мучительное смущение и, наконец, в совершенную растерянность. На лице
застывала неловкая улыбка, взгляд блуждал, отыскивая, куда бы удрать.
Наконец, улучив мгновенье передышки в этом странном потоке слов или
внезапно, будто заслышав зов издалека, каждый обращался в бегство, уже не
заботясь о приличиях.
говорит condesa, но его глубоко возмущали ее нескромные жесты. Она
поглаживала себя по груди, по бедрам, ласково трепала слушателя по щеке,
прикладывала ладонь к его груди, слушая, как бьется сердце. А меж тем лицо
ее оставалось скорбным и слова она, видимо, говорила серьезные и печальные.
"Пожалуй, я староват, не стою ее внимания, - кисло подумал доктор Шуман. -
Для нее я недостаточно юн". И все же он твердо решил преградить ей дорогу.
Да, конечно, время идет и разрушает человеческий организм, но долг каждого
человека - не ронять своего достоинства, не терять разума и ограничивать
свою жизнь теми рамками, которые определены возрастом.
Шуман, есть тут что-то постыдное, извращенное - когда немолодые люди,
особенно женщины (в них и в лучшую пору жизни замечаешь тревожные признаки
врожденной извращенности), ищут для эротического наслаждения молодых
партнеров: они подобны родителям-чудовищам, пожирающим собственных детей...
короче, если говорить со всей суровой прямотой, это своего рода
кровосмешение... Ладно, посмотрим. Несомненно, эта женщина страдает каким-то
нервным расстройством в острой форме; ей не следовало путешествовать без
сопровождающих, уже одно то, что она находится под арестом, доказывает: она
не может отвечать за себя, и, очевидно, у нее нет друзей. Ведь первое и
самое страшное последствие даже самого простого нервного "срыва" - утрата
любви и людского сочувствия, когда вдруг оказывается, что ты всем чужой и от
всех отрезан. Безумие - это временное торжество Зла в душе человеческой,
полагал доктор Шуман, ибо врачебная наука и практика для него были
неотделимы от его религиозных воззрений и верований, помешательство же, по
его наблюдениям, всегда чуждо всякого благородства и проявляется лишь в
какой-нибудь гнусной форме. Пусть наука делает что может, но есть в судьбах
человеческих нечто такое, чего нельзя постичь иначе как в свете
божественного откровения; в самых глубинах жизни таится неразрешимая загадка
- и вот здесь-то, заключил про себя доктор Шуман, смягчившимся взором все
еще следя за графиней, - здесь, где в бессилии отступает человек, именно
здесь и начинается Бог.
скрылась из виду, а доктор Шуман через бар вышел к противоположному борту,
намереваясь медленно пойти ей навстречу. Но тут ее увидели трое
студентов-кубинцев, бросили игру в шафлборд и окружили графиню. У нее сразу
стало другое выражение лица - ласковое, кроткое, снисходительное. Студенты
дружно пошли с нею рядом, примеряясь к ее походке; они явно старались
превзойти друг друга в почтительном внимании к даме. И когда проходили мимо
доктора, до него донесся ее слабый, жалобный голос, всего несколько слов:
и спали в лесу... а я могла только ждать и страдать, страдать и ждать... и
пальцем не могла пошевелить в их защиту... - Руки ее взлетели вверх и
описали мгновенный круг над головой. - Но они правы, что восстали, они
правы, дети мои, хоть им и придется умереть, или я должна умереть или стать
изгнанницей...
же время бездумно им улыбалась. Один, приотстав шага на два, дерзко, с
дурацким бесстыдством подмигнул доктору и постучал себя пальцем по лбу.
Ответом был такой суровый, леденящий взгляд в упор, что даже этот наглец
смешался и поспешно пустился догонять приятелей. Доктор Шуман посмотрел на
часы, медленно, осторожно вздохнул и, подавленный, усталый душой и телом,
решил дать себе передышку и до вечера полежать в тишине.
легко, беззаботно, но сразу перешла в ожесточенный поединок. Они гоняли
мячик над сеткой взад-вперед, взад-вперед, понг-пинг, пинг-понг, удары все
стремительней, короче, резче, лица все сильней наливаются кровью, оба теперь
бьют мрачно, молча, как автоматы. Победить - вопрос жизни или смерти, они
больше не улыбаются. И вдруг за спиной Лиззи появилась condesa с тремя
студентами, распевающими "Кукарачу", и проплыла мимо, не посмотрев, не
замедлив шаг; но Лиззи метнула в ее сторону быстрый взгляд, чуть
замешкалась, и Рибер наконец выиграл.
