лишь галлюцинация. Не было среди катавшихся детей девочки в красных
джинсах и белом свитере. Но Маша отчетливо видела ее, оставшуюся здесь
навсегда собственную маленькую цветную тень.
как ступила в железную трубу, ведущую от самолета к зданию аэропорта,
думает по-русски. Об этом отец тоже предупреждал. Он говорил, что за
этим надо внимательно следить. Как только начинаешь думать по-русски, в
твоей английской речи предательски проступает легкий акцент. Ты сам не
замечаешь, а со стороны очень даже слышно.
ограда, над ней дрожали бледные мокрые липы и тополя, подсвеченные
сизыми фонарями и зеленым блеском мелкой новорожденной листвы.
всяких сложных эмоций, без сантиментов, с логическими схемами в обоих
полушариях мозга и со здоровыми инстинктами в гипофизе?
улыбнуться ему. Он улыбнулся в ответ, но довольно кисло. Надо было хоть
немного расшевелить его, поболтать, придумать какой-нибудь предлог для
следующей встречи, однако в голову ничего не лезло. Нельзя молчать всю
дорогу, необходимо ему понравиться, внушить симпатию и доверие, иначе
как же его, хмыря болотного, психологически тестировать?
спросила она, зевая и потягиваясь.
себя Маша, - к чему бы это?"
любовь. Конечно, прямого отношения к теме моей диссертации это не имеет,
но в хозяйстве все пригодится. Клянусь, я никому не скажу, - произнесла
она самым игривым, самым пошлейшим тоном, на какой была способна, и еще
глупо подхихикнула для убедительности.
обещаю, а про какую-нибудь другую - непременно. А сейчас мы уже
приехали.
качаться на качелях. Здесь были отличные качели. Не маленькие, для
трехлетних малышей, как в других дворах, а настоящие, высокие, с
металлическими прутьями, с крепким деревянным сиденьем. Иногда к ним
даже выстраивалась очередь и случались небольшие драки.
одноклассников. Мелькнула мысль, что кто-нибудь может узнать ее, она
даже чуть не поделилась этими дурацкими опасениями с Ловудом, но вовремя
спохватилась и грубо выругала себя. Она, конечно, ужасно устала. Долгий
перелет, разница во времени, беспощадная и совершенно неожиданная атака
всяких детских воспоминаний. Но все равно это не оправдание. Надо
держать себя в руках в любом состоянии и надо сию же минуту прекратить
думать по-русски.
сном, громко обсуждали маленькие пенсии и дикие цены. Платки, темные
пальто, суровые морщинистые рты, широко расставленные колени. Те же
старухи, которые сидели здесь во времена Машиного детства. То есть,
конечно, уже совсем другие, но очень похожи. Они, как египетские
сфинксы, эти дворовые бабки на лавочках, никогда не меняются, никуда не
исчезают. Может, они бессмертны?
багажник. На левое плечо она повесила сумку с ноутбуком, в правую руку
взяла чемодан, и тут же рука предательски заныла. Осталась еще небольшая
сумка.
озирался по сторонам, словно потерял что-то в этом дворе.
чемодан.
ответили, но вперились в нее так внимательно, словно пытались узнать.
Ловуд по-английски, - так, погодите, я, кажется, забыл код.
замолчали и внимательно наблюдали. Чемодан покосился и тяжело грохнулся.
Ловуд не успел подхватить его, и чемодан перевалился на нижнюю ступеньку
крыльца. Маша кинулась ловить его.
сообразила, что это звонит ее новый телефон.
маленького аппарата, одновременно помогая Ловуду справиться с чемоданом.
звонил с соседней улицы.
можешь говорить? Где ты?
доложила Маша, - спи дальше, у меня все о'кей, я сама тебе позвоню, не
волнуйся.
встретили?
тебя поселили?
кода. Бабки с любопытством наблюдали за происходящим.
успела заметить несколько цифр, нацарапанных рядом с дверью, отстранила
Ловуда и принялась нажимать кнопки.
Москве обещают дождь и резкое похолодание, а ты не взяла ничего теплого.
Обещай, что прямо сегодня купишь себе какую-нибудь куртку, и пожалуйста,
не пей здесь сырую воду из-под крана, там сплошная хлорка. Кипяченую
тоже лучше не пей.
перезвоню позже.
недоуменный, напряженный взгляд.
краснотой. Багровые обои с черными жирными тюльпанами. Багровый палас на
полу. Кухня и прихожая оклеены блестящей морщинистой клеенкой,
имитирующей голую кирпичную стену. Даже плитка в ванной и туалете была
вишневой, с черным, траурным ободком. Шторы на окнах темно-лиловые,
почти черные, кружевные. Мебель полированная, облезлая, но блестящая. На
стене лаковый цветной портрет Высоцкого с гитарой, повязанной красной
лентой, и календарь за 1988 год с полуголой японкой.
кровавые стены и невольно косясь на ее мобильный телефон.
приучила себя не называть вслух имени телефонного собеседника, если во
время разговора рядом кто-то посторонний. Это получалось у нее
машинально. Ей ничего не стоило бы сейчас ответить на простой вопрос:
кто вам звонил? Она бы ответила: ?Мой бой-френд, ужасный зануда?. Но
Ловуд не спрашивал.
кого-то в желудке. А так ничего. Жить можно. - Маша открыла чемодан,
достала косметичку, отправилась в ванную, принялась раскладывать зубную
пасту, щетку, шампунь.
говорите? Да, действительно. Все такое красное. К сожалению, ничего
лучшего я найти не сумел. Квартиры в центре стоят очень дорого, а селить
вас на окраине - обрекать на хронические опоздания и недосып. Чтобы
добраться до центра, пришлось бы вставать каждый день на час раньше. -
Он стоял в дверном проеме ванной и смотрел на нее с ненавистью.
улыбнулась, слегка тронула его за плечо, - можно, я пройду?
выматываться. Он и так потратил кучу времени, вез ее от аэропорта часа
три, хотя мог бы доехать за час. Он ведь чрезвычайно занят, он должен
бережней относиться к своему времени. Тайм из мани, мистер Ловуд, вы
разве забыли? Что же он здесь торчит, не уходит? Почему так долго ехал?
Почему так напряженно прислушивался к ее телефонному разговору, а потом
не задал простого вопроса: кто звонил? Может, она просто накручивает все
эти сложности после инструктажа Макмерфи в аэропорту?