кусочек красного сургуча, то
кусочек черного. Нет, не то! Мистер Талкингхорн вынужден все смешать и
начать сызнова.
римлянином, который пристально смотрит вниз и, кажется, вот-вот ринется на
того, кто вторгся в его владения, тогда как тот не обращает на него никакого
внимания, - здесь обитает мистер Талкингхорн и помещается его контора. У
него нет служащих, если не считать человека средних лет во фраке с немного
продранными локтями, который сидит на высоком деревянном диване в передней и
лишь редко бывает слишком обременен работой. Мистер Талкингхорн не такой
юрист, как все. Клерков ему не нужно. Он - великий хранитель чужих
исповедей, с которыми надо обращаться бережно. Его клиенты нуждаются только
в нем самом, и он сам делает для них все. Документы, которые ежу нужно
составить, составляются в Тэмпле специальными юрисконсультами по его тайным
указаниям; точные копии, которые ему нужно снять, снимают в писчебумажной
лавке, как бы дорого это ни обходилось. Человек средних лет, сидящий на
деревянном диване, осведомлен о делах знати не больше, чем любой уличный
метельщик на Холборне.
крышка от другой чернильницы, маленькая песочница. Так! Это - в середину,
это - направо, Это - налево. Надо обязательно решить задачу, теперь или
никогда... Теперь! Мистер Талкингхорн поднимается, поправляет очки, надевает
цилиндр, кладет рукопись в карман, выходит из комнаты, говорит человеку
средних лет во фраке с продранными локтями: "Я скоро вернусь". Он лишь очень
редко говорит ему что-нибудь более определенное.
- не столь прямым путем, как она, но почти, - к переулку Кукс-Корту,
выходящему на Карситор-стрит. Идет он в лавку с вывеской: "Снегсби. Торговля
канцелярскими принадлежностями; переписка крупным почерком и копировка
документов; переписка всевозможных судебных бумаг...", и прочее, и прочее, и
прочее.
тонким благоуханием горячего чая. Веет им и у дверей мистера Снегсби. День
тут начинается и кончается рано - обедают в половине второго, ужинают в
половине десятого. Когда мистер Снегсби давеча выглянул на улицу и увидел
запоздавшую ворону, он уже собирался спуститься в свое "подземелье", чтобы
попить чайку.
миссис Снегсби; поэтому обе дочки портного - специалиста по судейским
мантиям, - которые сейчас расчесывают свои локоны перед двумя зеркалами, за
двумя окнами, во втором этаже дома напротив, никак не могут отвлечь обоих
подмастерьев от работы, на что они обе лелеют надежду, но всего-навсего
возбуждают ненужное им восхищение Гуси, чьи волосы не растут, никогда не
росли и, по общему убеждению, никогда не будут расти.
выбраться из лавки, ибо лавка эта вызывает в ее душе смешанное чувство
страха и благоговения, представляясь ей каким-то складом устрашающих орудий
жестокой пытки, которой суд подвергает тяжущихся, - местом, куда лучше не
входить после того, как потушен газ.
травкой" и что-то жующий. Старается поскорей проглотить кусочек хлеба с
маслом. Говорит:
Лондон Джек
Посняков Андрей
Соломатина Татьяна
Ильин Андрей
Шилова Юлия
Елманов Валерий