сильно опасаясь, что все эти экзотические пейзажи горного села окажутся
последними видениями в его жизни. При этом губы Карла шевелились, словно
что-то шептали. Юрка предположил, что он молится, но это было вовсе не так.
Бывший секретарь FDJ полка ВВС ННА время от времени бормотал две строчки из
давней гэдээ-ровской песни:
...Und das war im Oktober, ja, ist so war! In Petrograd, im Russland, im
siebzehner Jahr!
Наверное, ничего более подобающего данному случаю его комсомольская душа
подобрать не могла...
Часть II. МЕЛКИЕ РАЗОЧАРОВАНИЯ
К МЕСТУ ПОСТОЯННОЙ ДИСЛОКАЦИИ
Серо-голубой "Ан-26" неторопливо крутил винтами на подходе к тому самому
военному аэродрому, с которого Таран и все прочие "мамонты" не раз
отправлялись навстречу разного рода неприятностям. На сей раз они сюда
возвращались, грязные-немытые, усталые, но довольные. Вчетвером: Ляпунов,
Топорик, Милка и Юрка.
Там, в родном селе дедушки Магомада, все прошло очень весело и приятно.
Конечно, Ляпунов с помощью Алима Хасановича - тот, между прочим, главой
сельской администрации оказался и командиром отряда самообороны по
совместительству - первым делом нашел способ связаться с Птицыным и сообщил
ему о выполнении задания и своем местонахождении. Генрих Птицелов сказал,
что все нормально и через пару часов придет "восьмуха" с парой бочек
горючего для того, чтобы и "двушку" с собой забрать.
"Восьмуха", конечно, запоздала на пару часов, но это никому особо не
повредило. Потому что Магомаду удалось подольше пообщаться с меньшим
братцем, племянниками, внучатыми племянниками и прочей многочисленной
родней, из которых Юрка мало кого запомнил по именам. В течение всех этих
без малого четырех часов спасителей дедушки Магомада все время чем-нибудь
потчевали. В нарушение обычаев Милку посадили за мужской стол, поскольку
Магомад раза три или четыре восхвалял ее орлиный глаз, благодаря которому
они все сейчас живы. Имелась в виду, конечно, история с застреленным
наблюдателем. Опять же вопреки кондовому исламу на столе появились пузыри с
араком или аракой - Юрка так и не понял, как правильно, тем более что этот
самогон был где-то под восемьдесят градусов. Карлушу Бунке от прочих за
столом не отличали, хотя и сочувствовали: "Зачем вертолет угнал, а? Теперь
в Сибирь поедешь! У меня племянник тоже хотел девушке понравиться -
"Мерседес" украл. Ничего, уже вернулся!" Экс-обер-лейтенанту, по-видимому,
ни хрена не было понятно. Он небось думал, что его вот-вот шлепнут или в
подвал посадят, а его взялись шашлыками и маринованными баклажанами
угощать, ну и наливать, конечно. Правда, сразу было видно, что фриц не
европейский какой-нибудь, а наш, рабоче-крестьянского происхождения и
советского воспитания, лет тридцать из своих сорока проживший при
социализме да еще и общавшийся, поди-ка, с советскими комсомольцами из
ГСВГ-ЗГВ. Во всяком случае, пять стопок араки его не укантовали. В отличие
от Тарана, между прочим. Так или иначе, но конца пиршества Юрка не
запомнил, ибо задремал и проснулся лишь на борту "восьмухи" перед самой
пересадкой в Махачкале. Проснулся он не окончательно, а только на тот
короткий период, когда Милка и Топорик заботливо, словно мама и папа,
перетаскивали его под ручки из вертолета в самолет. В этот же период
произошло расставание с Карлушей Бунке, Ольгердом и Магомадом, которые на
каком-то другом борту отправились в Москву. А штатные "мамонты" оказались
на родном двухмоторном "антошке", который, по идее, мог доставить их до
места часа за четыре, но кто-то дал ему команду сесть в Ростове и в
дополнение к ящикам с уже известным Тарану советским шампанским "Император"
производства Махачкалинского завода, которыми половину грузового отсека
забили, затариться еще и поддонами со свежей черешней. Черешню эту
почему-то грузили уже глубокой ночью, как некий особо секретный груз.
