эту даму под угрозой.
слишком далеко от этого места. И другие здесь тоже ни при чем.
начала, но это означало бы лишить вас удовольствия, которого вы, полагаю,
вполне заслуживаете... Поразмыслите спокойно. - Он движением руки обвел
почти пустое кафе, безлюдную улицу, чашки кофе на столе. - Куда нам
торопиться?
от нее взгляда, она нашарила сумочку, достала из нее сигарету, и на ее
губах заиграла неопределенная улыбка.
на fl, он, похоже, еще и не играл. Единственный вариант - что он мог
прийти туда с bЗ, но у него не было времени, а поле b4 - черное... -
Прежде чем продолжать, она взглянула на Муньоса, ожидая подтверждения. - Я
хочу сказать, что на это ему понадобилось бы как минимум... - она
сосчитала пальцем, - как минимум, три хода, чтобы добраться с bЗ туда, где
он сейчас находится... Это значит, что не ход слона поставил черную
королеву под удар со стороны ладьи. Я верно рассуждаю?
король тоже не мог... Что же касается белого слона, который перемещается
по черным полям и который уже выведен из игры, потому что был съеден, то
он никогда не мог находиться на bЗ.
сделал ход по черной диагонали с b4, то он находился бы на доске до сих
пор, а его нет. Думаю, он был съеден уже давно, при иных обстоятельствах.
мелкие мурашки, словно она коснулась лезвия ножа. Оставалась лишь одна
фигура, о которой она еще ничего не говорила.
Белый конь.
смотрел уже не на доску, а на Хулию. - Белый конь, который сделал ход с b4
на с2 и этим ходом открыл и поставил под угрозу черную королеву... И
именно там, на с2, черная королева, чтобы скрыться от угрозы ладьи и
выиграть фигуру, съела этого коня. - Муньос снова замолчал, мысленно
проверяя, не забыл ли он сказать что-нибудь важное, потом блеск его глаз
внезапно погас, как гаснет лампа, когда поворачивают выключатель. Отведя
взгляд от Хулии, он одной рукой принялся собирать фигуры, а другой -
складывать доску, как будто давая понять, что на этом считает свое участие
в деле законченным.
слыша, - как жужжит и постукивает ее мозг, работающий на всю катушку.
ни означало.
пепла, и, прежде чем швырнуть ее на пол, в последний раз глубоко
затянулась, обжигая себе пальцы.
Фердинанд Альтенхоффен был невиновен... - Коротко и сухо рассмеявшись,
она, все еще не веря, взглянула на лежавшую на столе диаграмму позиций.
Потом протянула руку и коснулась указательным пальцем клетки с2 - рва
восточных ворот остенбургской крепости, где был убит Роже Аррасский. - Это
означает, - вздрогнув, повторила она, - что это Беатриса Бургундская
приказала убить рыцаря.
хотелось надавать самой себе пощечин за то, что не догадалась раньше. Все
прямо-таки открытым текстом - и в шахматной партии, и в самой картине.
Все, до самых мельчайших подробностей, зафиксированное тщательно и
скрупулезно: уж это ван Гюйс умел.
Беатриса, герцогиня Остенбургская. - Она чуть запнулась, подбирая
подходящее слово. - Проклятая лиса.
мастерской, пропахшей красками и скипидаром, среди теней и света сальных
свечей, придвинутых чуть ли не вплотную к картине. Он смешивал медную
зелень со смолой, чтобы ее яркость могла бросить вызов времени. Потом он
накладывал ее, слой за слоем, выписывая складки покрывающей стол ткани,
пока зеленая краска не закрыла окончательно надпись Quis necavit equitem,
которую он сам сделал аурипигментом всего лишь несколько недель назад. Он
приложил много усилий, выводя прекрасные готические буквы, и теперь ему
было жаль прятать их от людского глаза - по всей вероятности, навсегда;
однако герцог Фердинанд был прав: "Слишком уж все явно, мастер ван Гюйс".
