Чтение 33–й страницы книги ~Киммерийское лето~

самом деле была какой-то другой, не такой, как всегда. Обычно ей нравилось
поддразнить его, затеять спор просто так, из вредности, или устроить
какой-нибудь розыгрыш; а в тот день, в Останкино, Ратманова была тише травы
- прямо паинька. Как будто всем своим поведением хотела показать, какая она
хорошая и послушная. Если бы он не уезжал на эту целину, сказала она, ни в
какой Крым она бы не поехала, честное слово. Но он-то ведь едет, сказал он,
что об этом говорить...

А теперь он вспоминал все это, идя без цели по жаркой, пахнущей
бензином и пылью Полянке, и думал, как нескладно все получилось. Ужасно
нескладно. Ни целины, ни Ратмановой, и вообще лето пошло к черту. Ладно, с
завтрашнего дня он всерьез займется графикой.

ГЛАВА 4

Игнатьев еще раз обмел флейцем расчищенный участок вымостки, сметая
просохшую землю с поверхности грубо отесанных камней, и распрямился не без
труда - спина уже ныла от долгой работы в согнутом положении.

- Пройдитесь-ка еще по щелям, - сказал Гладышевой. - Нет, не этим -
возьмите вон ту, узкую. Щели лучше чистить обычной жесткой кистью. А я
сейчас принесу аппарат, снимем, пока освещение под нужным углом...

Он направился к лестнице, прислоненной к стенке раскопа, и вдруг увидел
в дальнем углу Ратманову - та увлеченно рылась во вскрытой вчера мусорной
яме. Нет, это уже переходит всякие границы: куда бы он ее ни отправил, она -
не успеешь оглянуться - снова тут как тут...

Выбравшись наверх, он постоял в нерешительности, потом окликнул:

- Ратманова! Можно вас на минутку?

Она вздрогнула и вскинула голову, глядя на него снизу вверх, боязливо -
ага, знает кошка, чье мясо съела, - но он уже отвернулся, быстро зашагал
прочь. Хватит церемоний, в самом деле, так от дисциплины в отряде ничего не
останется...

Ратманова догнала его возле палатки. Не приглашая ее внутрь, он сухо
спросил:

- Куда я послал вас работать сегодня утром?

- На второй раскоп, - отозвалась она робко.

- Почему в таком случае вы работаете на четвертом?

Ратманова вспыхнула, прикусила губу.

- Я... я спросила у Лии Самойловны - она сказала, что там достаточно
людей, и...

- Меня не интересует, что вам сказала Лия Самойловна, - прервал
Игнатьев. - Людей расставляю я, и я привык, чтобы мои распоряжения
исполнялись без самодеятельных поправок. Вы где находитесь - в детском саду?

Ратманова заморгала пушистыми ресницами, глаза ее наполнились слезами -
как-то сразу, вдруг.

- Я просто думала...

- Вот если вы еще раз себе это позволите, - продолжал он безжалостно, -
то я предоставлю вам возможность думать на кухне. Предупреждаю вас,
Ратманова! А сейчас ступайте на второй раскоп.

Он отвернулся и полез в палатку - видеть, как она сейчас расплачется,
было слишком даже для него. Но должна же, черт возьми, быть какая-то
дисциплина! Сев за столик, он сорвал солнцезащитные очки, побарабанил ими по
бумагам, потом взъерошил волосы и уставился на табель-календарь под
покрывающим столешницу листом оргстекла. Да, еще две недели, и наваждение
кончится. А впрочем, какое там наваждение...

Игнатьев поднял голову - Ратманова удалялась от палатки, всей спиной
выражая протест и обиду. И, надо сказать, у нее это получалось. "Не знаю я,
как шествуют богини, но милая ступает по земле", - вспомнилось ему
почему-то. Она именно шествовала, - кстати, он сам научил ее этому: по
здешним колючкам в открытых сандалиях можно ходить только осторожно
переступая, как идут по талому снегу, и у Ратмановой выработалась забавная,
словно танцующая походка. "Не знаю я, как шествуют богини..." Ника
Самофракийская. В русском языке нет ласкательного от Вероники.
Уменьшительное есть: Ника. А ласкательного нет. Зато есть в греческом -
Никион. Тит Флавий звал так принцессу Беренику, по-гречески: Никион. Моя
Никион. Никион Ратманова. "...Но милая ступает по земле..."

- Тьфу, пропасть, - пробормотал вслух Игнатьев. - Только этого не
хватало!

Он посидел, стараясь сосредоточиться и вспомнить, зачем вылезал из
раскопа, когда увидел свою Никион, увлеченно роющуюся в античной свалке. Ах
да, сфотографировать... Он протянул руку, снял с крюка "Зенит". Опять не
заряжен. Сколько раз просил не оставлять аппарат без пленки! Пришлось лезть
в ящик, доставать черный мешок, пленку, кассеты. Сидя с засунутыми в мешок
руками, Игнатьев сделал несколько глубоких вдохов-выдохов по системе йогов,
потом поднял голову. - Ратманова, встретив Мамая на полпути к раскопам,
стояла и разговаривала с ним. Жаловалась, надо полагать...

