имени следующее: "Выходите из своих фортов со всем своим войском, а я выйду
со своим. Если я побью вас, тогда уходите из Франции с миром; если же вы
побьете меня, то сожгите меня живьем, как вы того желаете".
предложение было также отклонено.
подсказали ей послать Дюнуа в Блуа возглавить командование и поспешить
вместе с армией в Орлеан. Это был разумный шаг, так как там он застал Рено
де Шартра и несколько других негодяев, баловней короля, которые из кожи
лезли вон, чтобы развалить армию и помешать военачальникам Жанны начать
наступление. Эти выродки были способны на все. Теперь они взялись за Дюнуа,
пытаясь склонить его на свою сторону, но тот, уже однажды обманув Жанну с
неприятными для себя последствиями, не пожелал впутываться в грязные дела.
Он двинул войска на Орлеан.
Глава XV
сказке. Мы были приняты в обществе. Нашим обоим рыцарям это было не в
диковинку, зато нам, молодым крестьянским парням, все казалось новым и
чудесным. Приближенные Девы из Вокулера, даже самые незначительные,
пользовались большим почетом, и нас везде приглашали; таким образом братья
д'Арк, Ноэль и Паладин, скромные крестьяне у себя дома, здесь стали
господами, важными и влиятельными особами. Приятно было видеть, как быстро
их деревенская робость и неуклюжесть таяли и исчезали под благодатными
лучами всеобщего уважения и как легко они осваивались с новым положением.
Паладин был на седьмом небе от счастья. Он не давал своему языку ни покоя,
ни отдыха, с утра до вечера наслаждаясь собственной болтовней. Он повсюду с
преувеличениями рассказывал о своих предках, без всякого стыда производя их
всех сначала в дворян, а потом в герцогов. Свои прежние стычки с неприятелем
он превращал в грандиозные битвы; при этом к нагромождению давно известных
ужасов прибавилась новинка - оглушительный грохот артиллерийского огня.
Впервые мы увидели пушки в Блуа - их было всего несколько штук. Здесь же их
было множество, и время от времени мы с тревогой смотрели на огромную
английскую бастилию, оснащенную современными орудиями, затянутую облаками
дыма, сквозь который прорезались красные языки пламени. Эта величественная
картина, грохот пушек, сотрясающий землю, разжигали воображение Паладина, и
он расписывал наши боевые похождения такими красками, что поверить в это мог
только тот, кто в них не участвовал.
недаром же он так старался. Так оно и оказалось в действительности, Это была
дочь хозяина, Катерина Буше, восемнадцатилетняя девушка, любезная, ласковая
и по-своему очень красивая. Думаю, по красоте она не уступила бы Жанне, если
бы у нее были такие же глаза. Но разве можно сравнить? Никогда на земле не
было таких глаз, как у Жанны, и никогда не будет. Глаза у Жанны были
глубокие, выразительные и какие-то особенные. Они умели говорить на всех
языках и наречиях, их можно было понимать без слов. Они были всесильны, -
один их взгляд, один только взгляд, мог уличить лжеца и заставить его
сознаться; он смирял гордеца и делал его скромным, вселял мужество в труса
и, наоборот, отнимал храбрость у самого храброго; он смягчал гнев и укрощал
ненависть; он заставлял поверить неверующего, вселял надежду в потерявшего
ее и мог очистить нечестивца; он мог убеждать. Главное - убеждать. И кого
только он не убедил!
Туле, сомневающийся и суеверный Лаксар, упрямый комендант Вокулера,
бесхарактерный наследник французского престола, мудрецы и ученые парламента
и университета в Пуатье, любимец дьявола Ла Гир и надменный Дюнуа, не
признающий ничьей власти, - все это трофеи того великого дара, который делал
ее таинственным чудом природы.
познакомиться с Жанной, и чувствовали себя среди них, так сказать, на
вершине блаженства. Но этому блаженству мы предпочитали те мирные часы,
когда официальные посетители расходились и хозяева дома с десятком своих
друзей собирались вместе, чтобы провести время в тесном кругу. Тогда все мы,
пятеро юнцов, изо всех сил старались блеснуть галантностью, и главным
объектом нашего внимания была Катерина. Никто из нас еще никогда не
влюблялся, но теперь, на свое несчастье, мы все сразу, с первого взгляда,
влюбились в одну девушку. Это была веселая, жизнерадостная натура, и я до
сих нор с умилением вспоминаю о тех немногих вечерах, когда в числе
приглашенных находился в ее приятном обществе и проводил время в небольшой
компании очаровательных людей.
