Чтение 33–й страницы книги ~Пером и шпагой~

корме "Вахтмейстера" собрались офицеры. Над старенькими клавикордами
болтало качкой длинный стержень барометра; в его столбе тускло отсвечивала
ртуть. Из угла кают-компании неласково и сумрачно глядел с иконы святой
Николай-угодник (стародавний шеф Российского флота). А наверху уже шипела
палуба, которую матросы окатывали водой на случай пожара.
- Вы, господа высокие офицеры, и вы, господа благородные гардемарины!
- произнес Вальронд. - Слов скажу мало, благо не ради слов война учалась
жестокая... Ежели примечу в кораблях робость, то велю робеющим встать на
шпринг, намертво! Дабы пруссаки, на нас глядя, ведали: пришли мы сюда
прочно, а маневров, для чести нашей обидных, не будет! Теперь прошу господ
наверх - по батареям, по декам, по мачтам...
"Элефант" и "Дикий бык", два отчаянных прама, свистя обтяжкою
такелажа, уже рванулись через прибой прямо в горло залива. Розовые от
лучей солнца, торчали вдали башни Мемеля. А в батарейных деках было сизо
от чада. Из растворенных портов торчали чугунные зады пушек. Тут уже
началась веселая работа.
- Братцы! - сказал мичман Мордвинов. - Бери, не обожгись!
В огне жаровни краснело ядро. Матросы в черных цилиндрах на головах,
словно лондонские франты (но зато босиком, голые до пояса), подхватили
черпаками раскаленное ядро.
- Отскочи!
Шипящее ядро тесно погрузилось в жерло. Чертя по небу огненный след,
словно комета, ядро опустилось за стенами крепости. Поворот - и "Юпитер",
кренясь на оверштаге, врывается в Куришгаф следом за прамами.
Корабли-бомбардиры идут под громадными знаменами ярко-красного цвета: это
вызов к бою (и вызов виден всем издалека!). Вот и коса: желтый зыбучий
песок дюн, редколесье сосен, прижатых к воде. С косы стреляет по кораблям
прусская батарея.
- Сбить ее! - доносится голос Вальронда. Рявкают тридцать три пушки
правого борта. Заглатывая дым, снуют в палубе, прокисшей от гари, матросы,
трещат осадные канаты: пушки влетают от залпов обратно, царапая палубные
настилы, режут доски крючьями, как пилой.
- Бомба! Эй, в крюйт-каморах... Пошел бомбы наверх! Пятипудовые
громадины плывут в пасти пушек.
- По крепости!..
Крепость уже горит, в огне ее крыши... Прусское ядро, разрывая
снасти, влетает в батарейный дек, крушит деревянные пилерсы, бьется в
шпангоуты, мечась среди босых пяток.
Люди привыкли к такому - они не теряются.
- Уксус, ваше благородие... Куды бочку ставить? Пушки уже
перегрелись, и теперь хоботины их едко шипят, охлаждаемые уксусом.
Палуба наполняется вонью.
- Нос не зажимай! - кричит Мордвинов. - Дамы уксус нюхают, чтобы в
чувство прийти... В аптеках заразу эту флакончиком торгуют. А у нас -
эвон, бочка: хоть насмерть унюхайся... Бомба пошла! Отскочи, ребята!
А наверху - виднее: и разрывы бомб, и пожары в городе за чертою
крепостных стен. Думают пруссаки сдавать Мемель или предстоит брать его
штурмом? Быть крови или не быть?.. С флагмана на "Вахтмейстере" принимают
ободряющий сигнал Мишукова:
- Молодцам-бомбардирам по две чарки водки! Вальронд - оскорблен, он
переживает эту обиду:
- Две чарки?.. Курям на смех! Там и пить-то неча... Поднять на мачту
сигнал: "Мало"!
Мишуков разрешает выдать по три чарки.
- Оно лучше, - смеется Вальронд. - Теперь не стыдно будет в Мемеле
показаться. Мои прамы уже под стенами. Только бы армейские нам не
подгадили. А флот дело знает!

