мыслей. Нотр-Дам ни о чем не задумывался, и именно поэтому казалось, что он
знает все с первого раза, словно по чьей-то | милости. Был ли он любимцем
Создателя? Возможно, Бог просветил его. Его взгляд был более чистым
(пустым), чем взгляд Дюбарри после объяснения своего любовника-короля. (Как
и Дюбарри, в тот | момент он не знал, что шел прямой дорогой на эшафот; но
поскольку литераторы объясняют, что | глаза маленьких Иисусов смертельно
грустны от предвидения Страстей Христовых, то у меня есть полное право
просить вас разглядеть в глубине зрачков Нотр-Дама микроскопическую
картинку, не заметную невооруженному глазу, гильотины. Он казался
окаменевшим. Дивина провела рукой по белокурым волосам Нотр-Дам-де-Флера.
ботинок, потом второй. Дивина расшнуровывала спинку платья. Она лишила
Нотр-Дам-де-Флера одной части, самой красивой части его имени. Нотр-Дам был
немного пьян. От последней сигареты его стало мутить. Голова закружилась и
резко упала на грудь - как у гипсовых пастушков, преклонивших колени перед
рождественскими яслями, когда в щель опускают монету. Дремота и плохо
усвоенное вино вызывали в нем икоту. Не помогая ни единым движением, он дал
стащить с себя платье, и, когда был уже голым, Дивина за ноги опрокинула его
в кровать, где он привалился к Секу. Обычно Дивина спала между ними. Она
отчетливо поняла, что сегодня ей придется лечь с краю, и ревность, владевшая
ею во время спуска по улице Лепик и в Тавернакле, вновь вызвала в ней
чувство досады. Она выключила свет. Сквозь плохо задернутые шторы врывался
тонкий лучик дневного света, тонувший в белой пыли. В комнате воцарилась
светотень поэтического утра. Дивина легла. Внезапно она привлекла к себе
Нотр-Дама, в теле которого, казалось, не было ни костей, ни нервов, только
мышцы, вскормленные молоком. На его губах блуждала неясная улыбка. Такая же
снисходительная улыбка была у него в минуты легкого веселья, но Дивина
заметила ее лишь в тот момент, когда взяла руками его голову и повернула к
себе лицо, прежде обращенное к Горги. Горги лежал на спине. Вино и напитки
расслабили его, как и Нотр-Дама. Он не спал. Дивина взяла в рот сомкнутые
губы Нотр-Дама. Как известно, его дыхание было нечистым. Так что Дивина
постаралась оборвать поцелуй на губах. Она скользнула в глубь кровати, по
пути полизывая покрытое пушком тело Нотр-Дама, который пробуждался от
желания-Дивина прижалась головой к ногам и животу убийцы и замерла в
ожидании. Каждое утро повторялась та же сцена, сперва с Нотр-Дамом, потом с
Горги. Ей не пришлось долго ждать. Нотр-Дам вдруг перевернулся на живот и,
помогая себе рукой, резко сунул еще гибкий член в приоткрытый рот Дивины.
Она отвела голову и сжала губы. Взбесившись, член стал как будто каменным
(валяйте, кондотьеры, рыцари, пажи, распутники, головорезы, - пусть у вас
под вашими атласами поднимаются члены, прижатые к дивининой щеке), он хотел
силой войти в закрытый рот, но ткнулся в глаза, в нос, подбородок, скользнул
по щеке. Это была игра. Наконец он нашел губы. Горги не спал. Он ощущал
движения по их отголоску на обнаженных ягодицах Нотр-Дама.
неровно дышал. Руки Дивины обхватили его бока, лаская и поглаживая их, но
слегка, чтобы почувствовать их трепет кончиками пальцев, словно когда хотят
почувствовать, как закатывается под веко глазное яблоко. Ее руки спустились
на ягодицы Нотр-Дама -- и Дивина все поняла. Горги взобрался на белокурого
убийцу и пытался проникнуть в него. Ужасное, глубокое, ни с чем не сравнимое
отчаяние вырвало ее из игры, которую вели мужчины. Нотр-Дам все еще искал
рот Дивины, натыкаясь на веки, волосы, и произнес голосом, срывающимся от
тяжелого дыхания, но сквозь улыбку:
Резкое движение прошло над Дивиной.
вроде вибрации. Нагромождение тел обрушилось в бездну сожаления. Дивина
поднялась головой до подушки. Она была оставлена одна, покинута. Возбуждение
прошло, и впервые она не почувствовала потребности пойти в туалет, чтобы
своей рукой покончить с означенной любовью. Дивина, несомненно, утешилась
бы, если бы обида, которую причинили ей Сек и Нотр-Дам, не была нанесена ей
у нее дома. Она забыла бы о ней. Но оскорбление могло стать хроническим,
ведь все трое, казалось, прочно обосновались в мансарде. Она одинаково
ненавидела и Сека, и Нотр-Дама, но ясно чувствовала, что ненависть исчезла
бы, если бы эти двое расстались. Итак, она ни за что не оставит их в
мансарде. "Я не желаю выкармливать этих двух хорьков". Нотр-Дам стал ей
ненавистен, как соперница. Вечером, когда все они встали, Горги взял
Нотр-Дама за плечи и, смеясь, поцеловал в затылок. Дивина, готовившая чай,
приняла рассеянный вид, но не смогла помешать себе бросить взгляд на ширинку
Нотр-Дама. Новый приступ ярости охватил ее: его член поднимался. Она думала,
что ее взгляд остался незамеченным, но, подняв голову, глаза, она успела
перехватить лукавый взор Нотр-Дама, указывавшего на нее негру.