Тоже мне, Ника Самофракийская. Кстати, почему именно Самофракийская -
непонятно; у Витеньки привычка мыслить штампами. Если Ника - то непременно
из Лувра. Что общего? Титаническая фигура Победы, мощно и неудержимо
устремленная вперед, словно идущая на таран... и эта девочка. У той,
Самофракийской, тело зрелой женщины. А здесь - воплощенная юность, полет,
легкость. Скорее уж та, в Олимпии... "Летящая Победа", изваянная одним из
учеников Фидия. Как же его, черт...

- Слушай, Димка! - Мамай, подойдя к палатке, просунул внутрь бороду и
сомбреро. - Чего это ты Лягушонка разобидел? Идет, а у самой вот такие
слезищи - хоть на экран крупным планом. "Меня, говорит, Дмитрий Павлович из
своего раскопа прогнал..."

- Совершенно верно, прогнал. Пусть работает на втором. Витя, ты
последний фотографировал? Опять отщелкал всю пленку и оставил аппарат
незаряженным. Сколько раз просил! А теперь я по твоей милости должен сидеть
как дурак и заниматься этой чертовщиной...

- Командор, не будьте мелочны, - сказал Витенька. - Вы чем-то
расстроены, и сейчас вам только полезно посидеть полчасика в палатке, в
тени. Здешнее солнце губительно действует на хрупкую нервную систему
северян, не забывайте об этом. Вечером отнесу пустые кассеты и запас пленки
кому-нибудь из "лошадиных сил", и пусть-ка они этим займутся.

- Да, но пока этим занимаюсь я.

- Ладно, не помрешь, - сказал Витенька. - Ты лучше объясни, чего это ты
последнее время бегаешь от этого несчастного Лягушонка? Ей действительно
нравится работать с тобой, и это естественно, потому что ты умеешь
заинтересовать человека. Эдька Багдасаров сказал мне как-то, что, только
поработав с тобой в поле, он по-настоящему понял, что такое археология...

- Прекрасно, прекрасно, - нетерпеливо прервал Игнатьев, - я очень рад,
что наша гостья заинтересовалась археологией, но она, к счастью, не
археолог, и я не вижу необходимости углублять ее знания. Все равно она через
месяц все забудет! Что у меня, других дел нет, как читать доступные лекции
туристкам?

- Командор, я в свое время предупреждал вас, - вкрадчиво сказал Мамай.
Окончательно вдвинувшись в палатку, он присел на край вьючного ящика и снял
сомбреро. - Вы помните тот наш разговор? Я сам был против того, чтобы
оставлять здесь туристку. Вы сказали: "А что тут такого? Пусть поживет,
поработает, присмотрится. В конце концов, иногда так просыпается призвание"
- привожу буквально ваши слова. Помните?

- Помню. Что из этого следует?

- Ничего, кроме вашей непоследовательности. Если она вам так неприятна,
не надо было ее оставлять. Не надо было читать ей вдохновенных лекций об
античном мире! А то это как-то несерьезно, командор. Так поступают
соблазнители - вскружили девчонке голову, а теперь знать ее не хотите...

- Витя, - сдерживаясь, сказал Игнатьев, - твое остроумие я всегда
ценил, но сейчас оно переходит - прости - в пошлость. Кончим этот разговор,
пока не поздно.

- Нет, ты действительно того, - Мамай выразительно посверлил себе висок
указательным пальцем. - Что с тобой, старик? Случилось что-нибудь?

- Ничего не случилось. Пошли, мне надо успеть сделать снимки, пока
солнце не высоко...

Мамай крякнул и полез из палатки, нахлобучивая сомбреро. Игнатьев вышел
следом.

- А я ведь, кажется, начинаю догадываться, что с тобой происходит, -
весело сказал вдруг Мамай, когда они почти дошли до раскопа. - Ну, Димка...

- Только, пожалуйста, держи свои догадки при себе, - оборвал Игнатьев.
- Ты не знаешь, когда "Аполлон" переходит на окололунную орбиту?

- Вроде бы вечером, около девяти по московскому. "Лошадиные силы"
должны знать, они все время слушают. Так, может быть, прислать все-таки
Лягушонка на четвертый?

- Нет, пусть работает там, где я сказал.

- Понятно, понятно, - Мамай ухмыльнулся в свою бандитскую бороду,
покрутил головой и повторил загадочно: - Ну, Димка!

- Иди, Витя, иди, пока я тебя не послал...

Витя ушел, унося в бороде двусмысленную ухмылку. Игнатьев спустился в
раскоп, заснял с разных точек расчищенный участок вымостки.

- Все, Дмитрий Палыч? - спросила Гладышева, когда он кончил
фотографировать. - Давайте тогда я отнесу аппарат Лии Самойловне, она
просила, когда освободится.

Он отдал "Зенит" практикантке, но тут же вернул ее.

- Я, пожалуй, сам отнесу, мне надо там посмотреть...

Возможно, он уже действительно стал "того", как предположил Мамай,
потому что ему показалось, что в глазах Гладышевой промелькнуло нечто
насмешливое - дескать, на что или на кого вам вдруг понадобилось там
посмотреть?

- Расчищайте пока дальше, - сказал он строго, - я сейчас вернусь.

Никион сидела у южной стены раскопа, осторожно расчищая медорезкой