застрахован, никто... Потерпите, девчонки, кажется, я нашел композитора...
он ничуть не хуже, чем Леша... кажется, я нашел поэта... он, конечно, не
Виксан, но вполне приличный... ну что вы скулите, девчонки, наслаждайтесь
Испанией, не будьте идиотками... а папочка приедет и сразу же вас заберет...
набирайтесь сил, девчонки, концепция нового альбома скоро будет... почти...
уже готова".
автоответчик: он всегда говорит одно и то же. И мы всегда делаем одно и то
же: вешаем трубку. Он снова звонит - с регулярностью раз в две недели. И мы
с такой же регулярностью вешаем трубку. Он звонит - мы вешаем. Он звонит -
мы вешаем.
второй субботы на второе воскресенье мы не спим. Спать невозможно, а вдруг
Ленчик скажет что-то совсем другое. А мы будем не готовы к этому другому...
К воскресному звонку мы с Динкой готовимся по-разному: Динка отправляется
трахаться с придурком Пабло-Иманолом, а я отправляюсь в библиотеку придурка
Пабло-Иманола, трахаться с его книгами.
читающего человека. У Пабло-Иманола много книг и много собак: собаки идут
ему больше.
есть несколько вольеров и тошнотворно пахнет сырым мясом. Я была там один
раз, всего лишь один, и больше никогда туда не заходила. Динка - другое
дело. Динка может торчать там часами, глядя в испанские глаза собак. И
накачиваясь "Риохой".
голову. И могу часами торчать в библиотеке Пабло-Иманола. Я нашла там
множество книг на русском, но ничего удивительного в этом нет: жена
Пабло-Иманола была русской, я сама видела ее портрет. Вернее, два портрета:
один в рамке, другой в раме. Один - всего лишь любительская фотография,
другой написан маслом. Оба портрета сделаны придурком. Совсем неплохие,
приходится признать. Особенно написанный маслом: в нем есть настроение,
немного грустное настроение, совсем как плотные, забитые цикадами вечера в
этом чертовом испанском доме. Даже странно, что портрет написал придурок, но
он сам сказал мне об этом.
чем-нибудь. Он ничего не делает. Он может долго сидеть, уставившись в одну
точку. Он может долго лежать, уставившись в одну точку. Ему все равно, где
лежать; ему все равно, где сидеть: в саду, на кухне, забросив ноги на стол
(с вечно киснущей на нем жратвой), перед экраном своего ноутбука (он обожает
тупые компьютерные игры); перед голой Динкой, перед одетой мной... Иногда
(никакой упорядоченной системы в этом нет) Пабло-Иманол, небритый Ангел,
играет на саксофоне. Нельзя сказать, что это совсем уж плохо, пассажи бывают
удачными, и даже очень удачными, но выражение лицо Ангела не меняется: оно
так и остается безучастным. Свои экзерсисы Пабло-Иманол называет на
английский манер - "куул-джаз", прохладный джаз, в котором поеживаются
прохладные тени, - Майлза Дэвиса, Джона Льюиса, Джерри Маллигэна...
Пабло-Иманол любит поминать джазменов: полузабытых и полувеликих. Я услышала
их имена от Динки, Динка - от самого Пабло. Динка утверждает, что Ангел
играет не хуже самого Ли Конитца, которого ни она, ни я никогда не слышали,
да и Пабло-Иманол слышал вряд ли. Прелесть гениальных джазменов в том и
состоит, что их мало кто слышал... Возможно, этот самый Ли Конитц и был
шикарным саксофонистом, но наверняка уже умер. А сакс у Пабло-Иманола и
вправду неплохой... Жару он не разгоняет, но позволяет ее пережить. Что мы и
делаем: переживаем сиесту за сиестой. И только джаз вносит в это некоторое
разнообразие.
из них. Чаще всего он исчезает с Рико - огромным псом, похожим на
ротвейлера, один вид которого вызывает у меня дрожь в позвоночнике. Давно
забытую дрожь в позвоночнике, которую вызывал во мне лишь один человек -
Ленчик. Динка шепнула мне, что Пабло-Иманол и Рико ходят на собачьи бои, и
пока Рико не проиграл ни одного.
два года я научилась чувствовать ее. И верить тому, о чем она не говорит мне
больше, чем тому, о чем она мне говорит.
говорит мне она. И я ей не верю.
Ры-ысенок", - говорит мне она. И я ей не верю.
