Чтение 33–й страницы книги ~Бедный Авросимов~

- Мне все известно, - сказал военный министр. - Чего ладошкой
прикрываешься? Иди - знай, что у тебя там, под ладошкой. Парле ву франсе?..

- Никак нет...

- Я тоже - нет, а вот не в малых чинах хожу.

"Чего ему надо!" - взмолился про себя наш герой.

- Я вижу грусть в твоих глазах, - сказал граф. - Да ты этим не гордись,
любезный. [260]

У Пестеля тоже страдание русское, а он немец... Или ты доброту свою
показываешь?.. Все вы за моей спиной добрые, канальи!

Тут наш герой увидел, как из-за кареты вышел Павел Бутурлин и молча
остановился. Это несколько приободрило Авросимова.

- Ваше сиятельство, - взмолился он, коченея на ветру, - велите мне
исполнить, что вашей душе угодно будет! Я все могу. Я только этих разговоров
не могу выдержать, как они меня подминают, ваше сиятельство!

- Да ты что? - спохватился граф. - Эк его трясет. Такой медведь, а
стонешь.

- И медведю больно бывает, - всхлипнул Авросимов, краем глаза поглядывая
на Бутурлина, - когда из него жилки тянут...

Бутурлин улыбался одними губами.

- Да кто ж тебя тянет! - закричал военный министр. - Да как ты смеешь! -
и приказал Бутурлину: - А ну-ка отпихни его прочь. Чего стал!

Бутурлин тонкой своей рукой отпихнул всхлипывающего Авросимова, но толчок
был слабоват, так что нашему герою пришлось даже самому отстраниться, чтобы
хоть видимость была.

Бутурлин уселся в экипаж, сделав Авросимову тайком ручкой.

- А что это ты за грудь держишься, - спросил граф, - ровно пистолет у
тебя за пазухой? [261]

"Как это он знает?" - ужаснулся наш герой, но тут оконце захлопнулось и
кони понесли, дыша паром.

После этого нелепого разговора, которого лишь со стороны военного
министра, одуревшего от водки и гордости, и можно было ожидать, наш герой
намеревался, наконец, заняться своими делами, но не тут-то было. Войдя в
дом, он тотчас же по лицу понял, что в доме что-то неладно, и тут же
вспомнил, как вчера капитан Майборода сидел на его постели и пил напропалую.
Да неужели до сих пор сидит?!

И вот, разогревшись решимостью, полный благородной высокопарности,
сверкая синими глазами, отворил он дверь в комнату.

- Господин Ваня, - обрадовался Аркадий Иванович, - а я вам сучку в
презент принес. Я обид не помню, как ваш человек волком на меня глядел...
Тут мне, господин Ваня, пофартило в Петербурге, чудный город, а я не могу,
чтобы радостью с вами не поделиться.

Авросимову трудно было оставаться с капитаном в одном дому после всех
разговоров и намеков, но хохол устроился поудобнее на диванчике и сладко
зевнул.

Свечи были погашены. Тени успокоились. Наш герой так устал, что не мог
противоречить капитану в его желании остаться ночевать именно здесь. Дремота
подступила. Послышался храп Ерофеича.

- Ох, господин Ваня, - вздохнул в этой [262] тишине капитан, - разве ж я
знал, що так оно выйдет? Вы не смотрите, что я смеюсь, мне, господин Ваня,
страшно...

- Это вы про что? - спросил Авросимов, борясь со сном.

- Да все про то же, Господи Боже мой... Я ведь думал, как лучше, а
видите?.. Всем-то не угодишь. Государю хорошо, а полковнику моему худо.

Сон отлетел прочь.

"Черт бы его побрал! - подумал наш герой. - Эдак я не высплюсь, буду
вареный ехать..."

- Вы бы уж спали, Аркадий Иванович. Ночь ведь...

- Да я бы и рад, господин Ваня, ах, не спится... Как вы думаете, что
полковнику моему быть может?

Слова падали тихо-тихо, как легкое шуршание травы или кисеи под ветром,
но были они отягощены былым безумством, былой горечью...

- Что же это вы все на одного навалились? - прошептал наш герой,
зарываясь в подушку. - И друзья, и враги...

- Кто враг?! Кто враг, господин Ваня?.. Вы этим поверили, которые меня во
флигеле вашем бесчестить пытались?.. Эх, вы... Да вам же полковник-то
неизвестен, вы же не знаете, что он замышлял, как же вы можете его сторону
брать? Вот что мне удивительно! Я ведь [263] его любил, а как прознал про
тяжкий умысел, какая уж тут может быть любовь, господин Ваня? Тут надо
выбирать, господин Ваня.

