Чтение 33–й страницы книги ~Это трава~

выплачивать полагающееся мне жалованье. День, когда обещание это будет
приведено в исполнение, сиял передо мной, и сияние становилось все более
ярким по мере того, как расстояние между нами сокращалось.

Но еще более важным, чем лишние деньги, которые я стал бы получать с
прибавкой жалованья, было бы избавление от давившего меня чувства
неполноценности. Моя еженедельная получка, равнявшаяся половине жалованья
здорового человека, постоянно напоминала мне, что я не такой, как все, и что
на шкале оценки служащих я занимаю, по мнению хозяев, весьма низкое место.
Если бы мне стали платить столько же, сколько другим клеркам, для меня это
был бы огромный шаг вперед. Только в этом случае я перестал бы чувствовать
себя неудачником.

Истек год, и я ожидал, что миссис Смолпэк объявит мне о прибавке. Я не
сомневался, что она это сделает. Я все еще думал, что мир деловых отношений
управляется теми же законами, которые существуют в отношениях между
друзьями. Обещание обязывало.

Управляющий мистер Слейд часто хвалил меня. Я знал, что он докладывал
миссис Смолпэк о том, как хорошо я работаю, и мысленно уже видел, как
обмениваюсь с ней рукопожатием, принимая поздравления с окончанием года
работы и прибавкой жалованья.

Но неделя проходила за неделей, и я не видел никаких признаков того,
что миссис Смолпэк намерена сдержать свое слово. Напомнить ей о нашей
договоренности я считал унизительным. Мне казалось постыдным выпрашивать то,
на что имеешь право, и я все откладывал разговор с ней, надеясь, что она
наконец вспомнит о нашем условии.

И вот мне представилась возможность напомнить о нем. Как-то она
остановилась за моим стулом, заглядывая через мое плечо в гроссбух, куда я
вносил какие-то цифры. Она спросила меня что-то об одном из клиентов,
задержавшемся с платежами, и я сообщил, что уже написал ему по этому поводу.

Она собиралась уйти, но я повернулся к ней и сказал:

- А знаете, миссис Смолпэк, я ведь проработал у вас уже больше года;
помните, когда вы меня нанимали, вы обещали мне полный оклад после того, как
я проработаю год. Вы, наверно, об этом забыли, и я решил вам напомнить.

По мере того как она меня слушала, медленная, но неумолимая перемена
происходила в ней. Спокойствие, с которым она говорила со мной прежде,
улетучилось при первых же моих словах. Краска залила ее лицо, дыхание
участилось. Я заметил это, и мой голос стал терять уверенность. Когда я
кончил говорить, она с минуту молчала, в упор смотря на меня, подыскивая
слова, чтобы излить кипевшее в ней негодование. Наконец, сдерживая ярость,
произнесла:

- Я взяла вас на работу из жалости - и вот благодарность! Вы должны
почитать себя счастливым, что вообще работаете. Смешно даже думать, что вы
вправе получать столько же, сколько получает сильный, здоровый мужчина.

Она выпрямилась и, подавив клокотавшее в ней чувство гнева, продолжала
спокойным голосом с оттенком презрения:

- Конечно, через годик-другой я прибавлю вам, но, во всяком случае, не
теперь, когда так много физически здоровых людей не имеют работы.

Я не нашелся, что ответить на эту вспышку; я никак не ожидал ее и
оказался совершенно к ней неподготовленным. Я продолжал сидеть, уставившись
в пол, а миссис Смолпэк удалилась.

Но прошло несколько минут, и я страшно обозлился. В уме замелькали
язвительные замечания, которые мне надлежало бы произнести в ответ. Они
помогли мне обрести чувство собственного достоинства, но не давали победы.
Смириться с поражением в этом первом испытании значило обречь себя на новые
неудачи. Я твердо решил не делать этого.

Я позвонил в департамент охраны труда и попросил прислать инспектора к
Смогу и Бернсу для проверки ведомости на зарплату. Через час он явился. Я
наблюдал, пока он разговаривал с мистером Слейдом внизу в магазине. Это был
худощавый человек в очках; то, что говорил ему мистер Слейд, он выслушал
внимательно, но без "сякого интереса. Он уже привык к тому, что его пытаются
окольными разговорами отвлечь от истинной цели прихода, и видом своим давал
понять, что все эти ухищрения совершенно ни к чему.

Мистер Слейд с тревожным видом привел его в контору. Он представил нас
друг другу и сказал мне:

- Мистер Скорсуэлл - инспектор департамента охраны труда. Он хочет
ознакомиться с ведомостями на зарплату.

Мистер Слейд поспешил вниз в кабинет миссис Смолпэк, чтобы сообщить ей
о приходе инспектора. Через несколько минут она уже стояла рядом со мной,
заполняя всю контору своим присутствием; обстановка сразу стала напряженной.

Но я не боялся миссис Смолпэк. Я знал, что через несколько минут буду
свободен, что она больше никогда не сможет унизить и оскорбить меня.

Мистер Скорсуэлл, отложив ведомости в сторону, обратился ко мне:

- Вам не платят сколько полагается, мистер Маршалл?

- Да, не платят.

Миссис Смолпэк стала что-то объяснять, но он жестом остановил ее:

- Минуточку.

Он стал что-то подсчитывать на листке бумаги, затем обратился к ней:

- Вы знаете, что этому человеку недоплачивают? - спросил он. -
Недоплачивают уже больше года.

- Он - калека, - огрызнулась она, бросив это слово как оскорбление.

- Это к делу не относится, - сердито заметил инспектор. - Он имеет
право получать такое же жалованье, как и всякий другой. Вы должны возместить
ему восемьдесят семь фунтов. Если вы сейчас выдадите ему чек, я завизирую
ваши ведомости на жалованье; в противном случае нам придется возбудить
против вас дело.

Миссис Смолпэк с трудом сдерживалась, чтобы не закричать. Чтобы ее
заставляли платить мне такую сумму! Это было выше ее сил. Но деловая сметка
взяла верх над эмоциями. Ведь ее имя часто упоминалось в светской хронике
газет, ей нельзя было рисковать своей репутацией благотворительницы.
Капитуляция бывает порой неизбежна.

Быстрым, решительным взмахом пера она выписала чек и повелительным
жестом толкнула его в мою сторону, словно приказывая мне принять его.

- Вы уволены! - грубо и зло сказала она.

Честь ее была спасена, победа осталась за ней.

Я не проронил ни слова. Сняв с крючка свою шляпу, я вышел вместе с
мистером Скорсуэллом. Когда мы спускались в лифте, он заметил:

- Вы счастливо от нее отделались.

На улице при расставании мы обменялись рукопожатием.

До самого вечера я оставался в городе. Возвращаться в пансион в часы,
когда все на работе, мне никак не хотелось.

Присутствие людей как-то скрашивало его, без них от его стен веяло
мерзостью запустения. Опустевшая столовая, молчащее пианино, ненакрытый стол
- вот что меня ждет, если я сейчас пойду домой.

А в моей комнате разве лучше... Постель, которая поздно вечером обещает
покой и отдых, сейчас, при свете дня, напоминает койку в тюремной камере.
Эта комната была терпимой только при электрическом освещении.

Итак, я решил провести остаток дня в городе. Зашел в кафе. Ужин
обошелся мне в пять шиллингов, но зато угостился я на славу. Прежде чем
сделать заказ, я внимательно изучил меню и потребовал самые дорогие блюда.
Купил также пачку табаку и курительной бумаги и стал свертывать толстые
сигареты, милостиво поглядывая на сидящих за соседними столиками.

Я притушил сигарету, когда она была на три четверти выкурена, но,
уходя, извлек окурок из пепельницы и спрятал в карман. Я мог позволить себе
разок сумасбродную выходку, но понимал, что нельзя окончательно терять
чувство реальности. Я знал, что это блаженное чувство обеспеченности долго
не продлится!

В последующие месяцы, работая понемногу в разных местах, я
воспользовался заметками, которые делал, возвращаясь домой после вечера,
проведенного у тележки с пирожками, и написал небольшой рассказ о Драчуне.
Назвал я его "Возмездие". Мне казалось, что это хороший рассказ, но в ту
пору я писал с уклоном в натурализм и потому неубедительно. Я еще не
научился видеть того, что скрывалось за мрачными сцепами, которые я
описывал.

Я послал рассказ в "Бюллетень" и несколько недель спустя прочел отклик
на него в отделе "Ответы корреспондентам": "Необработанно, но сильно.
Продолжайте в том же духе".

На этот раз конец недели в Уэрпуне был для меня триумфом. Семейство
наше восприняло ответ редакции, отклоняющий мое произведение, с такой
радостью, словно рассказ уже появился в печати. Это было поощрение со
стороны людей авторитетных, подтверждение того, что я на верном пути.
Вырезку из журнала я носил при себе, часто вынимал ее из кармана, смотрел на
нее.

Я решил прочитать рассказ Драчуну и как-то вечером захватил его с
собой. Однако, подойдя к тележке с пирожками, я, к своему удивлению, увидел
у печки Стрелка Гарриса в белом фартуке. Он встретил меня широкой улыбкой.
Теперь у него были зубы. Большие и белые, они сплошными рядами сверкали у
него во рту.

- Провалиться мне на этом месте, если это не "Душитель Льюис",
собственной персоной, - крикнул он, когда я поднялся на край тротуара. - На,
держи. - Он протянул мне руку, и я пожал ее. - Довелось на этих днях
кого-нибудь придушить? - спросил он и оглушительно захохотал.

Мне было не по себе. Его шутливый тон не находил у меня отклика.

- А что с Драчуном? - спросил я.

- Инфлюэнцу подцепил. Я взялся пока подменить его. Ну а ты-то как
живешь? Драчун говорил мне, что ты часто здесь околачиваешься.

- Да я тут чуть ли не каждый вечер бываю, но тебя ни разу не видал. А
ты все такой же.

- А чего мне меняться? Дела мои - на мази.

- Ты еще долго торчал в гостинице после моего ухода?

- В этом проклятом заведении? - с презрением воскликнул Стрелок. -
Очень мне надо! Я его скоро бросил, стал продавать пирожки около кино и в