каждый брошенный камень должен -- упасть!
Заратустра, как далеко бросил ты камень, -- но на тебя
упадет он!"
меня; и поистине, вдвоем человек бывает более одиноким, чем
наедине с собою!
давило меня. Я походил на больного, которого усыпляет тяжесть
страданий его, но которого снова будит от сна еще более тяжелый
сон. --
пор убивало во мне уныние. Это мужество заставило меня наконец
остановиться и сказать: "Карлик! Ты! Или я!" --
нападающее: ибо в каждом нападении есть победная музыка.
всех животных. Победной музыкой преодолел он всякое страдание;
а человеческое страдание -- самое глубокое страдание.
где же человек не стоял бы на краю пропасти! Разве смотреть в
себя самого -- не значит смотреть в пропасть!
даже сострадание. Сострадание же есть наиболее глубокая
пропасть: ибо, насколько глубоко человек заглядывает в жизнь,
настолько глубоко заглядывает он и в страдание.
нападающее: оно забивает даже смерть до смерти, ибо оно
говорит: "Так это была жизнь? Ну что ж! Еще раз!"
уши да слышит.
из нас двоих: ты не знаешь самой бездонной мысли моей!
Ее бремени -- ты не мог бы нести!"
спрыгнул с моих плеч! Съежившись, он сел на камень против меня.
Путь, где мы остановились, лежал через ворота.
два лица. Две дороги сходятся тут: по ним никто еще не проходил
до конца.
этот длинный путь впереди -- другая вечность.
лбами, -- и именно здесь, у этих ворот, они сходятся вместе.
Название ворот написано вверху: "Мгновенье".
и дальше, -- то думаешь ли, ты, карлик, что эти два пути себе
противоречили бы вечно?"
Всякая истина крива, само время есть круг".
что это так легко! Или я оставлю тебя здесь, где ты сидишь,
хромой уродец, -- а я ведь нес тебя наверх!
Мгновенья уходит длинный, вечный путь назад: позади нас
лежит вечность.
пройти этот путь? Не должно ли было все, что может
случиться, уже однажды случиться, сделаться, пройти?
Мгновенье? Не должны ли были и эти ворота уже -- однажды быть?
влечет за собою все грядущее? Следовательно --
еще и само себя?
еще раз пройти -- этот длинный путь вперед!
этот самый лунный свет, и я, и ты, что шепчемся в воротах,
шепчемся о вечных вещах, -- разве все мы уже не существовали?
впереди нас, этот длинный жуткий путь, -- не должны ли мы вечно
возвращаться" --
собственных мыслей и задних мыслей. И вдруг вблизи услышал я
вой собаки.
устремилась в прошлое. Да! Когда я был ребенком, в самом раннем
детстве:
ощетинившуюся, с поднятой кверху мордой, дрожащую, в тот тихий
полуночный час, когда и собаки верят в призраки;
мертвом молчании, полный месяц; он остановился круглым огненным
шаром над плоской крышею, как вор над чужой собственностью;
призраков. И когда я опять услышал этот вой, я вновь
почувствовал жалость.
перешептывания? Было ли это во сне? Или наяву? Я увидел вдруг,
что стою среди диких скал, один, облитый мертвым лунным светом.
шерстью прыгала и визжала, -- и увидев, что я подошел, -- она
снова завыла, она закричала; слышал ли я когда-нибудь,
чтобы собака кричала так о помощи?
не видел. Я увидел молодого пастуха, задыхавшегося,
корчившегося, с искаженным лицом; изо рта у него висела черная,
тяжелая змея.
ужаса на одном лице? Должно быть, он спал? В это время змея
заползла ему в глотку и впилась в нее.
змеи из глотки. Тогда из уст моих раздался крик: "Откуси!
Откуси!
ненависть, мое отвращение, моя жалость, все доброе и все злое
во мне слилось в один общий крик. --
все, кто плавает под коварными парусами по неисследованным
морям! Вы, охотники до загадок!
растолкуйте же мне призрак, представший пред самым одиноким!
тогда в символе? И кто же он, кто некогда еще должен
прийти?
Кто этот человек, которому все самое тяжелое, самое
черное заползет в глотку?
голову змеи! Далеко отплюнул он ее -- и вскочил на ноги. --
преображенный, просветленный, который смеялся! Никогда
еще на земле не смеялся человек так, как он смеялся!
человека, -- и теперь пожирает меня жажда, тоска, которая
никогда не стихнет во мне.
жизнь? И как вынес бы я теперь смерть! --
морю. Но на четвертый день странствования, когда он уже был
далеко от блаженных островов и от своих друзей, он превозмог
всю свою печаль: победоносно, твердой ногою стоял он снова на
пути своей судьбы. И так говорил тогда Заратустра к своей
ликующей совести:
свободным морем; и снова послеполуденное время вокруг меня.
друзей, также в послеполуденное время вторично обрел я их: в
тот час, когда становится более спокойным всякий свет.
ищут пристанища себе в светлой душе: теперь от счастья
стал более спокойным всякий свет.