Дружинники рассказывали посадским людям о походе ко граду Раковору, о сече с немецкой «железной свиньей», о доблести молодого князя Дмитрия. Старики вспоминали Александра Ярославича Невского, вот так же возвращавшегося с победой в родной Переяславль…
Но быстро отшумели праздничные пиры. Разъехались по своим вотчинам обласканные князем бояре. Ремесленные люди вернулись в мастерские: к кузнечным горнам, к кожевенным чанам, к гончарным кругам. Смерды-пахари, собранные в город для встречи князя, разбрелись по деревням. Рыбные ловцы с рассвета до позднего вечера пропадали на озере.
Тихо, безлюдно стало на улицах Переяславля.
И князь Дмитрий затосковал. Нелегко было сызнова привыкать к безмятежному переяславскому житью. Дни были похожи друг на друга, как листья с дерева: перемешай их, и не различишь – все одинаковые.
Княжеские дела не отнимали много времени. Все делалось как бы само собой, почти без участия Дмитрия. Большой воевода Иван Федорович держал в крепких руках войско, судную избу, городовое дело. Тиун Лаврентий Языкович, тоже старый и опытный слуга, сидевший в Переяславле еще с отцовских времен, хлопотал по хозяйству, управляя княжеским двором, селами, рыбными промыслами, бортными угодьями, соляными варницами. Сельские тиуны и старосты вовремя привозили хлебные и иные оброки. Покойно было князю при таких помощниках. Но покой-то и тяготил Дмитрия.
Наступило лето. Просохли лесные дороги. Князь Дмитрий часто уезжал из Переяславля, гостевал то в деревне бортников, на речке Вьюлке, то в своем селе на Нерли, то в шалаше дровосеков за Трубежем.
В глухие затрубежские места подговорил заехать сотник Кузьма, новый любимец князя, неизменный спутник в дальних поездках. Смерды в немереных лесах за Трубежем рубили дрова, вязали их в плоты и сплавляли вниз по реке к соляным варницам.
Вместе с плотогонами князь Дмитрий приплыл к Соли-Переяславской, что возле Плещеева озера.
Тиун при варнице, узнав в высоком молодце, соскочившем с плота на берег, самого князя, оробел до холодного пота. Беспрерывно кланяясь, позвал в тиунскую избу – обсушиться у очага. Но Дмитрий пошел к варницам.
Старик-солевар показал князю колодец-сруб, откуда черпали соляной раствор. В черную глубину колодца была опущена деревянная труба-матица, а через нее, до самого соляного слоя, еще одна труба – обсадная.
– Рассол в сием месте на сорок сажен от земли, – рассказывал солевар. – Колодезник Захар, твоей милости работный человек, сруб и трубы ладил два лета.
– На сорок сажен? – удивился князь.
– И боле того бывает – на шестьдесят и восемьдесят сажен. Здесь рассол близко. Благодатна твоя земля, княже!
Холопы-водоливы вычерпывали рассол длинными бадьями, выдолбленными из дерева, сливали в деревянный же желоб. Искрящийся на солнце рассол стекал по желобу к избе-варнице, которая приткнулась к обрыву берега.
В избе, возле большого железного короба-црена, подвешенного на цепях над огнем, суетились солевары, перемешивали кипящий рассол деревянными весельцами.
– Нынче вторая варя, – пояснил старший солепар. – А как соль родится, сызнова рассолу добавим, третью варю варить будем. И так до десятого разу. А потом соль из црена выгребем и на полати – сушить…
Солевар указал на дощатый навес, стоявший рядом с варницей.
Под навесом, обдуваемая озерным ветром, досушивалась на деревянных полатях соль. Холопы собирали ее совками в рогожные мешки и уносили в амбар.
– Хитрое ваше мастерство, – задумчиво сказал Дмитрий. – Хитрое…
Возвращаясь вечером в Переяславль, Дмитрий думал о том, что он, оказывается, совсем мало знал о своей земле и о людях, населявших ее.