"Мамонтов", задраившихся в маленьком пассажирском салончике на четыре
места, к погрузке, вестимо, не припахивали, поэтому они проспали до утра и
с удивлением обнаружили, что все еще находятся на земле. Правда, как
выяснилось, уже не в Ростове, а под Москвой, где как раз в это время
черешню выгружали местные солдатики. Шампанское полетело дальше, должно
быть, в родной город Тарана, но для этого "антошку" пришлось дозаправлять,
и несколько часов ждали цистерну с керосином. Однако сейчас, когда было уже
два часа дня, стало ясно, что посадка на родной аэродром приближается, как
выразился Топорик, "с неотвратимостью дембеля".
"Антошка" притерся к бетонке своими низенькими колесиками, пробежался,
пискнул тормозами и, устало урча моторами - налетался тудема-сюдема! -
начал помаленьку заруливать на свою любимую восьмую стоянку. Там его уже
дожидался военторговский грузовик, прикативший за шампанским, а также
командирский "уазик" Птицына, в который и уселись - вчетвером на одно
заднее сиденье, Милку на колени Топорику - все участники операции.
- Нормально сработали, - похвалил Птицелов. - Будь вы на госслужбе и при
советской власти, представил бы Серегу на "Красное Знамя", а всех прочих -
на "Звездочки". Но, увы, я вам даже Георгиевский крест не могу предложить.
- Мы пока и без крестов обойдемся, - заметил Ляпунов;
- Ага, - поддакнул Топорик, - крест нынче дело наживное: не успел помереть,
тут тебе и вручат...
- А может, товарищ полковник, - сотворив обворожительную улыбку на потной и
пропыленной рожице, произнесла Милка, - вы нас вместо награды в отпуск
отправите? Например, на Кавказ, в горы? Воздух, речки, пещеры...
Все дружно заржали, включая Генриха, после чего тот сказал вполне серьезным
тоном:
- Нет, на Кавказ у меня в ближайшее время путевок не будет. Там и без нас
"туристов" много. Пару суток дам на отдых, потом приступите к обычной
подготовке. Ну а там видно будет, что и как...
- Генрих Михалыч, - рискнул спросить Таран, - а как с этим, Ольгердом? Если
б не он, нам бы там ничего не светило...
- Да, - вспомнила Милка, - у него ж семья в залоге...
- С Ольгердом все в порядке. И с семьей его все в порядке, - ответил Птицын
довольно сердитым тоном. - Вот и все, что могу сказать. Еще вопросы? Может,
про немца спросите? Отвечу то же самое: с ним все в порядке. Все?
- Так точно, - ответил Таран.
"Уазик" уже проехал главный КПП дивизии и ехал по городку, добираясь до
базы МАМОНТа.
- Значит, сейчас, - перечислял Птицын, загибая пальцы, - сдаете боеприпасы,
чистите и сдаете оружие, получаете чистое обмундирование и - марш в баню.
Всей толпой, как в Финляндии, или сменами по половому признаку - мне по
фигу. После этого в столовую, расход на вас оставлен по усиленной
раскладке. В
16.00 товарищ капитан ко мне на доклад, остальные могут гулять вплоть до
ноля часов послезавтра - свободны как птицы. Лишнего не пить, морды не
бить, баб и мужиков не насиловать. За Юрика я спокоен, он человек степенный
и женатый. А остальные - молодые-холостые! - глядите!
- Господи, - вздохнула Милка, - сколько раз я вам говорила, товарищ
полковник: удочерите вы меня! Я бы такая послушная дочка была - просто
обалдеть. А то вот теперь от большой тоски по папе все время хочется
нажраться как клизме, морду кому-нибудь набить и мужика изнасиловать...
- Нет, - сказал Птицын, помотав головой, - мне пока надо Лизку воспитывать.
Достойная замена тебе подрастает, хотя и в другой весовой категории. Все,
приехали!
Он выгрузил "командированных" у склада артвооружения, где разморенный жарой
прапорщик Рябоконь посиживал в теньке у пожарного щита.
- Ну, и как она, родимая, поживае? - поинтересовался он.
- Кто, батьку? - прищурился Топорик.
- Ичкерия, мать ее за ногу!
- Нормально! - отозвался Ляпунов. - Полкило пластита обратно привезли.
Примай!
- Га-а! Та вы и не стреляли, чи шо? - разочаровался Рябоконь, выставляя
пустой патронный ящик. - Щелкайте сюды россыпь. На стрельбы пойдут... И
подствольных две штуки кинули. Это ж разве война? Ото когда я був у Афгани
Орловский Гай Юлий
Корнев Павел
Шилова Юлия
Куликов Роман
Афанасьев Роман
Ибсен Генрик