взял ее на один из боев. Я такой чести не удостоилась. Она постоянно думает
о Рико, но ничего не говорит мне об этом. Ничего. И я ей верю.
нас в Испанию, спустя месяц после полнейшего провала последнего альбома,
спустя две недели после смерти Виксана, спустя неделю после неудачной
попытки самоубийства. Я такой чести не удостоилась. Она постоянно думает о
Ленчике, но ничего не говорит мне об этом. Ничего. И я ей верю.
русских книг. Каждый день я лениво думаю о том, что не мешало бы мне
почитать что-нибудь, иначе я скоро совсем забуду о том что я - "сой руссо"
...
русскую книгу. Дурацкие буквы, хренова кириллица, которая предала нас, как и
все остальные. На ней, этой проклятой кириллице, были написаны все письма -
от признаний в любви до предсмертных записок; это ей был украшен подъезд
нашего дома - и не только нашего... На ней писала Виксан, умершая от
передозировки... Хотя я до сих пор думаю, что это было самоубийство, которое
так неудачно повторила Динка. На ней, на этой проклятой кириллице, был наш
первый звездный альбом - "ЗАПРЕТНАЯ ЛЮБОВЬ". На ней же был и наш последний
провальный альбом - "ЛЮБОВНИКИ В ЗАСНЕЖЕННОМ САДУ"...
книг. Я могу часами всматриваться в тексты, в шрифты, не понимая ничего.
Незнакомый язык успокаивает меня. Даже если он грозит мне смертью, я никогда
не узнаю этого. Не пойму.
происходит сейчас, а тупо копаться в ране прошлого, так и не позволяя ей
затянуться... Вокруг этой раны постоянно роятся насекомые; и в библиотеке
полно насекомых, они неумолчно гудят в стеклах, но чаще - умирают. И я
нахожу их невесомые трупики между страницами. И в невымытых бокалах из-под
вина и цветов. Эти бокалы с засохшими цветами на коротко обрезанных стеблях
натыканы по всей библиотеке, - так же, как и оплывшие, покрытые пылью свечи.
засохшие цветы и два портрета. С русской женой произошла какая-то темная
история, неизвестно даже, жива она сейчас или нет. Пабло-Иманол не любит
распространяться об этом. Большую часть времени он молчит. Возможно, он о
чем-то говорит с Динкой, но и Динка не любит об этом распространяться. Для
меня у Пабло-Иманола существует всего лишь несколько безразличных и
ритуальных слов: "Ола, Рената" ... "Адьос, Рената" ...
тому же я смахиваю на его русскую жену, такую же светловолосую, с глазами,
поднятыми к вискам. Совсем немного, но смахиваю. Если смотреть на меня
ничего не видящими глазами.
целыми днями сижу в библиотеке, выползая на улицу лишь тогда, когда спадает
жара. Ближе к вечеру. Или ночью. Весь день я стараюсь не встречаться ни с
Динкой, ни с Пабло-Иманолом, благо, огромный запущенный дом придурка
выступает моим союзником. Весь день я не выпускаю из рук испанские книги.
Или пишу дневники. С дневниками нужно держать ухо востро: Динка находит их и
рвет. Она находит дневники везде, куда бы я их ни спрятала, в самых
потаенных, самых непредсказуемых местах. Мы слишком долго были вместе, и она
научилась чувствовать меня. Она научилась быть мной.
сладострастно разрывая клееные обложки. - Лживые басни про "Таис"? Как раз в
духе этого козла Ленчика?!.. Он был бы тобой доволен, козел!!!
напором она трещит и рвется по швам. И из швов начинают вываливаться дохлые
кузнечики, полуистлевшие стрекозиные крылья, мумифицированные куколки и
прочая энтомологическая дрянь, которая нашла последний приют в библиотеке
придурка Пабло-Иманола.
уже не темно-вишневые, знаменитые губы, по которым сходила с ума не одна
тысяча человек... Уже не темно-вишневые, а серые, слегка припорошенные
струпьями.
Они трахали друг друга... Они спали в одной постели и трахали друг друга до
изнеможения... Они сосались как ненормальные, прямо в объективы, потому что
любили друг друга... И им было на все наплевать, на все, на все... Вранье!!!
Мать твою, какое вранье!!!
Василенко Иван
Буркатовский Сергей
Флинт Эрик
Майер Стефани
Трубников Александр
Никитин Юрий