Кто окружал князя с раннего детства? Бояре, воеводы, начальные люди дружины, дворовая челядь… Даже тиуны и старосты редко переступали порог княжеских хором. А бесчисленные черные люди – все те, кто сеял и убирал хлеб, разводил скотину, ковал оружие, ловил рыбу к княжескому столу, приносил из леса мед, меха и дичину, ткал холсты и валял сукна, строил городские стены и хоромы, – казались князю жалкими, неразличимыми, осужденными богом на тяжелый неизбывный труд. Дмитрий понимал, что без муравьиного труда этих безвестных людей не стояло бы его княжество, не поднимались бы гордые башни городов, не могли бы выступить в славные походы окольчуженные дружины. Но то, что кто-то кормит и одевает его самого, бояр и войско, казалось Дмитрию таким же бесспорным и естественным, как лучи солнца, безвозмездно согревающего в пути, как лес, щедро предлагающий прохожему грибы и ягоды, как река, утоляющая жажду…
Сегодня, встретив старого солевара, который спокойно и уверенно рассказывал о секретах своего ремесла, Дмитрий поначалу удивился. Удивился и почувствовал непонятную робость, подобную той, которая приходила к нему в беседах со старыми отцовскими воеводами. Да, он – князь, он сын великого Невского! Но эти люди знали больше, чем он, видели больше, чем он, накопили за свою долгую жизнь еще недоступную ему мудрость. И чем-то похожи были отцовские соратники на старого солевара, гордящегося своим мастерством…
«Не так уж просты черные люди! – думал Дмитрий. – Есть, видно, мудрость не только в ратных делах, но и в том, чтобы творить руками своими все потребное человеку…»
Сотник Кузьма, будто подслушав мысли князя, негромко сказал:
– Цены нет тому солевару. Приумножают такие мастера княжеское богатство. Обернется соль в серебряные гривны, а гривны – в мечи да кольчуги. Выходит, работный человек твоему княжескому делу служит.
Дмитрий вспомнил слезящиеся от дыма глаза солеваров, согнувшиеся под тяжестью мешков с солью спины холопов, разъеденные рассолом руки водоливов и подумал, что надо бы прибавить харчей работным людям, а старшего над ними – наградить. «Скажу о том Лаврентию!» – решил князь.
– А в Заболотье у тебя есть знатные бортные мастера, – продолжал Кузьма. – В других местах люди мед лесной готовым берут, из дупла дикого дерева, а в Заболотье мастера сами короба-борти делают, разводят улейных пчел. Добычливо сие вдвойне…
=2=
В Заболотье князь Дмитрий не был ни разу. Лежала та земля, покрытая лесами, на полуденную сторону от Плещеева озера. Из болот вытекали речки Шерна, Дубна, Киржач и Пекша, вливаясь где-то за пределами Переяславского княжества в полноводную Клязьму.
На Пекше, среди дремучих лесов, безвылазно сидел в своей невеликой вотчинке старший брат Дмитрия Александровича – Василий. Дмитрий никогда не бывал у брата, да и самого его видел только однажды, после первого своего возвращения из Новгорода. Василий, вотчина которого была на переяславской земле, приехал на поклон к новому правителю княжества.
Одет был Василий в простой черный кафтан и черную же суконную шапку, словно и не князь родом, а монах-затворник из лесного скита. Говорил тихо, просительно. В бороде седина, а в глазах – робость.
«Будто старец немощный, – подумал тогда Дмитрий. – А ведь годы-то Василия только-только на четвертый десяток перевалили! Сломил, видно, брата Василия батюшкин гнев. Сколько лет прошло, а выпрямиться не может…»
А с Василием случилось вот что.
В лето шесть тысяч семьсот шестьдесят пятое, [1257 год.] на шестой год великого княжения Александра Ярославича Невского, пришли из Орды на Русь ханские люди-численники, изочли и переписали всю Русскую землю, обложили христиан тяжелой данью. Смирились люди перед такой бедой. Только Великий Новгород, оставшийся от Батыя невоеванным, не пожелал дать число. Как пришла туда весть злая из Низовской земли, что просят ордынцы даней и от Нова-города, поднялись новгородцы вечем, убили верного слугу великокняжеского – посадника Михалка.
Молодой Василий Александрович, княживший тогда в Новгороде, встал на сторону мятежников, воспротивился воле отца.
Страшен был гнев великого князя. На Новгород двинулись сильные низовские полки – карать своевольников.
Василий с ближними людьми отъехал в Псков, но и там достала его тяжелая десница отца. Имя великого князя открыло ворота неприступного псковского Крома перед воеводой Иваном Федоровичем, посланным с дружиной вернуть беглецов.
Василия заковали в цепи и повезли во Владимир, на отцовский суд.
Розыск по новгородскому мятежу ужаснул бы и самого отважного.
Дымно чадили факелы в подземной избе-порубе, дюжие пытошные мужики вволакивали Васильевых бояр, дружинников, тиунов.
– Чтоб никому не повадно было князя на зло подговаривать! – угрожающе говорил великокняжеский дьяк, сверкая глазами на помертвевшего от страха Василия.