торжествующего Рибера по лысине. - Это все та сумасшедшая виновата и ее три
дурака... это из-за них, из-за них... Ну почему мне всегда так не везет?
расстраиваться. Не забывайте, в игре главное - не победа, а сама игра.
ракеткой.
поцеловал.
следующий раз она будет еще куда проворнее. Не расстраивайтесь, что вы меня
не обыграли. Я же трехкратный чемпион по пинг-понгу в "Sportverein"
{Спортивное общество (нем.).} Мехико.
уступать в этой игре.
головой, точно норовистая кобыла. - Не стану я такое слушать, и отвечать не
стану!
может быть, пойдем в бассейн поплаваем, поостынем немножко? Или, может быть,
- с величайшим лукавством прибавил он, - вы предпочитаете опять меня
побить... в пинг-понге или в какой-нибудь другой игре... в любой игре, по
вашему выбору?
наперегонки;
его сейчас же прийти. У каюты больной ждала горничная; увидав, что идет
доктор, она довольно громко постучала в дверь и шагнула было за ним.
металлическим голосом женщины, привыкшей распоряжаться слугами, которых
терпеть не может и которые терпеть не могут ее, и взглянула куда-то чуть
правее горничной, словно та уже испарилась. Горничная, вымуштрованная в той
же школе, тотчас вышла, пятясь и глядя в одну точку где-то на высоте
умывальника.
духов и эфира. Там и тут раскрыты дорогие, но изрядно потертые чемоданы,
валяются в безнадежном беспорядке туфли, нарядные шали и шарфы,
невообразимые шляпы, сморщенные и запачканные лайковые перчатки,
причудливые, нежнейших оттенков цветы из мятого шелка и вытертого бархата,
каких не знает природа. Condesa была в постели, линялый розовый шелковый
халатик спадал с белых плеч, едва прикрытых тонкой лиловой тканью ночной
рубашки. Она порывисто села, в упор глядя на доктора, открыла рот, но ничего
не сказала, стиснутые руки разомкнулись, взмахнули - назад, вперед, снова
назад, и, наконец, задыхаясь, она выговорила:
и сказал спокойно и убедительно, как только мог:
всхлипывать, жалобным плачущим голосом забормотала что-то бессвязное, но
доктор заметил - все это без слез. Он сел рядом и начал вынимать один за
другим всевозможные инструменты из своего чемоданчика. Condesa утихла и с
мгновенно проснувшимся любопытством заглянула внутрь чемоданчика. Пользуясь
этим затишьем, доктор стал задавать обычные простые вопросы о ее
самочувствии, и она отвечала ясно и разумно. Но когда он попросил ее снять
халат и спустить с плеч и со спины ночную рубашку, она вдруг выпрямилась,
посмотрела на него, черные глаза блеснули вызывающе, на губах заиграла
лукавая, ликующая улыбка; так она улыбалась и сидела неподвижно, пока доктор
Шуман раздевал ее. Она не помогала ему, только подняла руки, чтобы он мог
стянуть рукава.
груди, то к лопаткам, отметил про себя, что она изящно сложена и тонка в
кости. Коротко посветил ей в глаза яркой лампочкой, измерил кровяное
давление. Велел дышать глубже, несколько раз повторить "о" и "а" и, светя
другой лампочкой, заглянул ей в горло. Довольно сильно постукал двумя
пальцами спереди и сзади по ребрам, старательно исследуя, помял живот,
отчего она тихонько охнула. Сказал: "Сожмите, пожалуйста, кулак" - и через
тонкую стеклянную трубочку высосал немного крови из синей жилки на
внутреннем сгибе локтя. Расширенные глаза ее постепенно стали спокойнее,
наконец она откинулась на спину и лежала не шевелясь, даже руки больше не
дергались; она неотрывно смотрела на доктора Шумана, умиротворенная, словно
под гипнозом, потом сказала совсем другим голосом, чем прежде:
сну. Может быть, после всех этих допросов, после военной полиции мне только
Флинт Эрик
Посняков Андрей
Афанасьев Роман
Володихин Дмитрий
Орлов Алекс
Володихин Дмитрий