Чтение 33–й страницы книги ~Педагогическая поэма~

Для хозяйственной части РКИ нужны были особые колеса - под резиновые
шины, а таких колес Козырь никогда не делал. Он был очень смущен этой
гримасой цивилизации и каждый вечер после работы грустил:

- Не знали мы этих резиновых шин. Господь наш Иисус Христос пешком
ходил и апостолы... а теперь люди на железных шинах пусть бы ездили.

Калина Иванович строго говорил Козырю:

- А железная дорога? А автомобиль? Как, по-твоему? Что ж с того, что
твой господь пешком ходив? Значит, некультурный или, может, деревенский,
такой же, как и ты. А может, ходив того, что голодранець, а як бы посадив
его на машину, так и понравилось бы. А то - "пешком ходив!" Стыдно старому
человеку такое говорить.

Козырь несмело улыбнулся и растерянно шептал.

- Если б посмотреть, как это под резиновые шины, так, может, с божьей
помощью и сделали бы. А на сколько ж спиц, господь его знает!

- Да ты пойди в РКИ и посмотри. Посчитай.

- Господи прости, где мне, старому, найти такое?

Как-то в середине июня Черненко захотел ребятам доставить удовольствие:

- Я тут кое с кем говорил, так к вам балерины приедут, пусть ребята
посмотрят. У нас в оперном, знаешь, хорошие балерины. Ты вечерком их
доставь туда.

- Это хорошо.

- Только смотри, народ они нежный, а твои бандиты их перепугают чем. Да
на чем ты их довезешь?

- А у нас есть экипаж.

- Видел я. Не годится. Ты пришли лошадей, а экипаж пусть возьмут мой,
здесь запрягут и - за балеринами. Да на дороге поставь охрану, а то еще
попадутся кому в лапы: вещь соблазнительная.

Балерины приехали поздно вечером, всю дорогу дрожали, смешили Антона,
который их успокаивал:

- Да что вы боитесь, у вас же и взять нечего. Это не зима: зимой шубы
забрали бы.

Наша охрана, неожиданно вынырнувшая из лесу, привела балерин в такое
состояние, что по приезде в колонию их немедленно нужно было поить
валерьянкой.

Танцевали они очень неохотно и сильно не понравились ребятам. Одна,
помоложе, с великолепной и выразительной смуглой спиной, в течение вечера
всю эту спину истратила на выражение высокомерного и брезгливого
равнодушия ко всей колонии. Другая, постарше, поглядывала на нас с
нескрываемым страхом. Ее вид особенно раздражал Антона:

- Ну, скажите, пожайлуста, стоило пару коней гонять в город и обратно,
а потом опять в город и обратно? Я вам таких и пешком приведу сколько
угодно из города.

- Так те танцевать не будут! - смеется Задоров.

- Ого! Хиба ж так?

За роялем, давно уже украшавшим одну из наших спален, - Екатерина
Григорьевна. Играет она слабо, и музыка ее не приспособлена к балету, а
балерины не настолько деликатны, чтобы как-нибудь замять два-три такта.
Они обиженно изнемогают от варварских ошибок и остановок. Кроме того, они
страшно спешили на какой-то интересный вечер.

Пока у конюшни, при фонарях и шипящей ругани Антона, запрягали лошадей,
балерины страшно волновались: они обязательно опоздают на вечер. От
волнения и презрения к этой провалившейся в темноте колонии, кэтим
притихшим колонистам, к этому абсолютно чуждому обществу они ничего даже
не могли выразить, а только тихонько стонали, прислонившись друг к другу.
Сорока на козлах бузил по поводу каких-то постромок и кричал, что он не
поедет. Антон, не стесняясь присутствием гостей, отвечал Сороке:

- Ты кто - кучер или балерина? Ты чего танцуешь на козлах? Ты не
поедешь? Вставай!..

Сорока, наконец, дергает вожжами. Балерины замерли и в предсмертном
страхе поглядывают на карабин, перекинутый через плечо Сороки. Все-таки
тронулись. И вдруг снова крик Братченко:

- Да что ты, ворона, наделал? Чи тебе повылазило, чи ты сказывся, как
ты запрягал? Куда ты Рыжего поставил, куда ты Рыжего всунул? Перепрягай!
Коршуна под руку, - сколько раз тебе говорил!

Сорока не спеша стаскивает винтовку и укладывает на ноги балерин. Из
фаэтона раздаются слабые звуки сдерживаемых рыданий.

Карабанов за моей спиной говорит:

- Таки добрало. А я думал, что не доберет. Молодцы хлопцы!