свои рассказы о сражениях и так завладел всеобщим вниманием, что нам уже не
на что было рассчитывать. Семь месяцев эти люди жили в условиях настоящей
войны, и им было очень забавно слушать болтовню этого легкомысленного
великана о своих фантастических битвах, о реках пролитой крови, в которой он
плавал, подымая фонтаны брызг. Катерина буквально умирала от его рассказов,
испытывая огромное наслаждение. Она не хохотала вслух, хотя нам этого и
хотелось, но, заслонившись веером, тряслась от беззвучного смеха чуть ли не
до потери сознания. Когда Паладин покончил со своими сражениями и мы в душе
благодарили его за это, надеясь на перемену темы разговора, Катерина своим
нежным, пленительным голосом, уязвившим мое сердце, принялась его снова
расспрашивать о том же, просила повторить то один, то другой эпизод, только
более подробно. И опять на наши головы обрушился поток вранья о вымышленных
сражениях, с новыми деталями и небылицами, которые якобы он упустил.
чувства ревности. А теперь я не мог этого вынести: такое ничтожество, как
Паладин, существо малодостойное, пользуется успехом, в то время как я сижу
забытый и не могу снискать себе хотя бы каплю внимания этой обожаемой
девушки. Я сидел неподалеку от нее и пытался два-три раза завести разговор о
том, какую роль сыграл я в этих сражениях, хотя и стыдно было об этом
говорить. Но ее ничто не интересовало, кроме подвигов Паладина, и ничего
другого она не хотела слушать. Когда одна из моих попыток заговорить с ней
помешала ей дослушать очередное вранье Паладина, она не могла смириться с
этим и попросила его повторить. А он, радуясь случаю, еще с большим
бесстыдством начал описывать всевозможные ужасы и хвастаться своим
геройством. Я почувствовал себя настолько униженным подобным обращением, что
отказался от всяких дальнейших попыток обратить на себя ее внимание.
а больше всего его огромным успехом, который и являлся основной причиной
наших страданий. Мы вместе обсуждали свою беду, что вполне естественно, -
ведь соперники становятся братьями, когда на них обрушивается общее
несчастье и их враг одерживает победу.
и привлечь внимание, если бы не этот нахал, не дававший никому возможности
даже рта раскрыть. Я сочинил поэму (просидел над ней целую ночь), в которой
возвышенно и тонко прославил прелести этой милой девушки, не называя ее
имени, но каждый, как мне казалось, мог догадаться, о ком идет речь, хотя бы
по одному заглавию: "Роза Орлеана". В поэме воспевалась нежная, стройная,
белая роза, выросшая на суровой почве войны и взирающая кроткими очами на
чудовищные орудия смерти. Потом, заметьте причудливость моей фантазии, белая
роза, переживая стыд за греховную натуру человека, в одну ночь превращается
в красную. Роза белая становится розой красной. Это была моя собственная и
притом очень оригинальная мысль. Роза расточает свое благоухание по всему
осажденному городу, и вражеские войска, вдохнув ее аромат, складывают оружие
и утирают слезы. Это была тоже моя мысль, опять таки очень оригинальная. На
этом первая часть поэмы заканчивалась. Далее я уподоблял возлюбленную
небесной тверди, правда, не полностью, а лишь частично, иначе говоря, она
была луной, за которой неотступно следуют все созвездия, пылая к ней
любовью, но она не останавливается, не слушает их, потому что любит другого.
Мысль такова, - она любит бедного, недостойного земного жителя, который
смело смотрит в лицо опасности, гибели или увечью на поле брани,
самоотверженно сражается с жестоким врагом, чтобы спасти ее от безвременной
смерти, а ее город - от разрушения. И когда опечаленные светила узнали об
этом и убедились в своей горькой участи, - еще одна оригинальная мысль, - их
сердца разбились, а из очей полились обильные слезы, наполняя небесную
твердь ослепительным сиянием, ибо эти слезы были падающими звездами. Мысль
дерзкая, но прекрасная, прекрасная и трогательная, очень трогательная,
поскольку она была изложена с подлинным чувством, передана в стихотворной
форме с привлечением всех поэтических средств. Каждый стих оканчивался
рефреном из двух строчек, выражающих сострадание к бедному земному
влюбленному, разлученному, быть может, навеки, с той, которую он так
страстно любил. От невыносимых страданий он с каждым днем становился
бледнее, слабел и чах, приближаясь к беспощадной могиле. Это было самое
трогательное место, настолько трогательное, что даже наши молодцы едва
сдерживали слезы, когда Ноэль читал эти строки. Первая часть поэмы состояла
из восьми четверостиший, посвященных розе, - это была, так сказать,
ботаническая часть, хотя такое определение может показаться слишком сильным
для маленькой поэмы. Восемь четверостиший приходилось на вторую,
астрономическую часть поэмы, а всего - шестнадцать четверостиший. Я мог бы
написать их и сто пятьдесят, если бы захотел, - так был я тогда вдохновлен,
витая в мире мечты. Но ведь неудобно читать такую длинную поэму в компании,
а шестнадцать четверостиший - это именно то, что нужно; по просьбе
слушателей их можно и повторить.
интересную поэму своим умом, впрочем, и я тоже. Я был просто поражен, так
как даже не подозревал, что владею поэтическими способностями. Если бы день
Адамов Григорий
Эриксон Стивен
Сертаков Виталий
Андреев Николай
Березин Федор
Суворов Виктор