ехать. Вначале я никак не мог сообразить, в чем, собственно, дело, но тут
она призналась, что ей попросту нечего надеть. Я предложил не мудрствовать
лукаво и ехать в платье сестры милосердия. Ольга попыталась возражать,
говоря что-то о тех, кто будет смеяться, но я прервал ее и твердо
пообещал, что первого, кто посмеет бросить косой взгляд на сестру
милосердия, я попросту пристрелю на месте. Мне все-равно - я ведь, как
известно, контуженныйй.
прокатиться в славный город Симферополь, но вскоре мы уже ехали в сторону
станции Сюрень. Роту я оставил на поручика Успенского, разрешив ему в виде
компенсации позаниматься с личным составом тренировками по отражению
газовой атаки.
газовыми масками он не проводил и проводить не собирался, поскольку с него
вполне хватало Германской войны. К тому же, в Албате ему удалось достать
только один испорченный противогаз системы Лебедева, который - противогаз
- он не собирался надевать на наших прапорщиков. Он требует признать, что
все это я выдумал. Ну ладно, выдумал. Но одну газовую маску он ведь для
чего-то все-таки достал!..
тем более, бумага кончается, а потребляем мы ее с поручиком Успенским
предостаточно. В Истанбуле не случилось ничего, достойного внимания, а
всякого рода намеки, которые позволяет себе поручик Успенский, я с порога
отвергаю.
Царьграда галлиполийскими частями, уже канули в прошлое, зато повсюду
говорят о Кемале.
держится подальше от Истанбула, не желая воевать с господами союзничками,
но это до поры до времени. Сейчас он контролирует всю внутреннюю Анатолию,
раздает земли местным пейзанам и режет греков с армянами. Упорно болтают,
что у него советниками служат несколько известных большевистских
генералов, носящих для пущей секретности турецкие имена. Трудно пока
сказать что-либо определенное, но, учитывая интереся краснопузых в
Закавказье и на Черном море, это выглядит вполне логично. Вероятно, вскоре
нам все же придется уходить с Голого Поля, так как Кемаль едва ли будет
терпеть нас под боком. Успокаивает одно - Кемаль все же не большевик.
Своих собственных большевиков он попросту ставит к стенке. Хотя здесь
возможны варианты, - рассказывают, что весь большевистский синклит, то
есть их центральный комитет, по его приказу утопили на рейде в Трабзоне.
Прямо в мешках.
глаза и по-прежнему Кемалю помогают. Что ж, господа краснопузые верны
себе, цель оправдывает средства. Дружба Кемаля стоит целого центрального
комитета.
с его армией. Признаться, я бы и сам предпочел остаться в Турции вместо
отплытия в Занзибар, но Кемалю мы не нужны. Большевики смогут дать ему
больше, а этот турецкий Бисмарк, похоже, реалист до мозга костей.
поручика Успенского. Отважные герои Дроздов и Морозов вновь очутились в
подвалах чеки. Поручик с возмущением поведал мне, что впервые на его пути
встала цензура. В этой главе должна была действовать некая комиссарша,
описанная настолько ярко, что в редакции посоветовали сей образ выбросить.
Вероятно, дабы не томить души наших холостяков. Взамен наш галлиполийский
Жюдь Верн ввел образ злодейского чекиста Иосифа Фишмана. По-моему, вышло
удачно, но автор продолжает сокрушаться.
него я узнал, что на Гиссарлыке никто не копает. Жаль, конечно, но
съездить туда все-равно стоит.
прямиком в Симферополь. Симферополь жил мирно, даже военных на улицах было
не так много, хотя несколько домов у вокзала зияли битыми стеклами - следы
орловских налетов.
города Крыма 20-го года, - чудовищные цены. О ресторанах пришлось забыть,
и мы просто бродили по городу, смотрели на беззаботную публику, одетую по
моде пятилетней давности, а затем зашли в синема, где давали новую фильму
с, увы, уже покойной Верой Холодной. Я никогда не был от нее в восторге.
Однако, Ольга и прапорщик Мишрис имели иное мнение, и наша сестра
милосердия даже всплакнула по ходу сюжета, когда злодей любовник бросил
несчастную жертву роковой страсти, оставив ее без квартиры и денег, но
зато с ребенком. Я бы предпочел фильму с Максом Линдером, но Макса Линдера
с этот день не крутили.
