Чтение 33–й страницы книги ~Гермес~

поднимется в них, и Великие Спящие уничтожат мир. А пока они спят, длится и
жизнь этого мира. И, заключила мудрая мать моя, длится и наше им правление.

Но Мес вернулся к этим еретическим мыслям позднее, и так как к тому
моменту он был уже много мудрее себя, младенца, так как постиг уже некоторые
тайны, основами лежащие под загадками света, так как стал уже ходячим
символом рунной мудрости, и многие пытались расшифровать эти руны, - ему все
же что-то удалось. Он выдвинул свою, герметическую теорию.

Бог есть бесконечная духовная сфера, центр которой находится в любой
точке вселенной, а окружность нигде. Эта сфера, где ничто не случается,
ничто не проходит, ничто не гибнет, где все времена суть настоящие, отмечает
не только те события, которые уже произошли в дольнем мире, но и события
грядущие.

Позднее он пересмотрел эту свою дерзкую концепцию, склонившись более к
фантомам своих детских лет, - к осознанному пониманию присутствия Спящих. Но
и людское простонародное отношению к Богу ему очень нравилось ("он добрый,
хороший. И он один"). В целом же, не все так сложно. Но и не все так просто.
Может, Спящих много. А может, и нет: есть только один Спящий, который
никогда не просыпается. От его имени выступали многие. И он сейчас решил
навестить самого известного из них.

Не всякому дано умение сдирать со Вселенной ее шкуру - чихая, он
отдирает от горячих звезд-карликов пыльные лохмотья галактик, обнажая гнилую
мездру бесцветных туманностей и тошнотворные язвы черных дыр, оголяя
кровоточащие вздрагивающие сердца пульсаров и сытые желудки благоденствующих
планет. Вселенную, этот залежавшийся труп, безжалостно кромсают, соскабливая
с него слой за слоем, - вот и пульсары отправляются в ведро для отходов, с
хрустом и хлюпом отходит еще один покров, и тут глазам трупораздирателя
открывается великое множество мельчайших шариков, отдаленно напоминающих
клетки этого гигантского тела. Каждый из них столь мал, что не занимает и
одной миллионной доли вивисецируемого организма, и столь велик, что вмещает
в себя все, что только можно себе представить. Они пульсируют, мигают,
вздрагивают, светятся, разноцветные, немые, они говорят. Это - Вихрящиеся
Миры, и у каждого есть или был обитатель. И если в нем есть нужда, его надо
искать. Это не так трудно, как кажется сначала, но есть здесь свои нюансы. В
первую очередь, откинем черные шарики, где не светится жизнь. Это - мертвые
Миры, они скоро погибнут. Потом отбросим слабо светящиеся, мигающие,
колотящиеся прерывисто, словно маленькие неуемные сердца, - они скоро умрут.
Остаются миры разноцветные, горящие сильным, ровным пламенем. Это то, что
нам нужно. О, не думайте, их совсем немного, и долго искать уже не придется.

Не всякому дарована сила - содрать со Вселенной ее пыльную, пропахшую
потом звезд шкуру.

Здесь была улица. Он усомнился в правильности своего выбора. Улочка
была небольшая, по сторонам возвышались шпалеры вьющихся роз, чей сильный
аромат густо стоял в теплом воздухе. За этими кустами ничего не было видно,
зато в самом конце улочки виднелся ухоженный домик с красной крышей и
темными ставнями. Мес направился к нему. Оказывается, кусты укромно оплетали
затаившиеся в их тени скамейки, и на одной Мес увидал Жиро. Тот сидел и
читал какую-то книжку. Он поднял глаза, и они встретились взглядом. В глазах
того Мес внезапно прочитал какое-то странное торжество, но тем не менее ни
тот, ни другой не кивнули. Но Мес уверился в том, что попал правильно.