замечание, ни даже что она раскрыла их любовный сговор. Она добавила:
трепещущей тканью.
Никогда прежде Дивина не думала, что станет завидовать внешности
Нотр-Дам-де-Флера. Однако есть все основания считать, что эта зависть жила
тайно, скрыто. Вспомним лишь пару фактов: отказ Дивины дать Нотр-Даму свою
тушь для ресниц; ее радость (быстро скрытая) в тот момент, когда она впервые
и с ужасом почувствовала зловонное дыхание, исходящее из его рта. И, сама не
отдавая себе отчета, она приколола к стене, среди прочих, самую неудачную
фотографию Нотр-Дама. На этот раз зависть к его внешности (известно,
насколько она горька) стала ей очевидна. Она замыслила и мысленно
осуществила планы ужасной мести. Она царапала, рвала, рассекала, кромсала,
обдирала, поливала кислотой. "Чтоб он стал чудовищным калекой", - думала
она. Вытирая чашки, она жестоко расправлялась с ним. Бросив полотенце, она
вновь становилась чиста, но все равно возвращалась к смертным с рассчитанной
постепенностью. Это налагало отпечаток на ее действия. Мстя
сопернику-педерасту, Дивина, несомненно, преуспела бы в чуде мученичества
святого Себастьяна. Она выпустила бы несколько стрел, - но с той присущей ей
грацией, с какой она говорила: "Я стреляю в тебя глазками" или даже "Я
запускаю в тебя автобусом". Несколько единичных стрел. Потом залп.
Обрисовала бы стрелами контуры девчонки. Заключила бы ее в клетку из стрел
и, в конце концов, пригвоздила бы ее намертво. Она хотела использовать этот
метод против Нотр-Дама. Но такое должно исполняться на публике. Если
Нотр-Дам мог позволить все что угодно в мансарде, то не снес бы насмешки в
присутствии своих приятелей. Он был обидчив. Стрелы Дивины наткнулись на
гранит. Она искала ссор и, естественно, нашла их. Однажды она застала его на
месте преступления худшего, чем эгоизм. Они были в мансарде. Дивина еще не
вставала. Накануне Нотр-Дам купил пачку "Кравен". Проснувшись, он поискал
пачку: в ней оставались только две сигареты. Одну он протянул Горги, вторую
оставил себе и прикурил. Дивина не спала, но не открывала глаз, притворяясь
спящей. "Посмотрим, что они будут делать", - подумала она. Лгунья прекрасно
знала, что это было предлогом, который послужит ей, чтобы не показаться
задетой, если при распределении про нее забудут, и который позволит ей
сохранить достоинство. Ее шокировала любая мелочь: она, в молодости
обладавшая наглостью, от которой содрогались бармены, краснела - и
чувствовала, что краснеет - из-за сущего пустяка, напоминавшего, самой
хрупкостью символа, те состояния, в которых она действительно могла
почувствовать себя униженной. Легкое потрясение -и чем легче, тем ужаснее -
отбрасывало ее во времена нищеты. Удивительно, что с возрастом
чувствительность Дивины возрастала, тогда как принято считать, что с
течением жизни кожа грубеет. Ей в самом деле больше не стыдно было быть
пидовкой, торгующей собой. В случае надобности она гордилась бы тем, что она
- та самая пидовка, в девять отверстий которой вытекает сперма. Оскорбления
женщин и мужчин тоже были ей безразличны. (До каких пор?) Но она потеряла
контроль над собой, густо покраснела и, чтобы прийти в себя, чуть было не
устроила скандал. Она цеплялась за свое достоинство. Закрыв глаза, она
представляла, как Сек и Нотр-Дам корчат гримасы, извиняясь за то, что не
учли ее, когда Нотр-Дам имел неосторожность вслух высказать это соображение
(которое привело в отчаяние Дивину, скрывшуюся в темной норе закрытых глаз),
соображение, которое подчеркивало и доказывало, что произошел долгий и
сложный обмен знаками по ее поводу: "Здесь только две сигареты". Она это
хорошо знала. Она услышала, как чиркнула спичка. "Все-таки они не собирались
делить одну на двоих". И ответила себе: "Ну да, он должен был поделиться (он
- это Нотр-Дам) или даже не брать сигарету себе, а оставить ее мне". С этой
сцены начался период, когда она стала отказываться от того, что ей
предлагали Сек и Нотр-Дам. Однажды Нотр-Дам притащил коробку конфет. Вот
сцена. Нотр-Дам -Дивине:
сказала:
Круз Андрей
Орлов Алекс
Володихин Дмитрий
Афанасьев Роман
Куликов Роман
Зыков Виталий