вместе с генералом Шиллингом, что Вера Холодная была агентом чеки и ее
убила наша контрразведка. Впрочем, рассказывали и наоборот, что ее убрала
чека за отказ от сотрудничества. Комментировать не буду. Когда мы выбили
Упыря из Екатеринослава, нам в руки попала местная газета, где сообщалось
о взятии Петрограда японцами.
привлекла афиша, где сообщалось о гастролях в Симферополе Александра
Вертинского. Числа совпадали, Вертинский должен был петь в помещении
местного театра как раз в этот вечер, 19-го мая. Тут выяснилось, что
прапорщик Мишрис тоже мечтает послушать нашего Белого Пьеро, и я лишь
пытался унять их пыл тем простым соображением, что нам не достать билетов.
бродила у театральных дверей, и вид у Ольги стал такой несчастный, что у
меня появилась мысль ворваться к администратору и изобразить контуженного.
Но тут из-под земли возник подозрительного вида юнец и шепнул, что есть
три билета.
пары, мы под треньканье звонка пробрались на наши места, и тут же открылся
занавес.
отпуска. Уже тогда он произвел на меня двойственное впечатление. Коротко
об этом, конечно, не напишешь, но, с другой стороны, о концерте
Вертинского мне писать приятнее, чем, скажем, о нашем ноябрьском марафоне
от Перекопа до Севастополя.
Харьков выдумал себе громогласный титул Афин Юга России, но до Афин нам
было далеко и в лучшие годы, так что я был и остаюсь провинциалом.
Гордиться тут нечем, но и стыдиться не стоит - Россия, собственно говоря,
состояла целиком из провинций, и наш Харьков - далеко не худший ее уголок.
Посему мне было трудно уследить за столичной модой, и когда Питер
зачитывался Северяниным, я все еще читал Надсона. Северянина я успел
прочесть перед самой войной, в эпоху кубо-футуризма и какого-то еще
акмеизма с капитаном Гумилевым вместо Пушкина. Не знаю, какой из него
офицер, но до его стихов мне явно уже не дорасти.
трагической маской пришелся как раз ко двору. Помню, как все хвалили его
"ариетки", которые меня, признаться, оставляли равнодушным. Меня слабо
волновали проблемы "кокаинеточки", которая мокнет под дождем и рифмуется с
"горжеточкой".
мне не понравился шутовской балахон, но я понял, что Вертинский все-таки
великий артист. Так еще не пел никто. Собственно, он даже не поет, но
названия этому еще не придумали. Говорят, Вертинский начинал в театре,
затем бросил. Жаль, конечно. Но теперь он сам театр. И равных ему у нас
нет.
песня о погибших юнкерах. И Вертинский стал для нас своим. Эту песню мы
пели все эти годы, пел поручик Дидковский, пела Танечка Морозко; я даже
видел, как под эту песню ходили в атаку. Мы уже не обращали внимание, что
"нужно" там рифмуется с "ненужно", и что Вертинский не просто почтил наших
первых мучеников, но и позволил себе усомниться в главном - "кому и зачем
это нужно". Жизнь дала ответ на этот, тогда, в 17-м году, не ясный ему
вопрос. А некоторые куплеты в Добрармии просто переписывали и пели
по-другому. Правда, выходило не очень складно.
слышал - ежели не на его киевском концерте, то в исполнении его
подражателей, коих сейчас расплодилось, как клопов. Он исполнил свою
знаменитую "Ваши пальцы пахнут ладаном", и вдруг я понял, что этой песней
он отпел Веру Холодную еще несколько лет назад. Говорят, она, услышав это
впервые, была в ужасе. Вполне ее понимаю - не каждому доведется услышать
поминальную песню по себе еще при жизни. Неужели он почувствовал смерть
Веры так безошибочно, что решился отпеть ее живую? А ведь говорят, что
Вера всегда была веселой и жизнерадостной, в отличие от своих вечно
страдающих героинь из синема.
обязательно исполнит песню о юнкерах, тем более я слыхал, ее требовали
здесь, в Крыму, на каждом концерте. И вот, он выждал минуту, чуть больше,
чем обычно, и негромко, на первый взгляд, без всякого выражения, объявил:
"Все, что я должен сказать..."
Березин Федор
Корнев Павел
Самойлова Елена
Корнев Павел
Эриксон Стивен
Куликов Роман