***

Русская инфантерия дело знала не хуже флота. Но долгая стоянка среди
лесов я болот, в нищих ливонских мызах, и редкий отдых в проезжих корчмах
и хлевах изнурили армию задолго до похода на Пруссию: солдаты болели. Их
лихорадило. Покрывало язвами от холодов и несносной грязи кочевий.
Как назло, перед самым походом выпал пост, иначе - голод, "ибо в сей
земле ни луку, ни чесноку найти нельзя, а солдаты в постные дни тем только
и питаются" (так отписывал Конференции фельдмаршал Апраксин).
Конференция обратилась в святейший синод с неслыханной просьбой:
отлучить армию от поста. Синод в этом случае никакого святотатства не
усмотрел. Напротив, люди синодские оказались патриотами: пост был отменен
для тех полков, которые участвовали в кампании. Теперь каждый солдат
Апраксина стал получать фунт мяса, две чарки водки на день и по гарнцу
пива. Армия зашевелилась, повеселела и.., пошла, пошла, пошла!
Две дивизии Апраксина и Лопухина шагнули за Неман; в русских воинах
жила "льстящая надежда, что неприятелю никак противу нас устоять не
мочно..." Под проливными дождями, хлебая горе на размытых прусских
дорогах, шли с этой надеждой в победу, отчаянно матеря обозы, которые
замедляли движение армии.
В сторону же от генерал-марша армии был отправлен особый отряд
генерала Фермера - дабы, вкупе с флотом, брать прусскую крепость Мемель.
Виллим Виллимович Фермор был англичанином, но родился в Москве, смолоду
состоял на российской службе. Хороший был инженер, но плохой полководец.
Любил подписывать интендантские бумаги и вести прибаутные переговоры с
маркитантами. Пушечного грома не жаловал.
А гром был. Да еще какой! Пока бомбардирские корабли Вальронда били
по Мемелю с моря, осадные гаубицы с суши колотили ядрами в башни крепости.
Русским отвечали 80 пушек из цитадели. Но моряки и солдаты напрасно
старались: Фермер боялся решить дело отчаянным штурмом и перешел к
осторожной осаде.
- Пошлите парламентера к мемельскому коменданту, - наказал он к
вечеру. - Может, он пожелает и так сложить оружие?
Комендант послал парламентера к черту и запалил мемельские
предместья. При свете пожаров, всколыхнувших мрак ночи, русские солдаты
копали шанцы. Осада началась по всем правилам военного искусства, как того
и желал Фермер, убоясь штурма, когда, как известно, солдаты правил
классических избегают.
Впрочем, и осаду гарнизон Мемеля не выдержал: он прислал своих
парламентеров с просьбой о пощаде. Фермер сидел в голубом шатре, насквозь
пронизанном солнцем, когда депутация горожан и гарнизона принесла ему
связку ключей от Мемеля: шесть здоровенных пудовых отмычек от крепостных
ворот (теперь их можно видеть в музее артиллерии в Ленинграде).
- Губернатор фон Левальд, - заметил глава депутации, - повелел
коменданту нашему сдать город Мемель на почетных условиях, чтобы гарнизон,
казна и оружие в крепости не остались.
- Нельзя того! - отвечал Фермор, забирая ключи.
- Пощупайте подушку, - шепнул ему глава депутации. Подушка, на
которой лежали ключи, была тяжела от золота, зашитого внутри нее, и Фермор
отпустил парламентеров.
- Хорошо, - разрешил он. - Можно гарнизону выйти с оружием, но без
отдания воинских почестей...
Заскрипели ворота и - под барабанный бой - гарнизон крепости ушел из
Мемеля. На узкие купеческие улочки с гиканьем влетели казаки. Молодцеватые
калмыки, подоткнув полы ярких халатов за пояса, загоняли лошадей в сады, -
пусть кони мягкими губами оберут с земли опавшие от канонады яблоки.
Комендантом крепости был назначен молодой Суворов.
Вечером 24 июня Мишуков прошел в шатер Фермера.
- Что есть измена? - спросил адмирал по-английски. - И каково ее
карать по "Регламенту воинскому"? - Добавил потом уже по-русски:
- Рази есть смысл, что пруссаки с пушками ушли?
Виллим Виллимович поднял рыжие глаза на старого адмирала.
- Захара Данилыч, - ответил он, как москвич, чисто по-русски, - война
ведь имеет еще и законы рыцарства! Без лишней крови удобнее жителей Мемеля
к присяге на верность России приводить. Сами в подданство наше лезут - без
понуждения!
Апраксин, когда ему доложили об этом "рыцарском" поступке Фермера,
пришел к печальному выводу:
- Опять нам из Питера попадет. Тамотко при дворе охти как мною
недовольны: будто сплю я тута... Во, жизнь собачья!
Чтобы оправдать себя перед Петербургом, Апраксин размашисто бросил
свою армию вперед - на Кенигсберг, отрезая войска фон Левальда от столицы
Восточной Пруссии... На Бестужеве-Рюмине давно горела рубашка, и теперь он
подстегивал фельдмаршала действовать смелее, - сейчас канцлер нуждался в
успехе армии, пусть даже малом, чтобы замолчали его противники. Апраксин
шел вперед - в страхе, в опаске, в поту...
Левальд убрался с войсками далеко за Неман, а русская конница
наскоком, словно молния, прочеркнула Тильзит и Инстербург. Кронштадтские
галеры, грузно качаясь на мутных рейдах, принимали в свои трюмы галдящие
оравы прусских пленных. Кенигсберг пребывал в панике: начальство бежало в
Померанию, сея слухи о зверином облике калмыков и казаков...

ГРОМ СКОРО ГРЯНЕТ

- Да что он, с ума сошел? - кричала Елизавета. - Я гоню его из дому
моего, а он не уходит... Бесстыдник какой!
Эта брань относилась к Вильямсу. Все рушилось в блестящей карьере
виднейшего дипломата Европы, и страшно было возвращаться в Лондон, где его
ждал гнев и без того злобного Питта-старшего. Усиленно интригуя,
великобританское посольство в России уже агонизировало. Выброшенный из
театра, Вильяме решил доиграть свою роль в балагане.
Постонав для видимости, объявил, что повинуется.