Вблизи дом выглядел следующим образом: крыша, крытая темно-красной
черепицей, розоватые стены, крестообразные фрамуги, дверь, позаимствованная,
видимо, из какого-то средневекового собора, - с многочисленными резными
фигурками святых и несколькими сценами, смысл которых уже был утрачен за
давностью событий. Мес вежливо и троекратно постучал, но ответа не услышал.
Тогда он вошел и оказался в небольшой передней. В углу стоял посох. Под
деревянную скамью были задвинуты простые истрепанные сандалии. На гвоздике
висел терновый венец. Вешалку украшал старый грязный хитон, весь в
подозрительных пятнах. Мес толкнул еще одну дверь.

Тут его встретил некий Рафаэль Гольбах - с ним Мес никогда не
встречался, но много о нем слышал. Этот Рафаэль Гольбах молча обрызгал Меса
какой-то холодной и обильной водой, толкнул к следующей двери.

Там Меса принял небезызвестный Габриэль Катабан, с брезгливой миной
щепотью зачем-то прочертил перед и над ним воздух, направил далее.

В большой комнате Мес снова увидел Жиро, одетого теперь уже в
торжественные одежды.

- Войди, - провозгласил тот, - и пройди меж этих двух священных горящих
светильников.

И действительно, посреди залы стояли два треножника, на конце которых
горел огонь. Мес пожал плечами и прошел между ними. Жиро приблизился к нему.

- Он сейчас отдыхает, - вполголоса произнес он, наклонившись к уху
Меса.

- Так он все-таки здесь?

- Да. Он здесь. Сейчас он отдыхает. Скоро ему вновь придется идти на
Великую Лысину. Он набирается сил.

Из-за закрытой (очередной, как думалось Месу) двери - золотой, с
вкрапленными сапфирами, - донесся приглушенный голос:

- Кто там, Михаил?

Жиро встрепенулся, полуобернулся к двери, как будто собираясь бежать на
зов.

- Пусть входит, Михаил, пусть входит, - послышался тот же голос.

Жиро как-то по-новому, оценивающе посмотрел на Меса.

- Иди, - сказал он. - Он призывает тебя.

- Какая честь! - проворчал Мес и - вошел.

Я думал, что, увидев его, погибну от последствий несдерживаемой нервной
трясучки, вызванной немыслимым гневом. Но вот он, сидит передо мной, - и
ничего. Он не встретил меня подобием золотого деспота или немощного нищего.
Не держал меня в передней, не давил великолепием покоев. Он - не царь, не
рекс. Просто - он. И Мес сразу же узнал его имя - Хесус Гассенди-Кларендон.
Высокий светловолосый человек с негустой бородкой, упершись в подбородок
рукой, сидел боком к нему и писал перстом по полу. Мес кашлянул, тот
вздрогнул и поднялся, улыбка озарила его лицо.