С тех дней поселился в душе князя Василия неизбывный страх. Одного желал теперь он от жизни – тишины. Забился в леса, в пожалованную отцом вотчину на реке Пекше. Искал утешенья в молитвах, принимал на своем дворе божьих людей – странников. С ними ел за одним столом, в праздник и в будни, только постное: рыбу леща, грибки, разный овощ. Мечтал о монашеской схиме, даже слезную грамоту послал было отцу, чтобы отпустил в монастырь. Но великокняжеский гонец привез в ответ резкую отповедь: «Князи русские схиму принимают лишь на смертном одре. Жди, пока позову…»
И Василий ждал, смирившись, телом грешным пребывая в миру, а душой робкой – в отреченье от всего земного. К брату Дмитрию, новому переяславскому князю, Василий приехал с одной мольбой: оставить его жить так, как жил раньше, – в тишине и покое.
Дмитрий встретил брата приветливо, обласкал, пообещал испросить для него у великого князя Ярослава Ярославича какое-нибудь княженье. Негоже старшему сыну Невского быть без княжеского удела…
Обещал это Дмитрий не без задней мысли. Хитроумный Антоний считал, что вытребовать у великого князя удел для Василия будет проще простого. А потом можно будет править им от имени смиренного брата.
Но Василий отказался от предложенной чести. На все уговоры упрямо повторял, не поднимая глаз:
– Отпусти меня… Оставь в тишине жить… Немощен я духом, править не могу…
Так и уехал Василий в свою заболотную глухомань. А уехав, надолго исчез из его памяти.
Еще раз вспомнил Дмитрий о старшем брате вскоре после возвращения из раковорского похода. В Переяславль пришло известие о смерти юрьевского князя Дмитрия Святославича, тоже великого смиренника. Два года назад он принял постриженье в иноческий чин от ростовского епископа Игнатия – может, просто устал от княжеских забот, а может, соблазнился примером матери своей Евдокии, удалившейся в монастырь…
Антоний подсказал: «Не время ли о Василии вспомнить? Юрьев свободен для нового князя…»
Но Василий не приехал в Переяславль, сославшись на нездоровье. Гонец, вернувшийся из Заболотья, подтвердил, что князь Василий действительно плох, принимал его лежа в постели.
Дмитрий собирался сам поехать к брату, да так и не собрался. Сначала ожидал из Пскова дорогого гостя, князя Довмонта. Сговорено было еще на реке Кеголе, что приедет псковский князь в Переяславль. Помешала новая война. К Пскову приступила немецкая рать, десять дней стояла под городскими стенами. Только с новгородской помощью Довмонт отогнал немцев за реку Великую, а потом и за порубежный Изборск. До гостей ли тут?
А когда в Переяславле перестали ждать Довмонта, пришли тревожные вести из Новгорода. Новгородцы, вторично побив немцев, заключили с ними мир без согласия великого князя. Ярослав Ярославич поспешил в Новгород, потребовал ответа у посадника: «Почему разратились с немцами, а меня не спросили?»
Акимка, присланный в Переяславль новгородским купцом Прохором, рассказал Дмитрию и боярину Антонию, что великий князь гневался не только на посадника, но и на бояр его Жирослава Давидовича, Михаила Мишинича и Олферия Збыславича. Вече, может быть, и отступилось бы от опальных бояр, да немцы снова зашевелились на наровском рубеже, помощь великого князя нужна была до зарезу. Но тот потребовал слишком многого: лишить опальных бояр вотчин и сел! На это Великий Новгород не мог согласиться. Это было нарушеньем новгородских вольностей, ибо, по обычаю, великий князь в боярских вотчинах не властен. Не выдали новгородцы своих бояр на поток и разоренье, только били челом Ярославу Ярославичу: «Отдай гнев свой, княже, а от нас не езди, потому что не добро еще умирились с немцами!»
Но великий князь не послушал, увел низовские полки к Броннице…
– После отъезда великого князя издвоились люди в Нова-городе, – закончил Акимка. – Одни вечники хотели послать челобитье, чтобы Ярослав вернулся с полками, а другие иных князей предлагали звать, Дмитрия из Переяславля или Василья с Костромы…
Вскоре приехал из Новгорода и сам Прохор. Оказалось, что сторонники Ярослава пересилили на вече, отправили посольство в Бронницу. Великий князь тотчас возвратился и принялся творить суд по своей воле. Бояр Жирослава Давидовича, Олферия Збыславича и Михаила Мишинича выслали в дальние вотчины. Тысяцким стал Ратибор Клюксович, сторонник Ярослава. Только недавно поставленного вечем посадника Павшу Онаньича сумели отстоять новгородцы, хотя великий князь гневался и на него. Те, кто были против Ярослава, примолкли, потому что без великокняжеских полков Новгороду не обойтись, а он обещал собрать к зиме войско…
Много забот было у Антония. К часовне за оврагом его тайные гонцы протоптали широкую тропу – хоть на телеге подъезжай. Возвращаясь в Переяславль из своих поездок, Дмитрий знал, что боярин уже ждет его с целым ворохом новостей.