Через пять минут экипаж снова трогается. Мы сдержанно прикладываем руки
к козырькам фуражек, без всякой, впрочем, надежды получить ответное
приветствие. Резиновые шины запрыгали по камням мостовой, но в это время
мимо нас летит вдогонку за экипажем нескладная тень, размахивает руками и
орет:

- Стойте! Постойте ж, ради Христа! Ой, постойте ж, голубчики!

Сорока в недоумении натягивает вожжи, одна из балерин подхватывается с
сиденья.

- От было забыл, прости, царица небесная! Дайте ось спицы посчитаю...

Он наклоняется над колесом, рыдания из фаэтона сильнее, и к ним
присоединяется приятное контральто:

- Ну успокойся же, успокойся...

Карабанов отталкивает Козыря от колеса:

- Иди ты, дед, к...

Но сам Карабанов не выдерживает, фыркает и опрокидывается в лес.

Я тоже выхожу из себя:

- Трогай, Сорока, довольно волынить! Нанялись, что ли?!

Сорока лупит с размаху Коршуна. Колонисты заливаются откровенным
смехом, под кустом стонет Карабанов, даже Антон хохочет:

- Вот будет потеха, если еще и бандиты остановят! Тогда обязательно
опоздают на вечер.

Козырь растерянно стоит в толпе и никак не может понять6 какие важные
обстоятельства могли помешать посчитать спицы.

За разными заботами мы и не заметили, как прошло полтора месяца. Завхоз
РКИ приехал к нам минута в минуту.

- Ну, как наши лошади?

- Живут.

- Когда вы их пришлете?

Антон побледнел:

- Как это - "пришлете"? Ого, а кто будет работать?

- Договор, товарищи, - сказал завхоз черствым голосом, - договор. А
пшеницу когда можно получить?

- Что вы! Надо же собрать да обмолотиться, пшеница еще в поле.

- А колеса?

- Да, понимаете, наш колесник спицы не посчитал, не знает, на сколько
спиц делать колеса. И размеры ж...

Завхоз чувствовал себя большим начальством в колонии. Как же, завхоз
РКИ!

- Придется платить неустойку по договору. И с сегодняшнего дня, знайте
же, десять фунтов в день, десять фунтов пшеницы. Как хотите.

Завхоз уехал. Братченко со злобой проводил его беговые дрожки и сказал
коротко:

- Сволочь!

Мы были очень расстроены. Лошади до зарезу нужны, но не отдавать же ему
весь урожай!

Калина Иванович ворчал:

- Я им не отдам пшеницу, этим паразитам; пятнадцать пудов в месяц, а
теперь еще по десять фунтов. Они там пишут все по теории, а мы, значит,
хлеб робым. А потом им и хлеб отдай, и лошадей отдай. Где хочешь бери, а
пшеницы я не дам!

Ребята отрицательно относились к договору:

- Если им пшеницу отдавать, так пусть она лучше на корне посохнет. Або
нехай забирают пшеницу, а лошадей нам оставят.

Братченко решил вопрос более примирительно:

- Вы можете и пшеницу отдавать, и жито, и картошку, а лошадей я не
отдам. Хоть ругайтесь, хоть не ругайтесь, а лошадей они не увидят.

Наступил июль. На лугу ребята косили сено, и Калина Иванович
расстраивался:

- Плохо косят хлопцы, не умеют. Так это ж сено, а как же с житом будет,
прямо не знаю. Жита ж семь десятин, да пшеницы восемь десятин, да яровая,
да овес. Что ты его будешь делать? Надо непрменно жатку покупать.

- Что ты, Калина Иванович? За какие деньги купишь жатку?

- Хоть лобогрейку. Стоила раньше полтораста рублей або двести.

- Видишь, через два дня, никак не позже, убирать.

Готовились косить жито косами. Жатву решили открыть торжественно,
праздником первого снопа. В нашей колонии на теплом песке жито
поспевало раньше, и это было удобно для устройства праздника, к которому
мы готовились как к очень большему торжеству. Было приглашено много
гостей, варили хороший обед, выработали красивый и значительный ритуал
торжественного начала жатвы. Уже украсили арками и флагами поле, уже
пошили хлопцам свежие костюмы, но Калина Иванович был сам не свой.

- Пропал урожай! Пока выкосят, посыплется жито. Для ворон работали.

Но в сараях колонисты натачивали косы и приделывали к ним грабельки,
успокаивая Калину Ивановича:

- Ничего не пропадет, Калина Иванович, все будет, как у настоящих
граков.

Было назначено восемь косарей.

В самый день праздника рано утром разбудил меня Антон: