- Депутатку требовает. Надоели хуже редьки. Лезут и лезут, и все до
тебя.
Свекровь была права. Анна постигла уже, что депутатство не столько
почет, сколько одно беспокойство. Конечно, депутатам, которые находятся на
высоких постах, не так беспокойно, у тех заслоны, секретари, приемные дни,
до них не так просто добраться. А тем, кто попроще да пониже, тем не
отбиться от просителей. Не посетителей, а именно просителей. Поможешь
одному, и люди сразу начинают идти...
Анна соскочила с кровати.
- Зовите ее, мама!
- Ну да! Полы затаптывать! Нужна она тебе, пойди поговори на крыльцо.
Пусть в правление ходют.
Анна не стала спорить, официально она действительно принимала в
правлении колхоза, но люди часто шли к ней домой. Маленькая, дряхлая, в
каких-то ветхих серо-бурых одежках, облегавших ее, как листья капустный
кочан. Сморщенное личико задорно выглядывало из лохмотьев. Она была очень
стара, но не было в ней ни отрешенности от мира, ни приземленности, ни
покорности судьбе. Напротив, на щеках ее морщинистого пергаментного лица
играл румянец, а глаза были просто удивительны своей живостью.
- Вам чего, бабушка? - спросила Анна. - Подали вам?
- Да я ж не побирушка, - быстро и тоненько пролепетала старушка. - Мы ж
по делу...
- А вам кого?
- Гончариху мне, - сказала старушка. - Правов ищу.
- А я и есть Гончарова, - сказала Анна. - Слушаю вас, бабушка.
Старушка укоризненно воззрилась на собеседницу.
- Это как же так, касатка?
- Что - как?
- Требуешь? На улице принимаешь?
- Ну что вы, бабушка... - Анна смутилась, открыла дверь, посторонилась.
- Проходите.
Старуха прошла в дверь. На Надежду Никоновну она даже не взглянула.
- Куды еще?
Анна указала:
- Проходите...
Старуха осмотрела все в комнате зоркими глазами, распеленала
окутывавшие ее голову платки, выбрала стул и села, не ожидая приглашения.
- Ну вот, касатка, добралась и я до тебя, - произнесла она с
облегчением. - Долго шла, а нашла.
И Анна опять подумала - какие у нее удивительные молодые глаза.
А старушка принялась рассказывать о цели своего посещения. Все было
очень просто. Жила она в Варсонофьевском. Село это находилось по ту сторону
Сурожи, километрах в тридцати от Мазилова. Звали ее Елизавета Михайловна
Анютина. Жила со своей младшей сестрой на пенсию, которую та получала за
убитого на войне сына. Но вот второй год как сестра умерла, и с ее смертью
прекратилась выплата пенсии. Жить Анютиной не на что, пенсии ей не дают,
оббила она уже немало порогов, но воз ни с места. И промежду жалоб и
сетований Елизавета Михайловна прослышала, что есть в Мазилове депутат
Гончарова, которая, кто ни обратись, всегда стремится помочь.
- Вот, касатка, я к тебе и пришла.
- Но от вас, от варсонофьевцев, другой депутат, к нему надо, бабушка,
обращаться.
- И-и, касатка, мы нашего депутата в глаза не видали.
- Ну как так?
- Не-не, нашему не до людей. Ен песни пишет.
Отчасти это было справедливо. От Варсонофьевского избирательного округа
в депутатах ходил композитор Аллилуев. В свое время он написал оперу на
революционный сюжет, в известной мере прославился, опера была поставлена,
сезон продержалась на столичной сцене, и кому-то в обкоме пришла в голову
идея выдвинуть кандидатуру Аллилуева в качестве представителя творческой
интеллигенции в депутаты по Варсонофьевскому округу. Жил Аллилуев в Пронске.
Елизавете Михайловне Анютиной было до него так же далеко, как космонавтам до
Луны. Впрочем, для Аллилуева Елизавета Михайловна была также весьма туманным
светилом в той отдаленной галактике, какой представлялся ему коллектив
избравших его варсонофьевских избирателей. Добраться до своего депутата
Анютиной представлялось, разумеется, делом мало реальным. А Гончарова
находилась рядом, тем более что слух об отзывчивом мазиловском агрономе
вопреки пословице бежал по всему району.
Анна вполне могла отослать от себя Анютину, но просительница смотрела
на нее так зорко и доверительно, что Анна взяла на себя и эту заботу.
А дальше началось то, что случалось каждый раз, когда к ней обращались
люди. Работой своей в колхозе Анна не могла пренебречь. Колхоз есть колхоз.