И сегодня, вернувшись из Соли-Переяславской, князь Дмитрий опять долго советовался с Антонием.
То, что было намечено, шло успешно. Удельные князья один за другим склонялись не помогать Ярославу войском в зимнем походе. Раньше других сообщил об этом через своего боярина Семена Тонильевича младший брат великого князя – Василий Костромской. Воевода Федор, ездивший в Ростов и Белоозеро, привез обещанье Бориса и Глеба Васильковичей: «Сами в Новгород не пойдем, а если великий князь заставит грозою, пошлем с сыновьями малые рати!» О том же писал в грамотке Роман Владимирович Углицкий. Младший брат Дмитрия – Андрей Александрович Городецкий – тоже прислал гонца. Он советовал переяславскому князю поберечь дружины, не класть воинов в немецкой земле, умножая славу великого князя Ярослава. «А сам я, – писал Андрей, – войско свое из Городца не выпущу!» Долго молчали князья дмитровские и галицкие Давид и Василий Константиновичи, наконец и от них пришли грамоты. Об этих-то грамотах и рассказывал Антоний:
– Давид с Васильем великого князя боятся, силы за собой не чувствуют. Обещали только, что с посылкой рати спешить не будут, а там как получится… Хитроумные князья! Но, мнится мне, Ярослав от них ратной силы все же не дождется…
– Так кто же за Ярославом остался? – задумчиво произнес Дмитрий и, загибая пальцы, стал перечислять: – Ну, сын его Святослав из Твери… Ну, Юрий Суздальский, наместник новгородский… Ксения, княгиня ярославская, и зять ее князь Федор. Эти великого князя боятся, куда угодно по его слову пойдут… Ближние к Владимиру города выставят ополченья… Вот, пожалуй, и все…
– Новгородцы большего ждут, – заметил Антоний. – Недовольны будут, если великий князь не приведет, как обещал, все низовские полки.
Князь Дмитрий согласился с Антонием. Конечно же недовольны. Не для того гоняли новгородцы своих больших бояр с челобитьем, чтобы получить малую рать! Понимает, поди, и великий князь возможное новгородское недовольство, склоняет князей к походу. Неизвестно пока, как дело обернется. И Дмитрий сказал осторожно:
– Подождем, присмотримся к хлопотам Ярославовым…
=3=
В ожиданье прошел первый осенний месяц – сентябрь.
Таясь, пробирались в Переяславль гонцы из других городов. Удельные князья подтверждали ранее договоренное.
Брели по лесным тропинкам бродяги-странники, скрывались в келье Имормыжа. И случалось, что их тайные вести расходились с речами княжеских гонцов. Не было у князей твердости, качались они, будто озерный камыш на ветру.
Накануне покрова [1 октября.] в Переяславль приехал долгожданный гость – князь Довмонт Псковский.
Исстари день покрова считали в народе праздником свадеб. Девушки-невесты молились перед иконой богородицы: «Покров-праздничек, покрой землю снежком, а меня женишком!» И если играли после веселую свадьбу, то верили, что покров помог.
Князь Довмонт не без умысла приехал именно в это время. Еще на Кеголе было договорено с Дмитрием Александровичем скрепить дружбу родственными узами. Как договорились, так и сделали: Мария, сестра Дмитрия, обвенчалась в переяславском соборе с князем Довмонтом Псковским.
В Переяславле об этой свадьбе говорили по-разному. Кое-кто из старых бояр неодобрительно покачал головой: «Могла бы дочь Невского и получше найти себе мужа, чем этот литовский выходец!» Ревнителям дедовских обычаев не понравилась поспешность, с которой играли свадьбу: во вторник – смотрины невесты, а в воскресенье – уже венчанье! Да и свадебный пир, вместо положенной недели, скрутили за три дня. Довмонт спешил, и князь Дмитрий понимал друга: в это тревожное время нельзя надолго оставлять пограничный Псков. Допировать еще успеем…
Недолго пробыл князь Довмонт в Переяславле. Но, приехав по черному осеннему пути, уезжал уже по первому снегу. Такое случалось в начале октября. «На покров до обеда осень, а после обеда – зима!» Год, когда снег выпал сразу после покрова, считался в народе счастливым.
Каменистый Артем
Панов Вадим
Шилова Юлия
Ильин Андрей
Мурич Виктор
Афанасьев Роман