показывали...
слов. Я ухожу. А ты думай. Привыкай к мысли. Примеряй себя к этому делу. О
Деньгах не беспокойся. Мы просто принимаем твои условия. Ты меня слышишь?
один...
Евлентьев.
наличными...
деньги, с которыми стоит исчезать навсегда... Никуда я от тебя не денусь.
Гена. Сам говорил, что человек я порядочный, непродажный... Не выполню
работу по каким-то причинам - деньги верну.
безопасности. Нас так учили.
называется домом отдыха, правильно? Вот что я тебе скажу, Гена... Я тебе
скажу очень умную мысль, только ты не обижайся... После того, как это дело
произойдет.
случится после моих выстрелов. Как пойдет следствие, какие документы
обнаружатся в сейфе у твоего монстра, какие следы я оставлю Ну, и так далее.
И в вашей компании тоже произойдут перемены.
по-разному... Непредсказуемо. Каждый даже о себе не сможет сказать, во что
превратится, когда столкнется лицом к лицу с трупом. Понимаешь? И ты тоже не
можешь сказать, каким окажешься... по ту сторону события. Сделаем так...
Сейчас мы с тобой разойдемся и недельку подумаем. А потом позвонишь, и мы
расставим точки. Согласен?
похоже, тот открылся перед ним с совершенно новой стороны. Это был уже не
тот занюханный торговец порчеными шоколадками, которого он встретил в
электричке далекой уже весной. Появилась какая-то пугающая невозмутимость.
Появилось ощущение, будто Евлентьев что-то знает наперед и делиться этими
знаниями он не собирается, более того, вроде даже уверен, что Самохину они и
не нужны, эти знания.
погрузилась в вечерние сумерки. Часы на фасаде вокзала еще были освещены
закатным солнцем, и красноватый блик на круглом стекле казался
предупреждающим, останавливающим светофором. Стрелок не было видно, только
этот круглый, красный, слепящий солнечный блик.
прежней удали, без прежнего куража. Вяловатым получился этот дружеский
хлопок, неуверенным каким-то. - Я позвоню тебе через неделю.
заметная снисходительность, может быть, даже заботливость. Береги, дескать,
себя, не рискуй без большой надобности.
Евлентьева, который сидел неподвижно, высматривая что-то у входа в метро.
Ничего не добавив, Самохин вышел, с силой бросил за собой дверцу. Перед тем
как сбежать по ступенькам вниз, оглянулся и помахал рукой. Никто не мог бы
сказать, кому он машет, кого приветствует, с кем прощается.
Самохина и в душе Евлентьева тихонько, не переставая, скулило, попискивало,
постанывало.
в таком же положении, они уже не удивятся этому поскуливанию.
не вполне сознавал, где находится, с кем разговаривает, за чьим столом пьет
водку. Отвечал невпопад, спрашивал о пустяках, удивлялся обычному, но мог
совершенно не заметить чего-то из ряда вон. То вдруг приникал к телевизору и
внимательно рассматривал жующие морды, которые скалились, показывая, какие
необыкновенные зубы им удалось вырастить с помощью жвачки, и призывали его
завести такие же. Потом он ловил себя на том, что слушает Анастасию и
мучительно пытается понять - о чем она говорит. А Анастасия улыбалась,
кивала понимающе и пускала к потолку голубоватые струйки дыма.
художников. Выпивали теперь меньше, поскольку приближался срок сдачи икон.
рассматривал лики святых, их позы, во что одеты, что держат в руках. Но
Варламов, обложившись толстыми церковными книгами, такие осмотры воспринимал
спокойно, поскольку все каноны выдерживал строго и неукоснительно. Но мог
принять замечание настоятеля, что-то изменить, убрать, добавить, однако это
была не безграмотность, не невежество, это была просьба заказчика, условия
его храма и потому подобные замечания никого не обижали. 'Настоящая паника
охватывала Варламова, когда он слышал особенный стук в дверь отца Марка, а
на столе после выпивки оставались колбаса, мясо, сало. Нарушал, все-таки
нарушал Варламов строгий пост, не мог он не имел права предаваться
чревоугодию во время написания иконы. Но признаться в этом настоятелю не
мог, не хотел того огорчать.
греховное чревоугодие, которое допускал Варламов, ее только радовало.
Похоже, высший разум решил пока о себе не напоминать неразумным и хмельным
землянам.
покупал хорошую, "кристалловскую". От нее меньше болела голова и не дрожали
по утрам руки.
Сколько лет, сколько зим!
душе спадает напряжение, становится легче и беззаботнее.
табуретку, поближе к столу. Евлентьев вынул из пакета бутылку "Привета", уже
нарезанную в магазине ветчину, длинный узкий батон белого хлеба.
еще поломаны?
стакана, которые появились на столе как бы сами по себе, будто спустились из
воздуха. - Уже перышки появились.
дозам. Если раньше мог спокойно весь вечер пригубливать по глотку и этого
ему было вполне достаточно, то теперь уже не первый раз ловил себя на том,
что наливает больше половины стакана и сразу, легко и свободно, выпивает эту
чудовищную дозу, не стремясь даже запить, заесть, закусить.
не догадается, и в гнев праведный не впадет.
благословил всех.
Обернувшись к раскрытому окну, Евлентьев увидел промелькнувшую темную
фигуру. Батюшка оказался на удивление рослым, молодым и мордатым. На нем
была кожаная куртка с "молниями", джинсы, из которых выпирали мощные ляжки,
но самое удивительное для Евлентьева было другое - с ним пришли две
красавицы, длинноногие, в высоких сапогах, коротких юбках, с распущенными
волосами,) с сумками на длинных ремнях.
варламовскую икону примерно два метра на полтора.
произнес Варламов. - Очень ревностные.
правильно сделали, что бородку отпустили, вам идет.
***