Авросимов, не желая продолжения этого нелепого разговора, притворился
спящим, даже всхрапнул

- Господин Ваня, - зашептал капитан, - а господин Ваня, вы послушайте
меня... Мне ваше расположение терять не хочется... Уж как вы представили
меня героем, так не раскаивайтесь... Легко ли по лезвию-то ходить?.. Вы
слышите? Вот вы себя честным считаете, порядочным, да вы и есть порядочный,
господин Ваня, так вот вы же поедете с подпоручиком донесения делать? Разве
ж вас за то судить можно? А меня можно, что я отечество спасал?.. Господин
Ваня, вы меня слышите?..

Господи, кто же прав-то? Пестель, ждущий своей участи, поверженный,
приуготовляемый к казни за любовь к отечеству; капитан со своими цыганскими
глазами, получивший пощечины за любовь к отечеству... Кто же?!

- А те, господин Ваня, которые меня по щекам хлестали, разве ж они
отечеству не служат? Да вы им прикажите - они тотчас всех бунтовщиков на
Голгофу-то и поведут...

- На Голгофу? - поразился наш герой.

- На Голгофу, господин Ваня... Вот и вы едете, чтобы полковника уличить.
И я его уличил. И ваши друзья. А за что же они меня по щекам-то били? [264]

- За барышню, - сказал Авросимов, теряя остатки сна.

- Ох-хо-хо, господин Ваня, не прикидывайтесь... Ну да я их прощаю,
прощаю... Мы ведь все ради отечества да государя стараемся...

Вот, милостивый государь мой, сколько слов всяких об отечестве!

- Поезжайте, господин Ваня, с Богом. Привезите сочинение - узнаете, кто
прав...

- А ежели его не найдут?

- Найдут! - крикнул капитан с ужасом. - Непременно найдут! - и уже
шепотом: - Не может быть иначе. Иначе я лжецом прослыву... Вы что, с ума
сошли, говорить такое?

- Я говорю: если...

- Нет, нет, господин Ваня... Тогда я сам в ножки высоким чинам упаду,
чтобы меня послали. Я всю Украину перерою, все поля да леса, а сочинение
найду... "Если"... Да как же может быть "если", когда моя судьба от того
зависит? И судьба нас всех... Да вы знаете, чего там написано? О, он читал
мне, читал, господин Ваня! Да и они не отступятся, все генералы и великие
князья и сам государь... Они сами землю рыть будут, господин Ваня, чтобы
только найти сей документ...

- Да что же там написано, черт! - не выдержал Авросимов.

- А вот что, - вдруг засмеялся капитан. - В нем описаны способы, как
революции производить, как низвергнуть наше христианское [265]
государство... В нем много соблазнов, господин Ваня, для молодых людей,
таких, как вы и прочие... Уж ежели что вам в ручки попадет, вы ночей спать
не сможете, а всё будете думать, как бы жизнь переворотить...

- Пустое вы всё говорите, вздор всё, - сказал наш герой. - Я не верю вам.
Какие такие способы? Ну?..

- А вот какие, - сказал капитан шепотом, - пора бы, к примеру, холопам
дать волю, а?

- Может, и пора, - откликнулся наш герой.

- Да с землей... А не боитесь, господин Ваня, сами холопом стать у
прежних-то своих холопов?

- Ерофеич! - крикнул Авросимов с дрожью.

Старик вошел неторопливо.

- Хочешь, я тебе вольную дам?

- Ай обиделись, барин? - спросил старик, бледнея.

Аркадий Иванович захохотал, потер руки.

- Велите вашему человеку, господин Ваня, кваску мне дать. Дюже горло у
меня сушит...

Ерофеич вышел. Аркадий Иванович продолжал свою беседу, но Авросимов вдруг
словно провалился. Голос капитана звучал издалека, все глуше, глуше. А в
сердце Авросимова возник страх за кого-то, и этот страх заглушал голос
капитана. Вдруг голос совсем исчез. Тут наш герой понял, что очень просто,
это он сам [266] завернул за угол. Голос остался там, где-то за спиной. А
впереди снова лежал все тот же знакомый коридор, и наш герой чуть было не
побежал по нему, задыхаясь от тревоги за кого-то. "Скорей, скорей!.." Он
потянулся за пистолетом, но тут коридор заколебался... пошел волнами и
исчез. Лишь кто-то печально позвал издалека и смолк. Он открыл глаза.
Аркадий Иванович в одном исподнем сидел на краешке его кровати с кружкой в
руке.

- Я понимаю ваше нежелание его звать, - сказал он, словно разговор их не
прерывался, - его не добудишься... Да я и сам могу об себе позаботиться, - и
он отхлебнул квасу.

А кто-то опять звал, приказывал, просил беззвучно и настойчиво.

Тут наш герой подлинно уж разгневался.

- Спите вы! - прикрикнул он на капитана, изменив своей природной
деликатности.

Две кибитки скользили по укатанному тракту, направляясь на юг. Утро едва
занималось, но начало его уже обещало ясный день. Морозец был самый жгучий,