Чтение 33–й страницы книги ~Вид на битву с высоты~

того.

Мне очень хотелось подойти к двери, постучать в нее и объяснить
тюремщикам, что я не объявлял сухой голодовки.

Сколько времени? Восемь утра. С ума сойти! Пора вставать.

Мне пришлось справить нужду в углу подвала, и почему-то мне было очень
стыдно, что, когда люди войдут, они это учуют и будут смеяться.

Потом я решил заснуть снова.

Ничего из сна не вышло. Слишком хотелось пить. Я лежал и считал. Досчитал
до четырех тысяч восьмисот - может быть, сбился раз или два. Потом проснулся.
Все же можно себя усыпить!

Было чуть меньше двенадцати.

В половине второго, когда я уже готов был откусить себе палец, чтобы
выпить кровь, я услышал шаги. Дверь завизжала на ржавых петлях. В дверях стоял
Жора с пистолетом. Он не хотел рисковать.

Я сидел на полу, привалившись спиной к стене, вдали от него.

- Живой еще? - спросил Жора. Он кинул мне от двери пластиковый баллон с
пепси-колой.

- Благодари Рустема Борисовича, - сказал он. - Это он приказал тебя
напоить, а то, говорит, не доживешь до праздника.

Жора стоял и смотрел на меня. Я не делал попытки дотянуться до баллона,
потому что был уверен, что Жора замыслил какую-то подлую каверзу.

Жоре надоело ждать, и он приказал:

- Бери, а то унесу!

Я просто смотрел на него и молчал. Такие животные, как Жора, не
выдерживают упорного взгляда.

- Ну и сиди в своем дерьме! - закричал он со злостью и, выскочив за дверь,
навалился на нее, закрывая, - видно, боялся, что я успею схватиться за ручку.

А у меня не было сил.

Так я и не узнал, какую каверзу готовил мне телохранитель.

Только когда дверь закрылась и Жора ушел, я протянул руку - пластиковая
бутыль, такая прохладная, лежала на расстоянии вытянутой руки. Я медленно
подкатил ее к себе. Я оттягивал момент счастья, может, потому, что не до конца
верил в него, может, потому, что боялся - внутри окажется не пепси, а,
допустим, моча. С них бы сталось.

Но бутыль была пластиковая, рифленая крышечка бутыли была закупорена
фабрично. Потребовалось усилие, чтобы отвинтить ее. Вода зашипела и пошла через
край, а я ловил языком пену и всасывал ее. Погоди, не пей, не кидайся, успеешь.
Главное, что они не будут тебя убивать - не будут, потому что они не стали бы
тебя поить перед смертью. Ах какой милый и добрый человек - Рустем дал мне
индульгенцию! Но такие, как он, лишены чувства жалости. Значит, у него есть
цель. Может, и в самом деле он намерен вколоть мне какой-нибудь "трус-драгз" -
состав, вызывающий неконтролируемую болтливость. Смогу ли я удержаться? А потом
меня (к тому времени я уже отхлебнул три или четыре раза из бутыли) обрадовала
мысль: а что я могу им сказать, даже если они найдут способ меня одолеть? Что в
Москве подозревают неладное из-за исчезновения в некоторых городах ветеранов
последних войн? Разумеется, и генерал и Рустем об этом информированы. Или что
Меховск избран как один из возможных будущих пунктов исчезновения людей? Вернее
всего, они к этому готовы. Главное - мы не знаем, зачем это происходит и
почему.

Я поставил себе предел - четверть банки. Она полуторалитровая, значит, на
ладонь сверху. Потом я заставил себя закрутить крышечку и задумался - а прав ли
я? Мой организм обезвожен и тем более нездоров, он нуждается во влаге. Ведь не
будут они меня держать здесь неделю? Я выпью половину - этого пока достаточно.
У меня останется чуть ли не литр. Что я и сделал.

А потом снова разлегся на полу, на этот раз я был почти в мире с самим
собой. Потом я постарался испытать себя: я поднялся в воздух и не больно
ударился головой в низкий потолок - в двух метрах от пола.

Перебирая руками по потолку, я пропутешествовал из конца в конец подвала,
как муха, затем спустился по стене. Ничего, получается, надо развивать свои
способности, а то ведь неизвестно, может, понадобится ходить по потолку.

Вдруг я испугался, что они за мной подглядывают. В подвале была лишь
решетка вентиляции в углу - больше отверстия я не заметил. Но ведь современная
техника делает чудеса. Я от испуга грохнулся на пол, сведя на нет все свои
усилия по самолечению.

Отлежавшись и отругав себя, я в качестве утешения отхлебнул еще один
большой глоток из баллона.

День клонился к закату. А обо мне не вспоминали. Я еще раз поспал, потом
попытался сочинить стихотворение в честь Катрин, однако вдохновения не хватило.

Вечерние часы прошли как в тумане, единственное, что помню - искреннее
сочувствие к судьбе графа Монте-Кристо, который просидел в такой вот котельной
примерно в десять тысяч раз больше, чем я.