- Как я рад, что это ты! - воскликнул он. - Да, это мое имя на
сегодняшний день. Вчера оно было другим, а завтра будет третьим. Не правда
ли, смешно? К этой странности я и сам никак не могу привыкнуть. Как я рад
тебя видеть! Меня ведь никто не навещает, спасибо, мои слуги бегают
туда-сюда и хоть как-то доносят мне о ваших быстро сменяющихся новостях. Но
ты хитер! Будете искать меня и не найдете, и где буду я, туда не сможете
придти. Но ты пришел. Ну ладно. Видишь ли, я знаю, почему ты здесь, когда
даже ты сам толком этого не понимаешь. И я ведь что-то могу. За
продолжительное это время я научился в каждом распознавать его нужду, а в
тебе нужд таких много. Я отру тебе всякую слезу. Компании здесь никакой, ну
какая здесь компания? Таких острословов, как вы, можно найти только там, на
Земле, но я же не могу перенести сроки своего прихода лишь из-за того, чтобы
послушать парочку анекдотов, точно? Как там было: "Лопата в руке моей, и
буду я очищать гумно..." тра-та-та... "...а солому сожгу огнем". Как ты меня
нашел? Неважно. Часто приходилось слышать: "Боже! Не промолчи, не
безмолвствуй, и не оставайся в покое, Боже! Ибо вот, враги твои шумят, и
ненавидящие тебя подняли голову. Против народа твоего составили коварный
умысел, и совещаются против хранимых тобою. Сговорились единодушно,
заключили против тебя союз. Боже мой, да будут они как пыль в вихре, как
солома перед ветром". Не огонь надобен, но вода. Есть ли между суетными
богами языческими производящие дождь? А кто будет пить мою воду, которую дам
ему, не будет жаждать вовек. Там часто устраивают аутодафе? Кстати, я тут
читал книжку одну, затерялась, ну ладно, так вот, ее тоже неплохо бы сжечь.
А почему ты не стал Архонтом? Знаешь, ведь мы не могли тогда найти тебя, ты
ведь такой забулдыга и упрямец: "Нет, буду исполнять и длить свое Ремесло!"
Люблю упрямцев, ибо они внидут в царствие небесное. Да, я тут отыскал
недавно самый верный путь общения с моим отцом, но он, оказывается, спит.
Представляешь, он, оказывается, спящий! Ну это надо же! А я сколько бился, и
все впустую. Эхе-хе, Господи! Оставлен есмь. Ничего, обойдусь без него.
Скажи, а там меня по-прежнему любят и чтят? Я ведь люблю его, этот милый
маленький мирок, помнишь те незабываемые ночки, и костры, и факелы? А
сказочку про сеятеля помнишь? Она восхитительна. И принесло иное тридцать,
иное шестьдесят, и иное сто. Я тут много думал, и знаешь: ничто, входящее в
человека извне, не может осквернить его; но что исходит из него, то
оскверняет человека. Здесь терпение и вера пророков. Я одного боюсь -
забвения. Недавно тут пришел один, а я спрашиваю его: откуда ты пришел? А он
мне говорит: я ходил по земле, и обошел ее. Сила красивой фразы. Кстати: кто
соблазнит одного из малых сих, тому лучше бы, если бы повесили ему на шею
жернов и бросили его в море. Шучу. А вообще удобнее верблюду пройти сквозь
игольное ушко, нежели кому-нибудь достичь меня. Но видишь эти великие
здания? Все это будет когда-нибудь разрушено, так что не останется здесь
камня на камне, и другой придет сюда. Но пока я в силе и - дай, сниму
проказу с тебя. Но ты не хочешь. Знай, никто не в силах исцелить проказу и
паршу, а только сила чистой души. Я многое пережил и такова моя участь:
снова и снова переживать то же. Но и участь мира такова, чтобы я терпел за
него. Вначале было это забавно, но никакая забава не может кончаться так,
каково кончилась моя. Ибо ужасное, чего я ужасался, то и постигло меня; и
чего я боялся, то и пришло. Легко и смеясь я взял на себя крест свой. Но
плачу и горюю и приношу жертву сейчас. А вы горечь гефсиманскую объясняете
хандрой и несварением желудка, неверы! Как твое имя? Легион! Заступницу
мудрую обижали, а себя при этом не обижали ли? Ладно. Я всегда не в духе
перед мукой. Ты тоже пастырь, ты поймешь. А внутри спрашиваешь себя все
равно: что есть истина? Несчастный! Осталось только руки умыть, чтобы
окончательно походить на так же колебавшегося. Думаешь - вот, пустосвят
глаголит! Однакоже и пустые слова родят отклик, а тем более слова острые,
как меч, из уст выходящий. Не убивать вас хотел, но жить в мире. Не суд
вершить, но жить в мире. Не казнить, но миловать, ибо силен. А вы, язычники?
Горе вам! Осла боитесь? Но оседлал уже его сын человеческий однажды, к земле
пригнетая. Знайте, до сего момента я был милосерд. А овцы мои? Больны. Наги.