Хозяйство. Но у нее бывало свободное время. То она с детьми, то надо
почитать, а то и провести часок-другой просто в безделье. Но перед нею
сидела бабка. Чужая бабка. И все-таки чем-то своя. Доверчивая и беспомощная.
Жени уже нет рядом. Женя училась в Пронске. Ниночку и Колю можно
оставить на свекровь. Алексей, кажется, чувствует себя спокойнее в
отсутствие жены...
Куда ж ее деть, эту бабушку? Ей небось много чего пришлось хлебнуть за
свою жизнь. У нее и документов-то никаких нет. Сколько лет смотрят на мир ее
добрые и доверчивые глаза? Она сама считает, что более девяноста. Но, уж во
всяком случае, не менее восьмидесяти. Неужели же не стоит постараться
сохранить ей еще два-три года жизни?
Да живи ты, живи себе, бабушка! Но бабушке нужно есть. Ломтик хлебца,
кусочек сахара...
- Куда же вас, бабушка, поместить?
- А у меня хата, хата! В Варсонофьевском. Я оттуда никуды. Где
родилась, там и помру. У меня две курицы есть.
Куда уж разлучать ее с ее курицами!
- Сидите, бабушка...
Надежда Никоновна волком смотрела и на просительницу, и на депутата.
- Вы не обращайте внимания, бабушка.
- А я и не обращаю.
Анна пошла к Поспелову. Его "газик" только что вышел из ремонта.
- Василий Кузьмич, нужна машина...
Анна повезла свою подопечную в Варсонофьевское. Вызвала председателя
сельсовета. "Я вас очень прошу..." Зашла в школу. "Найдите двух хороших
девочек..." - "А разве есть плохие?" - "Девочки, я вас очень прошу:
присмотрите за бабушкой... Прабабушка она вам! А я похлопочу..."
Ну, что ей ветхая эта Анютина? Но взялся за гуж, не говори, что не дюж.
Документов не было - нашлись документы. Нашли их с грехом пополам в
сельсовете. В райсобесе, конечно, закон! Закон есть закон. Анна к Тарабрину.
"Иван Степанович, неотложное дело". - "Что-нибудь в колхозе?" - "Старушка
одна". - "А я уж думал, что-нибудь серьезное". - "Если бы вы ее видели!" -
"Нам о тысячах надо думать, о тысячах". - "Но ведь тысячи состоят из
единиц?.." Нашелся закон!
Оно было в ней всегда, но оно все разрасталось и разрасталось,
неистребимое это беспокойство!
На Анну жаловались: вот уж ко всякой бочке гвоздь!
Ее вызвал Тарабрин.
- Анна Андреевна, как у вас в колхозе?
- Да, по-моему, ничего.
- Помните, обещали подумать над севооборотом. Загодя надо думать.
- А мы думаем...
- Эх, Анна Андреевна...
- Что, Иван Степанович?
- Беспокойный вы человек, Анна Андреевна.
- Да уж какая есть.
- И другим не даете покоя.
- Так ведь не из-за себя.
- А вам больше всех нужно?
- Да не мне, Иван Степанович! Вам нужно...
В чем-то она сильнее Тарабрина. Тарабрин, должно быть, понимал это.
Если год назад колхозу "Рассвет" предоставили честь выдвинуть в депутаты
Гончарову, то уже через год многие понимали, что существовала необходимость
выдвинуть в депутаты именно Гончарову.
XXXIV
Многие делегаты на районную партийную конференцию собрались под вечер в
правлении колхоза. Гончарова, Поспелов, Донцов, Кучеров. Чуть позже подошла
Мосолкина. Позвонил из Кузовлева Числов. Уговаривались, когда выехать.
- Утром, пораньше, - решил Василий Кузьмич. - На грузовой машине. Чтоб
всем вместе.
Посоветовались, кому выступать. Вопрос этот заботил больше всего,
разумеется, присяжного мазиловского оратора Кучерова.
- Кто пожелает, - сказала весело Анна. - Кому есть что сказать.
- Как кто пожелает? - недовольно ответил Поспелов. - Вам, Анна
Андреевна...
- Ей положено, - согласился Кучеров. - Но кому-то еще. Колхоз
большой...
- А еще Василию Кузьмичу, - подсказала Мосолкина.
- Не-не, я не буду, - отказался Поспелов. - У нас с Анной Андреевной
все обговорено, мне незачем вылезать, она все скажет...
Это всем известно, Василий Кузьмич не любит встревать поперек
начальству, а время такое, что без критики выступать нельзя. Гончарова на
этот счет посмелее, вот Поспелов и предоставляет ей честь выступить на
районной конференции.
Донцов усмехнулся.
Николаев Андрей
Максимов Альберт
Шекли Роберт
Шилова Юлия
Конан-Дойль Артур
Маккарти Кормак