Так прошел этот день, о котором в настоящем романе и не рассказывают, а,
пропустив его, сообщают: "На рассвете следующего дня..."

Наступила ночь, и, за исключением последнего глотка, в баллоне ничего не
осталось.

Но я был почти уверен, что все той ночью и решится. Поэтому, когда за мной
наконец пришли, я уже был готов, героя из себя не изображал, а продолжал сидеть
на полу у стены, вдыхая миазмы, накопившиеся в подвале за последние сутки.

Жора, который пришел за мной, даже заходить не стал, а выматерился и
приказал выматываться из подвала.

Там же ждал и Одноглазый Джо. Они боялись, что я буду драться или убегу.
Но мне совсем не хотелось бегать и срывать ответственное задание, полученное от
дяди Миши.

Джо ловко надел на меня наручники. Я не ожидал этого и не был готов - так
что попался. Вылезать из наручников я не умею. Очевидно, и летать в наручниках
не смог бы.

- Ты иди, - сказал Джо.

Он шел за мной брезгливо, хотя не думаю, что я был так уж грязен и
отвратителен. А что касается щетины, то я обратил внимание, что двухдневная
щетина модна у телевизионных ведущих.

На улице было темно. Второй час ночи. Город спал, даже большинство фонарей
в нем отключалось после двенадцати, потому что после двенадцати порядочный
человек на улицу не полезет.

Почему-то я решил, что меня посадят в мой любимый "мерседес". Но его не
оказалось. У дома стоял самый обыкновенный грузовичок, в кузове которого в
сопровождении Джо я доехал до товарной станции.

Потом меня повели по путям. Иногда мы проходили под светом прожектора.
Вдруг, испугав меня, сонный голос диспетчерши велел кому-то подать состав на
третий путь.

Вагон-холодильник, до которого мы наконец добрели, стоял в тупике одного
из запасных путей, уткнувшись в бревенчатый ограничитель.

Дверь в него была полуоткрыта.

Джо сказал:

- Залезай.

- Наручники снимешь? - спросил я.

- Где надо, там и снимут.

- Мы куда-то собрались путешествовать? - спросил я.

Джо врезал мне по шее - ответить я не мог, даже лягнуть не успел. Больше
он со мной не разговаривал.

Но подсадил меня - с руками пред собой в кандалах трудно влезть в
холодильник.

В холодильнике было до удручения пусто и пахло дезинфекцией.

Послышался скрип тормозов. Кто-то еще приехал. В двери вагона появился
торс Порейки. Сзади него подсвечивали станционные огни. Я угадал его по
характерному жесту - он расчесывал свои три волоска.

- Если хочешь остаться жив, - сказал он, - будешь молчать. Сейчас придут
сюда мои ребята. На твое счастье, они пока не знают, что ты предал нашу
организацию. Но с вами в вагоне поедет Джо. И если ты хоть разок пикнешь, он
ребятам расскажет, и как ты Аркашку убил, и как ты на ментов пашешь. Ясно?

Мне было все ясно и разговаривать с Порейкой не хотелось.

Под ложечкой щекотало - сейчас все выяснится! Мы куда-то должны ехать.

Куда? Если они меня не убили, значит, я дождусь ответа. И мне хотелось
ответить Порейке: "Конечно же, я буду паинькой, конечно, я сделаю все, чтобы
меня не били и не обижали, потому что мне очень хочется узнать, что за подлость
ты задумал".

Дверь в вагон двинулась и закрылась. Я сначала не понял почему, но потом
услышал новые голоса снаружи. Видно, подъехали другие люди.

Говорил генерал. Его высокий со взвизгом голос дергал слова за ниточки,
вытаскивая их из фраз:

- Родина надеется на вас! В ваших руках ее будущее! Сейчас, в дни унижения
и позора, до которых довели нас те, кто развалил и уничтожил Советский Союз...

Я не стал дальше прислушиваться. Он выдавал очередную передовицу из газеты
"Патриот".

- Последний парад наступает!.. - запел вдруг генерал. Кто-то подхватил
песню. Еще один. Но хоровое пение не получилось.

А уже говорил Рустем Марков:

- По выполнении задания каждый получает компенсацию в десять минимальных
зарплат, сорок процентов в конвертируемой валюте. Я не хочу ставить под
сомнение вашу преданность идеалам, за которые отдавали жизнь Павлик Морозов и
Павка Корчагин, но я понимаю, что каждому нужно материальное поощрение, чего мы
никогда не отрицали. Потом Порейко спросил:

- Надеюсь, наша экспедиция сохраняется в тайне? Кто из вас, сволочи,
проговорился? Матери, кошке, любовнице? Не бойтесь, мы ничего не сделаем. Но вы
должны понять, что вся судьба нашей благородной миссии зависит от неосторожно
сказанного слова. И если ты проговорился, что уезжаешь, то признайся и уходи.
Уходи, ложись спать и забудь.

Молчание.

- Значит, никто?

- Никто, - сказал чей-то молодой голос.

- Тогда - по вагонам, друзья! -Это был голос самого Рустема!