сквозь зубы, медленно накладывая мазок за мазком на доску, свежие краски
которой ярко сияли в пламени свечей. Может быть, в какой-то момент он,
отложив кисть, потер усталые глаза и грустно покачал головой. С некоторых
пор зрение начало подводить: сказывались годы напряженной работы. Они, эти
годы, отравляли ему даже то единственное удовольствие, которое заставляло
его забывать о живописи в часы зимнего досуга, когда дни становились
слишком короткими, а свет - слишком тусклым, чтобы браться за кисти: игру
в шахматы. Пристрастие, сближавшее его с горько оплакиваемым мессиром
Роже, который при жизни был его покровителем и другом и который, несмотря
на свою знатность и высокое положение, не считал зазорным запачкать
краской свой кафтан, когда приходил к нему в мастерскую, чтобы сыграть
партию-другую среди бутылей с маслом, горшков с глиной, кистей и
недописанных картин. Который умел, как никто другой, сочетать шахматные
сражения с долгими
которая теперь звучала как зловещее предсказание его собственной участи, о
том, что шахматы - игра для тех, кто любит дерзко прогуливаться по
отверстой пасти дьявола.
имел обыкновение сопровождать последний мазок короткой молитвой
благодарности Господу за благополучное окончание новой работы; но годы
наложили печать молчания на его уста, высушили его глаза и посыпали пеплом
волосы. Так что он ограничился легким утвердительным кивком, сунул кисть в
горшок с растворителем и вытер пальцы о потертый кожаный фартук. Потом
взял канделябр, поднял его повыше и отступил на шаг от картины. Пусть
Господь простит его, но невозможно не испытывать чувства гордости. "Игра в
шахматы" полностью - и даже более - соответствовала наказу его высочества
герцога. Потому что в ней было все: жизнь, красота, любовь, смерть,
предательство. Эта доска была произведением искусства, которому предстояло
пережить и живописца, своего создателя, и тех, кто был на ней изображен. И
старый фламандский мастер ощутил горячее дыхание бессмертия.
сидя у окна, "Поэму о розе и рыцаре", и солнечный луч, наискосок падающий
на ее плечо и освещающий расписанные суриком страницы. Увидела, как слегка
дрожит, словно листок под легким ветерком, ее белая, оттенка слоновой
кости, рука, на которой мерцает в луче света золотое кольцо. Быть может,
она любила и была несчастна, и ее гордость не смогла вынести пренебрежения
этого человека, посмевшего отказать ей в том, в чем сам сэр Ланселот
Озерный не осмелился отказать королеве Джиневре... А может, все было
иначе, и наемник, вооруженный арбалетом, мстил за горечь и отчаяние,
полыхнувшие вслед за агонией старой страсти, вслед за последним поцелуем и
жестоким прощанием... Над раскинувшимся за окном пейзажем в голубом небе
Фландрии плыли облака, а дама читала, поглощенная лежащей на коленях
книгой. Нет. Это невозможно, ибо Фердинанд Альтенхоффен никогда бы не стал
воздавать почестей измене, а Питер ван Гюйс - тратить на это свои
искусство и талант... Предпочтительнее было думать, что опущенные глаза не
смотрят прямо, потому что таят слезу. Что черный бархат - это траур по
собственному сердцу, пробитому той же самой стрелой, что просвистела у
рва. По сердцу, склонившемуся перед государственными интересами, перед
шифрованным посланием кузена - Карла, герцога Бургундского: в несколько
раз сложенным пергаментом с сургучной печатью, который она, немея от
тоски, смяла холодными руками, прежде чем сжечь его в пламени свечи.
Конфиденциальное послание, переданное тайными агентами. Интриги и паутина,
плетущиеся вокруг герцогства и его будущего, составляющего часть будущего
Европы. Французская партия, бургундская партия. Глухая война дипломатий,
не менее безжалостная, чем самое жестокое сражение на поле брани: без
героев, но с палачами, одетыми в бархат и кружева, оружием которым служили
кинжал, яд и арбалет... Голос крови, долг, к исполнению которого призывала
семья, не требовали ничего такого, что впоследствии не могло бы быть
облегчено надлежащим покаянием. А требовали они всего лишь ее присутствия,
в определенный день и час, у окна башни восточных ворот, где каждый вечер,
на закате, камеристка расчесывала ей волосы. У окна, под которым Роже
Самойлова Елена
Шилова Юлия
Громыко Ольга
Роллинс Джеймс
Свержин Владимир
Андреев Николай